единства во взглядах. Если Полиньяку улыбалась мысль управлять без палаты и изменить посредством ордонансов законы о выборах и о печати, то Гернон-Ранвиль, наоборот, заявлял, что это был бы «крайне насильственный государственный переворот… и нарушение присяги, что такой поступок неприличен ни для короля, ни для министров».
Решено было созвать палаты на 2 марта. Король был чрезвычайно раздражен. Герцогине Гонто-Бирон, воспитательнице его внуков, которая нашла слишком строгим показанный ей набросок тронной речи, он ответил: «Они этого заслужили. Всюду и особенно в Париже возникают интриги против моей власти. Клянусь вам, я не могу вынести этого; порою мне хочется бросить все и уйти».
«Пэры королевства, депутаты департаментов, — говорил король, — я не сомневаюсь в вашей готовности содействовать моим благим намерениям и отвергнуть коварные внушения злонамеренных лиц. Если преступные козни воздвигнут на пути моего правительства препятствия, о которых я не хочу наперед говорить, я почерпну силу, чтобы преодолеть их, в моей решимости поддержать общественное спокойствие, в справедливом доверии французов и в любви, которую они всегда выказывали своему королю».
Адрес 221. Отсрочка сессии палаты. 18 марта председатель палаты Ройе-Коллар представил королю адрес, принятый большинством 221 голоса против 181. Ройе-Коллар и Гизо составили этот адрес при содействии Этьенна. Они хотели выказать величайшее почтение к королю, но в то же время заставить его выслушать всю правду. «Правде довольно трудно бывает пробраться в королевские кабинеты, — сказал Гизо с трибуны, — постараемся же, чтобы она явилась туда не слабой и бледной; пусть будет так же трудно не узнать ее, как и обмануться в искренней лояльности наших чувств».
«При единодушной любви и уважении, которыми окружает вас ваш народ, — гласил адрес, — обнаруживается в умах живейшая тревога, смущающая покой, который начала было вкушать Франция… Наша совесть, наша честь, верность, на которую мы присягнули вам и которую вечно будем сохранять, налагают на нас обязанность раскрыть перед вами причины этой тревоги. Государь, хартия, которой мы обязаны мудрости вашего августейшего предшественника, чьи благодеяния ваше величество твердо решили упрочить, формально признает за страной право на участие в обсуждении государственных нужд. Постоянное единение политических взглядов вашего правительства с пожеланиями вашего народа она ставит непререкаемым условием правильного хода всех государственных дел. Государь, наша верность и преданность заставляют нас сказать вам, что единения этого более не существует. Руководящей идеей администрации является теперь несправедливое недоверие к чувствам и разуму Франции… Между теми, кто неспособен понять чувства нации столь спокойной и столь верной, и нами, приносящими в ваше лоно скорбь целого народа, высокая мудрость вашего величества пусть учинит свой выбор».
Таким образом, на угрозы Карла X палата отвечала просьбой об отставке министров. На следующий день, 19 марта, в обеих палатах был прочитан королевский ордонанс, которым сессия палат отсрочивалась до 1 сентября. Это было как бы прелюдией к роспуску палат, который на деле был уже бесповоротно решен. Всем стало ясно, что надо ждать самых отчаянных авантюр.
«А! вы намерены отсрочить сессию? — сказал Талейран одному из министров. — В таком случае я покупаю себе поместье в Швейцарии».
Роспуск палаты. Но недостаточно было отсрочить сессию и подготовлять роспуск палаты: надо было принять меры против вероятного сопротивления со стороны либералов, — и д'Оссэ предложил правительству выяснить, может ли оно положиться на верность войск. Полиньяк счел эту предосторожность излишней. Между тем либералы организовались, не теряя минуты. Их первой манифестацией был грандиозный банкет на 700 приборов, устроенный 1 апреля в ресторане «Vendanges de Bourgogne». Одилон Барро, главный организатор этого банкета, произнес тост в честь 221 депутата, отказавших правительству в помощи, и воскликнул, что «в борьбе между законом и произволом победа не может быть сомнительной».
14 апреля Полиньяк представил королю секретный доклад, где, признавая, что «представительное правление вошло в нравы французского народа», заявлял вместе с тем, что для упрочения этого порядка может понадобиться некоторое легкое и временное «уклонение». 21-го решено было распустить палату вопреки мнению Курвуазье и Шаброля, после чего эти два министра вышли в отставку. Их примеру последовал бы и д'Оссэ, если бы не вмешательство герцога Ангулемского, доказавшего необходимость его присутствия в тот момент, когда заканчивались приготовления к экспедиции против алжирского бея.
Министерство пополнилось новыми членами лишь без малого месяц спустя. Министром юстиции был назначен Шан-телоз, старший председатель гренобльской судебной палаты; учредили новое министерство общественных работ, вручив портфель его Капеллю, префекту Сены-и-Уазы, который считался мастером по части предвыборных махинаций. Наконец, министром внутренних дел вместо Монбеля, принявшего портфель министра финансов, стал Пейронне. Назначение Пейронне, более решительного и грубого, чем когда-либо, показывало, что правительство готово на самые крайние меры. Полиньяк добился всех этих перемещений, не спрашивая мнения своих коллег.
16 мая был обнародован ордонанс о роспуске палаты. Избиратели по округам созывались на 23 июня, по департаментам — на 3 июля; палата должна была собраться 3 августа. Эта мера внушила живейшее беспокойство даже людям, беззаветно преданным династии. «Монархия, — писал Виллель, — производит на меня впечатление крепости, под которую во всех направлениях подведены мины и контрмины, так что достаточно малейшей искры, чтобы взорвать ее на воздух». Сальванди на балу у герцога Орлеанского повторил знаменитое изречение: «Мы пляшем на вулкане». Король сделал одну лишнюю ошибку, непосредственно вмешавшись в борьбу и опубликовав 13 июня заявление, в котором выражал твердое желание сохранить хартию, но вместе с тем и защищать права короны: «Избиратели, спешите сходиться в ваши собрания! Этого требует ваш король; к этому вас призывает он, ваш отец. Исполняйте ваш долг, я сумею исполнить свой!»
По мере приближения срока выборов беспокойство усиливалось. Успех либералов, превосходно дисциплинированных, был заранее ясен для всех, кроме короля и Полиньяка. Поэтому министр не принимал никаких мер, чтобы предотвратить поражение. Глоб очень метко характеризовал его словами, что «лично министр обладает большой решимостью, но не знает, к чему ее применить». Австрийский посол Аппоньи писал Меттерниху: «Это — миллионов рай сумасшедших; их состояние весьма плачевно, но они все время считают себя в вожделенном здравии».
Выборы. Лозунгом либералов было переизбрание 221. 23 июня выборы, хотя и произведенные наиболее аристократической частью избирательного корпуса, дали 57 министерских депутатов и 140 оппозиционных. Не менее сильное поражение потерпело министерство на выборах 7 и 19 июля (последние состоялись в 20 департаментах, где они были умышленно отсрочены вследствие враждебного настроения избирателей). Из 221 переизбраны были 202; оппозиция насчитывала 270 голосов, министерская партия в палате сократилась до 145. Известие о взятии Алжира, сообщенное 9 июля по телеграфу, не оказало никакого влияния на исход выборов.
Зато это известие сильно и самым пагубным образом повлияло на решения, к которым пришли король и его министры. Они думали, что успех французского оружия позволит им навязать стране свою волю. Виллель в тот же день, 9 июля, почувствовал опасность. «Очень вероятно, — писал он, — что министры вовлекут несчастного короля и страну в плохо подготовленные, плохо задуманные и плохо осуществляемые перевороты и тем нанесут тяжелый удар принципу легитимизма, нашей чести и нашему благоденствию». Королю следовало пойти на уступки, дать отставку министрам; эта уступка удовлетворила бы большинство либералов, которые начинали уже опасаться последствий борьбы и своей победы. Наиболее самовластные государи, особенно русский царь через своего посла Поццо ди Борго и через французского посла Мортемара, склоняли короля к примирительным мерам. Но скудно одаренный в умственном отношении Карл X был упрям. «Уступки погубили Людовика XVI, — говорил он. — Мне остается сесть либо на лошадь, либо в тележку палача».
Ордонансы. 29 июня министры обсудили вопрос о том, как может быть использована статья 14 хартии: «Король является верховным главой государства. Он командует сухопутными и морскими силами, объявляет войну, заключает мирные, союзные и торговые договоры, замещает по своему выбору все административные должности и издает регламенты и ордонансы, необходимые для исполнения законов и безопасности государства». 7 июля решено было дать новое толкование хартии посредством ордонансов: кассировать выборы и издать новый избирательный закон и закон о печати. Возражал один Гернон-Ранвиль, назвавший эти меры «экстралегальными»; однако в воскресенье 25 июля в Сен-Клу он подписал ордонансы, как и д'Оссэ, который накануне, при чтении их текста, выработанного Шантелозом, также выразил свое неодобрение. Сам король, хотя был искренно убежден в правомерности и законности своего решения, под конец, прежде чем подписать, на минуту поколебался. «Чем больше я думаю об этом, — сказал он, — тем более убеждаюсь, что иначе поступить невозможно». Д'Оссэ поглядел на стены, и на вопрос Полиньяка «Что вы ищете?» отвечал: «Портрет Страффорда»[91].
Ордонансы, хранившиеся в строгой тайне, появились 26 июля в Мопитере. Их было всего четыре.
Первый упразднял свободу печати и восстанавливал режим предварительных разрешений, которые всегда могли быть взяты назад и должны были возобновляться через каждые три месяца.
Второй объявлял палату распущенной.
Третий представлял собой новый избирательный закон. Число депутатов было определено в 258. Состав выборных коллегий был изменен, число избирателей было сокращено на три четверти. Палата лишалась права вносить поправки в законопроекты.