Обыкновенно молчание является знаком согласия, но рабфаковец, вопреки смыслу мудрой пословицы, решил, что Синицына на этот раз промолчала потому, что была несогласна.
– Ну, ладно, – быстро уступил он, вспомнив, что существует еще его наблюдательность и возможность в связи с этим третьего исхода. Прожектор фонаря он направил себе под ноги. Прямехонько им навстречу шли по пыльной дорожке две пары следов, шли из левого хода. Правый хранил в девственной чистоте пыльную пелену невинности.
– Ну, сугубая осторожность, – предупредил Иван, – иди сзади…
Теперь они подвигались вперед, тщательно осматривая пол, потолок и стены.
Гранитный переулок скоро остался позади. Они уже находились под тем треугольником зданий, который выходит ломаной гипотенузой на Спиридоновку, а двумя катетами на Гранатный и Георгиевскую. Иван внезапно остановился, даже несколько попятился. Синицына, влетев носом в широкую спину, пустила из глаз сначала искры, потом две-три слезинки… Рабфаковец погасил фонарь.
– Ни одного сантиметра, – прошептал он, – замри…
Только по прошествии неопределенного количества времени Синицына услышала то, к чему ее товарищ прислушивался: заглушенное расстоянием бурчание голосов впереди.
– Дальше ты не пойдешь, – категорически прошептал Иван. – Нужна дьявольская осторожность, а твоя юбка… – он не кончил, потому что решил, что достаточно и сказанного.
Когда Синицына безмолвно, но горячо запротестовала, он на мгновение открыл свет и показал в полуаршине от себя тонкую черную нитку, тянувшуюся поперек хода на уровне колен.
– Я перелезу, – умоляюще прошептала Синицына.
– Ты не перелезешь, – безапелляционно возразил Иван.
– Тогда я подлезу…
– И не подлезешь…
Он пустил сноп лучей на опасное место и, как кенгуру, ловко перескочил нитку.
– Сиди и жди, – последовал затем совет, – без моего сигнала не являйся…
Синицына осталась одинокой в жуткой тьме.
Изредка пользуясь фонарем, Иван крался по коридору, все более и более принимавшему форму узкой расщелины. Он опасался новой нитки или какого иного сигнального прибора, ведущего в помещение разговаривающих. И опасался не напрасно. Вторая нитка, натянутая на уровне носа, попалась шагов через двадцать… Отсюда разговор принимал уже более материальную слышимость. А спустя две минуты можно было остановиться.
– Вы счастливо отделались! – произнес с восхищением, как показалось рабфаковцу, дурашливо-тонкий голос.
– Было очень трудно, но не настолько, чтобы задержать меня, – отвечал презрительно стальной голос.
– И подумать только! – воскликнул третий голос, принадлежавший, судя по тембру его, некоему мечтателю. – И подумать только: с шестого этажа на пятый, с пятого через всю улицу на второй, а отсюда прямо в автомобиль… Вы, Борис Федорович, вы… в восторг меня приводите. Вы… мне гораздо более нравитесь, чем шоколад фабрики Миньон, который… по чести говоря, я обожаю… именно обожаю… А вас, Борис Федорович, я, прямо-таки, по чести говоря… боготворю…
– Глупости… – пробурчал глухо четвертый голос. – Глупости говорите, милейший… К делу нужно. К делу…
– Да! – подхватил стальной голос. – Приступим к делу!..
«К делу, так к делу», – молчаливо отозвался рабфаковец, делая еще несколько шагов вперед, и уперся в холодный металл плиты, отгораживающей неизвестных от коридора. Плита была приперта изнутри, – когда рабфаковец с револьвером наготове осторожно налег на нее, она не поддалась.
– Дела обстоят не скажу, что блестяще, – начал тот, кто имел стальной голос и которого назвали Борисом Федоровичем. – Брат мой, посланный мной утром на слежку, не знаю, каким порядком, попал в Чеку. Трицератопс разбился насмерть, неудачно прыгнув. Я еле передвигаю ноги… Квартира моя занята чекистами… Всю эту мерзость создал нам известный вам рабфаковец…
«Позвольте представиться», – смеялся в душе Безменов, хорошо понимая, про кого они говорят.
– …Сегодня он доживает свои последние часы… – продолжал Борис Федорович. – Мы очень удачно собрались: с минуты на минуту его должны сюда привести… Он этой ночью собирался навестить дьякона, которого у нас из-под носа выкрал англичанин. Я послал для поимки его двух надежных молодцов…
«…Сидят благополучно у Васильева», – опять сделал свою ремарку рабфаковец.
– …Наша очередная задача: освободить из Чеки брата; он нам остро нужен… Это я поручаю вам, Николай Филимонович…
– Очень хорошо. Я это сделаю, – угодливо отозвался голос мечтателя.
– Затем… С вами, Аполлон Игоревич, завтра в восемь часов утра мы должны будем навестить психиатрическую клинику, что на Девичьем поле…
– Мы непременно навестим ее, – быстро согласился тот голос, что перед этим оборвал мечтателя.
– Цель нашего визита: изъять из клиники настоящего изобретателя детрюита, – так называет дьякон свое смертоносное оружие…
– О!.. о!.. о!..
– Да. Дьякон – не изобретатель, это я узнал сегодня перед собранием. Изобретатель – Востров… Вы, Аполлон Игоревич, приготовьте к 8-ми часам утра документы на имя какого-нибудь родственника изобретателя. Запишите его имя-отчество: Дмитрий Ипполитович… Вы назоветесь родственником Вострова, – ну, братом, что ли, – и возьмете его на домашнее лечение… Я думаю, этот номер пройдет..
– Пройдет, непременно пройдет…
– …Сообщу вам, что мне удалось экстрактировать из собрания мумий. Прежде всего, я очень дешево – за 150 червонцев – приобрел точную и подробную карту подземной Москвы; главным образом, Кремля…
– О! о!.. Покажите…
– Вот она! Осторожней… Поручаю вам, Савва Никодимыч, эту карту для немедленного использования… Динамит у нас есть, действуйте…
– О, я буду хорошо действовать, – пропищал дурашливо-тонкий голос, повергаясь в телячий восторг.
«Дружная семейка», – отметил сурово рабфаковец, ущемляя памятью имена и задания.
– Перехожу к последнему и самому основному вопросу, – продолжал Борис Федорович Сидорин. – На собрании мне довелось выслушать старичка – ученого химика и тоже изобретателя. Старичок этот открыл новый элемент с радиоактивными свойствами; кажется, он называл его экс-терминатором, – впрочем, это неважно. Он произвел при нас эксперимент, о котором я вам уже говорил и который явился причиной смерти самого изобретателя. Да. Но это тоже неважно. Важно то, что и детрюит и экстерминатор, по моему глубокому убеждению, одно и то же вещество… Да, этот экстерминатор представляет только новые свойства детрюита. Мне удалось установить, хотя и приблизительно, местонахождение детрюита-экстерминатора… Кто из вас знает, господа, где находилась древняя Колхида?..
– Я имею некоторые сведения, – отвечал глухо ворчливый голос, он же Аполлон Игоревич.
– Нуте-с?
– Но только приблизительные, – продолжал Аполлон Игоревич. – Это где-то на территории Кутаисской и Батумской областей, а ныне, конечно, самостоятельных республик: Абхазской, Аджарской и Грузинской. По всей вероятности, по течению руки Гумисты или Ингура…
– Мы с вами поедем туда, Аполлон Игоревич, как только покончим с московскими делами.
– С удовольствием-с…
– Моя информация закончена. Приступим к вашей… Но меня начинает беспокоить долгое отсутствие моих молодцов… Кто из вас свободней – пройдитесь с фонарем, посмотрите: не заснули ли?.. Черт их знает, что они медлят?..
– Я пройдусь, – услужливо поднялся дурашливый голос, он же Савва Никодимыч.
Рабфаковец отскочил от плиты и стрелой понесся по подземному ходу, благополучно избегнув во второй раз сигнальных ниток.
– Синицына, это – я, – предупредил он издали. – Тише, и идем скорей…
Запыхавшиеся, они остановились только под выходным отверстием склепа.
– Сипягин, – тихо позвал Иван караулившего наверху агента, – прыгай сюда… А ты, Синицына, лезь наверх; у нас здесь будет небольшая свалка…
Рабфаковка, подсаженная сильными руками, выскочила на поверхность, а Сипягин и Безменов стали по бокам отверстия, ведущего изнутри.
Ждать пришлось недолго: услужливый Савва спешил выполнить возложенное на него поручение… Сначала луч света озарил на мгновение противоположную стенку склепа, затем в проходе показалась тощая фигура. Безменов дал ей пройти, потом быстро и могуче стиснул сзади, одной рукой зажав рот. Сипягин скрутил руки и – в ухо:
– Если, сволочь, пикнешь – по башке револьвером!..
Но «сволочь» не могла пикнуть, потому что от неожиданности и от мертвой хватки рабфаковца лишилась чувств… В кармане ее лежала злополучная карта подземного Кремля.
Завладев картой, неугомонный рабфаковец не пожелал «почить на лаврах», как ему предложила Синицина. Сдав под ее надзор полубесчувственного Савву-мечтателя, он вместе с Сипягиным снова устремился во тьму подземной Москвы. Но на этот раз его удаче пришел конец…
Они не дошли даже до места раздвоения хода. За пять-шесть шагов до него под ними вдруг разошлись в стороны две каменные глыбы… Грохот, лязг и стремительное падение… Единственная предосторожность, которую рабфаковец успел принять, это – сокращением мышц спины и живота сохранить прямостоячее положение, чтобы упасть на ноги. На ноги он и упал, отделавшись легким сотрясением позвоночника. Сипягин же упал навзничь. Сейчас же над ними с тем же грохотом сомкнулись глыбы.
Безменов зажег фонарик. Картина, представившаяся его взорам, не была рассчитанной на поддержание в ком бы то ни было бодрости духа. Круглый каменный «мешок» диаметром в полторы сажени с массивной кладкой и без всяких ходов. По окружности стены, на равном друг от друга расстоянии, на коротких заржавленных цепях, вделанных в пол, сидело пять человеческих костяков, на веки веков сохранивших язвительно-насмешливый оскал желтых зубов… Сипягин раскинулся в бессознательном состоянии посреди истлевших костей, но у него не было видно ни крови, ни серьезных наружных повреждений.
Рабфаковец вышел из оцепенения и, предоставив своему товарищу самостоятельно возвращаться из мира небытия в мир солнца и красок, с лихорадочной поспешностью принялся за изучение бывшей с ним карты.