Тихон обрадовался такой замечательной находке, но постарался скрыть свою радость и заявил:
— Если бы, молодой человек, вы собрали группу детей… Да и то, знаете ли, опасно…
— Да нет, батюшка, мы будем молчать.
— Ну, хорошо. Приступим к изучению слова божия. Похвальная мысль.
— Коля уговорил Богородицу и Виктора. Относясь к религии безразлично, Виктор согласился ходить к протопопу: как-никак все-таки что-то новое…
Сначала протопоп беседовал с детьми у себя дома. Он жил недалеко от собора, в холодном, мрачном подвале. На окнах, на столе, под столом и всюду вокруг были навалены книги. Кровати не было, — протопоп спал на токарном станке, на нем же съедал свой скудный обед.
Ослепленный кипучей ненавистью к большевикам, протопоп проповедовал, что бог покарает их самым жесточайшим образом.
На уроках протопоп увлекался. Голос его гремел, сверху прибегали люди, напуганные его криками, любопытные подслушивали у дверей. В конце концом протопоп стал заниматься с детьми в соборе.
Верхнереченский кафедральный собор был выстроен в два приема. Двести лет тому назад возвели один этаж, незадолго до революции был построен второй.
В первом этаже было сумрачно, тесно. Святые глядели с икон сердито, мрачные краски, темное дерево и черный гранит давили. Здесь был храм грозного бога, чей суровый и жесткий лик художник нарисовал в глубине купола. Во втором этаже было светло и уютно. Иконы тут сверкали яркими красками, пол покрывали ковры, позолота украшала стены.
Тихон занимался с ребятами на втором этаже собора. Сначала им интересно было слушать протопопа. Он рассказывал любопытные, малоизвестные и для верующих истории, связанные с возникновением религии, описывал богослужения в катакомбах Рима, утварь, одежду священнослужителей, жизнь и деятельность первых епископов церкви. Интересны были рассказы протопопа о расколе и ересях, о франкмасонах…
Но потом Тихон забыл об этом.
Бледный, безволосый, чем-то напоминающий иезуита, он сыпал ужасные проклятия в адрес большевиков и евреев.
Все помыслы протопопа, все его речи были направлены не к тому, чтобы сделать из своих учеников добродетельных христиан, а к тому, чтобы вложить в них как можно больше ненависти к большевикам.
Коля несколько дней терпеливо слушал смесь контрреволюции и катехизиса, потом он оборвал Тихона.
— Батюшка, — твердо сказал он, и обычно задумчивые глаза его заблестели, — вы сами говорили, что политика — не наше дело; зачем вам копаться в ней? Пускай ею занимаются большевики. А то, что мне будет нужно, я узнаю у преподавателя политграмоты.
Вскоре после этого Виктор и Богородица перестали посещать уроки у протопопа. Дело в том, что Коля в своих спорах с протопопом начал забираться в такие дебри богословия и догматики, которые ни Виктору, ни Богородице не были интересны.
Коля разбудил в протопопе азарт миссионера. Тихону не терпелось подчинить себе этого высокого, молчаливого, ясноглазого юношу со лбом мыслителя. В поисках доказательств протопоп перелистал все писания «святых отцов», все первоисточники.
Выставляя материалистические доводы в противовес доводам попа, видя, что тот отвечает на них извращеннейшей, пустой казуистикой, Коля начал сомневаться в полезности своих дальнейших поисков. На самые важные и острые вопросы протопоп отвечал одно и то же:
— В это надо, юноша, сердцем верить!
Вера в бездоказательное Коле была чужда. Он расстался с протопопом и начал с тем же прилежанием, с которым занимался у протопопа, изучать естественные науки.
Он любил забираться в самую глушь, на далекие опушки, где не было слышно города, паровозных гудков, тарахтенья моторных лодок на Кне. В поисках какого-нибудь растения, необыкновенного для флоры этих мест, он целыми днями пропадал в лесу, в болотах или на лугах.
В тех местах, куда он часто заглядывал, лес был диким, нетронутым. Огромные сосны, покрытые многолетней ржавой корой, возносили к солнцу свои кружевные шапки. Каждое из этих деревьев старалось захватить больше света, больше воздуха. Оголенные стволы их тянулись вверх на десятки метров. По мере удаления от земли все нежней и нежней становилась окраска коры, и на самой верхушке она была светло-рыжей.
Коля любил лежать где-нибудь в траве и слушать говор леса. Этот говор шел откуда-то издалека, рождался неведомо где: может быть, в далекой дубовой роще, где старые дубы, очнувшись от дремы, вели рассказ о том, как на их веку рос, умирал и снова рождался лес.
А может быть, говор начинала осина, которая стояла на берегу озера.
И Коле казалось, что он понимает этот шепот, что он явственно слышит, как лопаются почки, как расправляются листья, как живет, плодится и умирает население леса.
Из лесу Коля возвращался с охапкой растений. Он высаживал их в саду, вел над ними какие-то наблюдения, что-то записывал, вычислял. Но цель ускользала от него. Убедившись в том, что науку и религию не помирить и одно исключает другое, Коля задался новой целью: он решил открыть тайну зарождения жизни. Он не переставал думать о капризной несправедливости природы. Мысль о том, что необходимо научить человека исправить ошибки природы, превратить в цветущий сад тундру, тайгу и дикие склоны угрюмых северных гор, приводила его в трепет. Однажды отец сказал ему:
— Ты, Коля, ищешь истину, а она рядом с тобой. Мне кажется, что она состоит в следующем: каждый должен содействовать увеличению общественного богатства. Разве это не может быть смыслом жизни? Найди такой сорт картошки, который мог бы родиться на севере, и ты будешь знаменитым человеком.
Слова эти дошли до сердца Коли. Он почувствовал, что истина действительно недалеко от него. Спустя несколько дней Коля заговорил с учителем политграмоты Василием Ивановичем. Он рассказал ему о том, что после окончания университета хочет заняться поисками диких растений и злаков, которые, сделавшись культурными, могли бы переносить и изнуряющую жару, и стужу севера.
— Это будет большой помощью социализму, — сказал Василий Иванович.
— Почему социализму? — удивился Коля. — Это вклад в общественное богатство всего человечества.
— Общественное богатство, Коля, создается для людей, это верно. Но только социализм правильно распределит это богатство. Во всякой иной стране вашу идею и плоды ваших работ купили бы капиталисты, а народу ничего бы не досталось.
— Наука не продается! — важно сказал Коля. — Политика не ее дело.
— Политика и наука в нашей стране неотделимы. Вы еще убедитесь в этом.
Коля промолчал. Политика казалась ему делом, не стоящим внимания.
Впрочем, эти поиски и занятия не мешали Коле жить так, как живут все пятнадцатилетние мальчики. Он плавал, загорал, играл в крокет и совершал вместе с Джонни рискованные операции в чужих садах.
Виктор любил ходить с Колей в лес. Коля знал так много интересного из жизни растений и зверей, что десять уроков естествознания не давали Виктору столько, сколько одна прогулка с Колей. Ему нравилось, что Коля имеет определенную цель и идет к ней.
— А вот я не знаю, что буду делать и кем я буду! — признался он однажды Коле.
— Не может быть! — удивился тот.
— Серьезно. В университет меня не пустят, если узнают, кем был мой отец. А скрывать я этого не хочу.
— И не надо!
— И вообще, знаешь, тоскливо. То злоба берет на все и на всех, то хоть в петлю лезь! Не было бы всей этой гадости, как бы хорошо мы жили!
И Коля замечал, как навертывались слезы на глазах приятеля. Однажды Виктор предложил Коле пойти на собрание к комсомольцам.
— Может быть, у них что-нибудь интересное есть? — сказал он.
Коле идти не хотелось, но, зная состояние Виктора, он согласился. К ним примкнул и Андрей.
Комсомольцы, помня, что Виктор и Коля при содействии Андрея опозорили их товарища, встретили их недружелюбно.
— Что вам нужно? — спросил Андрея секретарь ячейки Юшкин.
Комсомольцы Юшкина не любили — был он грубым и глупым. Райком уже решил вопрос о его замене и подбирал новую кандидатуру.
— Вот пришли посмотреть, что у вас делается. Может быть, мы захотим пойти к вам! — примиряюще сказал Виктор.
— Нам контрики не нужны. Куда отцы, туда и дети! — заявил Юшкин.
— Вот вы нас и перевоспитайте, — наливаясь яростью, сказал Андрей.
— Нам не до вас! У нас есть дела поважней! Перевоспитайтесь сами и приходите. Молитесь богу, что в школе вас терпим.
Комсомольцы протестующе зашумели. Как бы они ни были настроены против этих ребят, но Юшкин зарвался.
— Юшкин, придержи язык! — крикнул кто-то.
— Вы мне не указчики! — заорал Юшкин. — Ну, прощайте, — обратился он к Андрею и его друзьям. — Приходите в другой раз.
Покрасневшие и возбужденные ребята покинули собрание.
— Я говорил, что это пустая затея! — сказал Коля.
— Нет, надо им показать, надо их проучить! — бормотал взбешенный Андрей.
Виктор молчал, он чувствовал себя скверно. Его первая попытка подойти к новому, неизвестному, немного страшному, но заманчивому миру окончилась неудачей.
«Тупик!» — думал он горько.
Впрочем, комсомольцы, после того как ребята покинули собрание, так отчитали Юшкина, что на следующий день он сам подошел к Андрею, ласково заговорил с ним о каких-то делах и пригласил на собрание.
— Отзынь! — презрительно сказал Андрей. — Зубы чисти. Что у тебя во рту, кошка, что ли, сдохла?
В холодный осенний день верхнереченцы узнали о сражении под Перекопом и о разгроме Врангеля. В городе была большая демонстрация. Школа, в которой учился Виктор, принимала в ней участие.
Домой Виктор пришел перед вечером. Раздеваясь, он заметил на вешалке знакомую шинель.
— Папа! — закричал он и бросился в комнату.
Евгений Игнатьевич сидел перед топившейся печкой и обернулся, когда Виктор вошел. Виктор не узнал отца. Когда-то черные волосы Евгения Игнатьевича стали седыми. Он похудел. Длинная борода падала на гимнастерку.