ледованием правонарушителей.
Через два месяца после своего назначения Богданов отличился, раскрыв одно преступление, которое весьма беспокоило губком. Из Уваньской уездной типографии было похищено два пуда шрифтов и разная типографская мелочь — валики, тиски… Богданов разыскал преступников. Ими оказались якобы местные спекулянты, которые, украв шрифт, переплавляли его и продавали охотникам. Металл был найден, найдены были валики и прочее украденное из типографии имущество.
Правда, валики и другие предметы в типографию не были возвращены: они остались в розыске в качестве вещественных доказательств для будущего суда. Однако суд не состоялся: спекулянты убежали из-под стражи, и хотя Богданов поклялся найти их, но розыски ничего не дали.
После раскрытия этого дела Богданов стал пользоваться в губкоме безграничным доверием.
Но тут с секретарем губкома случилась неприятность. Партийные организации губернии уличили его в конспиративной связи с троцкистами и сняли с работы. На его место был избран Сергей Иванович Сторожев.
Сергей Иванович вел в столице большую партийную работу. Когда ему предложили поехать в Верхнереченск и заменить секретаря губкома, он удивился.
— Мне кажется, — сказал он секретарю ЦК, когда тот вызвал его к себе, — я мог бы быть более полезен здесь.
— Во-первых, — ответил секретарь ЦК, — вам известно, что город стараниями некоторых людей доведен до агонии. Город в развалинах. Сейчас это болото, а известно, что черти заводятся именно в болотах. Надо очистить город от «чертей».
— Понимаю.
— Но это не все. Город надо возродить. Там есть огромные лесные массивы. Найден торф. В городе большое железнодорожное депо и инструментальный завод. По пятилетнему плану в Верхнереченске предполагается большая стройка.
— Я отказываюсь от своих слов.
Сергей Иванович протянул секретарю руку.
— Еду послезавтра, — сказал он.
— Желаю удачи.
Уже в Верхнереченске Сергей Иванович узнал о назначении Алексея Силыча, бывшего председателя Пахотно-угловского ревкома, начальником губернского политического управления и очень этому обрадовался.
Закрыв мастерскую, Андрей Компанеец стал на учет биржи труда. Сделать это ему удалось с большим трудом — подростков, только что окончивших школу, биржа не регистрировала. В семье была явная нехватка денег, и Андрей решил до выяснения вопроса о театре пойти в любое учреждение, хотя бы делопроизводителем. Дома все равно делать было нечего. Книги ему опостылели. Табак был на исходе, Лена раз навсегда отказала ему в деньгах на папиросы. Он отнес в комиссионный магазин охотничье ружье и как-то утром собрался пойти узнать, не продано ли оно, а потом потолкаться на бирже. Ружье еще не было продано, и Андрей — злой и хмурый — побрел на биржу.
Верхнереченская биржа труда представляла собой огромное приземистое здание. Внутри оно было похоже на сарай. Половина стекол в окнах выбита, наружная штукатурка обвалилась, на уцелевших кусках ее углем написаны похабные слова. Пола никогда не мыли, оставшиеся целыми стекла не протирали. Уборщица в засаленном халате торговала семечками — ей было не до уборки.
Громадный зал биржи был разгорожен решетками из грубо обтесанного дерева. Отделения примыкали к фанерной стене, которая делила зал на две половины. В одной собирались безработные, в другой работали служащие биржи.
В фанерной стене были прорезаны маленькие окошечки. Над ними висели грязные бумажонки с надписями, сделанными от руки: «чернорабочие», «слесари, токари, кузнецы», «работники конторского труда».
Безработные собирались на биржу с утра. Многие часами стояли, прислонившись к решеткам, изрезанным перочинными ножами, другие сидели на корточках около стен и разговаривали друг с другом, потягивая едкую, дешевую махру…
Когда Андрей пришел на биржу, люди слонялись по двору, заходили в зал, снова выходили во двор. Некоторые сидели в комнате, которая называлась красным уголком. В этой комнате стояли стол, накрытый бурой скатертью, и несколько скамеек без спинок. На столе валялись две-три газеты.
За столом сидел седоусый, сердитый на вид рабочий. Это был довольно известный в Верхнереченске человек, бывший одно время членом горсовета, рабочий «Светлотруда» Антон Антонович Богатов.
Антон Антонович нес тяжкую ношу с тех пор, как женился. Народил он с женой кучу ребят, нимало не беспокоясь, сможет ли их вытянуть. И все-таки тянул, растил, кормил, был заботливым отцом, всех детей выучил грамоте.
Жилось ему трудно. Надо было беречь копейки, думать о завтрашнем дне, более тяжелом, чем сегодняшний, потому что ребята росли и требовали кто чего… Антон Антонович крутился, как белка в колесе. Он знал десятки разных ремесел и подрабатывал то тут, то там, но весь заработок уходил, как в прорву. Люди искренне удивлялись, как это Антон Антонович не запил? Душу свою Антон Антонович отводил в вечном ворчании. Он ругал царя, потом ругал Керенского, потом стал ругать директоров, инженеров, мастеров, своих товарищей. К ругани его привыкли, зная ее корни, жалели человека, помогали ему.
Забота о семье и жизнь, как в заколдованном кругу, не мешали Антону Антоновичу прятать у себя в пятом году революционеров, носить на баррикады оружие, бить при случае околоточных. В семнадцатом году Антон Антонович полез на заводскую трубу и прикрепил там красный флаг. В девятнадцатом взял винтовку и охранял от белогвардейцев, занявших город, железнодорожную станцию.
— Нет ли закурить, малец? — обратился Антон Антонович к Андрею.
— Есть, — Андрей вынул махорку и бумагу.
Закурили.
— Какая окаянная жизнь подошла, скажи ты пожалуйста. Довели, так их растак, рабочий класс до точки! — Антон Антонович разгладил усы.
— Видно, напрасно это дело затевали? — сказал Андрей.
— А ты это дело нешто тоже знал? — сердито спросил Антон Антонович.
— Какое?
— А вот такое!
Антон Антонович искоса посмотрел на Андрея.
— Вот чего, — сказал он, — катись ты от меня! Что тебе надо?
— Ничего не надо. Ты власть ругаешь, а не я.
— Ну и что?
— Ну, и я…
— Сам я могу ругаться сколько угодно. Я сам власть ставил, я ее и ругать могу. Понятно? А ты кто таков?
Андрей испугался.
— Что ты орешь? — сказал он. — Ведь не я разговор начал!
— То-то и оно. Сопляк ты еще, и не тебе об этих делах говорить.
Антон Антонович закашлялся и снова начал:
— Куда это годится, а? День работаю, три дня без дела. Мне семью кормить надо? Куда же мне теперь деваться, а? До чего довели!
— Ну вот, опять за свое!
— И могу. А ты не можешь. Антон Богатов тридцать лет спину гнет, да все не согнется. Понял? И теперь не согнусь. Вот погоди, мы до них доберемся, мы им покажем!
— Кому это «им»?
— Мы знаем — кому!
— Власть ваша, — сказал Андрей.
— Правильно, наша. За кого хотим, за того и пойдем. Вот как!
— Правильно!
— Что правильно?
— Да ведь…
— Ты что ко мне привязался? — Антон Антонович рассвирепел. — Что ты пристал? Это выходит — я без сопляков не знаю, за кого мне стоять? Пошел ты!..
Андрей хотел что-то сказать, но в это время в зале закричали:
— Богатов, Богатов!
Антон Антонович кинулся в зал и подошел к окошечку, над которым было написано: «Слесари, токари, кузнецы». Андрей поплелся за ним.
Антон Антонович получил из окошка какую-то бумагу, молодцевато подкрутил усы и, заметив Андрея, подмигнул ему.
— Во, это власть! Водопровод чинить пойду! А ты тут трепотню разводишь! — Он нахлобучил кепку и пошел из зала, но на пороге его остановили двое неизвестных Андрею людей.
Один из них — черноусый, смуглый — был Сергей Иванович Сторожев, другой — седой, крепенький, обутый в валенки, с лицом, вдоль и поперек изрезанным морщинами, — Алексей Силыч. Ему, между прочим, так и не удалось после разгрома антоновщины попасть в лесничие. Перед своим назначением в Верхнереченск он работал, как и Сергей Иванович, в Москве.
— Зачем в нашу дыру пожаловал? — сердито спросил Антон Антонович Сергея Ивановича.
— Это, Алексей Силыч, тот самый Антон Антонович, о котором я тебе рассказывал, — пояснил Сергей Иванович.
— Ты что такой сердитый? — спросил Антона Антоновича Алексей Силыч.
— Незачем вам сюда ходить, начальники. Любоваться тут нечем. Горе одно.
— Хозяева все должны знать, — заметил Сергей Иванович, — и горе, и все прочее.
— То-то хозяева! Дырявое ваше хозяйство!
— Сердитый ты сегодня, Антон Антонович! — шутливо заметил Сергей Иванович.
— Я всегда сердитый!
— Пойдемте в красный уголок, — предложил Сторожев. — Эй, товарищи, идемте, есть о чем поговорить.
Десятка полтора безработных пошли в красный уголок. Андрей устроился возле двери.
Когда все расселись, Сергей Иванович закурил трубку и спросил:
— Ну как? Злы вы?
— Будешь злой! — бросил кто-то из безработных.
Сразу поднялся страшный гвалт.
— Ну, ну, расшумелись! — прикрикнул на рабочих Антон Антонович. — Глоткой ничего не возьмем!
— Раз управлять не умеете, надо в этом признаться! — кричали из толпы, которая собралась около двери.
— Гнать их к чертовой матери! — сказал кто-то басом.
— До ручки народ довели!
— А что, товарищи, — сказал мирно Сторожев, — может быть, на самом деле нас надо прогнать? Слушай, товарищ, кто там сейчас кричал, — выйди, поговорим! Не хочешь? Ну, ладно! Вот о чем я спрошу тебя. Ну, хорошо — нас гнать. Но какую же другую власть вы поставите? Ведь без власти жить нельзя. «Можно», — хотел вмешаться Андрей, но испугался.
— Найдем, какую, — раздался голос у двери. — Сами-то вы работаете, а вот мы…
— Это какая же там сволочь так говорит? — поднялся Антон Антонович, и щеки его покраснели. — Это какой же сукин сын говорит такое? Да ты что, очумел, никак?
— Постой, постой, Антон Антонович! — перебил его Алексей Силыч. — Пускай скажет!