— Вы и есть Лев Кагардэ?
— Я и есть!
На шинелях военных Лев заметил черные нашивки. Артиллеристы… Значит, не за ним.
— Это ваша мастерская?
— Моя.
— Раньше здесь была пекарня.
— Правильно.
— Вы давно здесь работаете?
— Два года.
— Не знаете, куда выехал пекарь?
— Нет. А зачем он вам?
— Да вот этот товарищ ищет отца и никак не найдет.
Второй военный, стоявший позади, смутился.
— Мне в Москве сказали, что видели здесь отца. Вот я и ищу…
— Не знаю.
— Очень жаль.
— А вы не знаете, где здесь еще пекарни есть?
— Не знаю.
— Простите за беспокойство.
— Ничего!
— Разрешите закурить?
— Пожалуйста.
Военные закурили и вышли.
Лев запер за ними дверь и сел на стул, потом вскочил, подбежал к крану и закрыл его.
Все время, пока Лев говорил с военными, он думал о подвале, о погибших старике и мальчишке.
У него началась головная боль. Он хотел пойти посмотреть, что делается там, в подвале. Но страх обессилил его; он не мог двинуться.
Так он сидел, тупо глядя в пространство, все еще ожидая появления Петровича.
В тот момент, когда военные выходили из мастерской, Митя терял остатки сил. Он барахтался, уходил с головой под воду, снова всплывал.
Когда Митя в последний раз погрузился в воду и чуть не потерял сознание, он нащупал рукой ступеньки.
Шатаясь, ничего не помня, он выбрался наверх, открыл дверь в мастерскую и пополз, оставляя на полу лужи. Увидя Льва, закричал:
— Лева, Лева! Дедушка там! Лева! — и обхватил посиневшими ручонками сапог Льва.
Тот сидел словно окаменевший.
— Лева, дедка, дедка там! Вода там!
Лев не смотрел на него. Мысли его путались.
Митя разжал руки и грохнулся на пол.
Старик понял, что он погиб. В оба отверстия хлестала вода, она доходила почти до колен, шатала его.
Петрович крикнул: «Помогите!» — но стены заглушили его голос.
Он хотел плыть к выходу, но намокшая одежда и тяжелые сапоги потянули его вниз. Он захлебнулся, вынырнул, встал на ноги, снова закричал диким, срывающимся голосом.
Ему никто не ответил.
Вода била отовсюду, кружилась, шипела, пенилась. И поднималась все выше. Разгребая ее руками, спотыкаясь и бормоча, Петрович добрел кое-как до кассы, пытался взобраться на нее, но срывался. Пальцы немели, ноги сводила судорога.
Петрович ничего не помнил от страха. Он верещал:
— Помоги-ите! Помоги-и-ите-е!
Вода прибывала, он стоял в ней по грудь. Наборная касса, укрепленная на тяжелом постаменте, еще сопротивлялась напору потока. Старик выронил верстатку, вцепился руками в постамент и запел срывающимся голосом, не выговаривая слов и захлебываясь.
«Отче наш, — гнусавя, пел он, а вода все прибывала и прибывала, и он уже не чувствовал своего тела… — иже еси на небесах… — Вода поднялась до шеи, закрыла наборный ящик, дед поперхнулся, вместо слов из горла вылетело бульканье, он приподнялся и прошептал: — Да приидет царствие твое…» — и опустился под воду.
Вода подобралась к горящему концу фитиля, желтое пламя свечи зашипело и погасло.
В подвале воцарилась тьма.
В эту же ночь умерла мадам Кузнецова. Смерть ее была неожиданной.
Утром Петру Игнатьевичу понадобилось сходить к адвокатше. Он поднялся наверх и постучался. Ему никто не ответил. Он постучал еще раз, потом дернул дверь; она открылась. Петр Игнатьевич удивился: он знал, что мадам обычно запирается на пять замков.
Не найдя хозяйки ни на кухне, ни в столовой, Петр Игнатьевич подошел к спальне и снова долго стучался.
Ему почудилось что-то нехорошее. Он толкнул дверь и увидел на полу одетую в кружевной халатик мадам. Она лежала около постели. Петр Игнатьевич огляделся кругом — все было на месте, только подушка была сброшена с изголовья на середину кровати.
Доктор установил смерть от разрыва сердца, но на всякий случай попросил вызвать из уголовного розыска агента с собакой.
Собака нашла след, тявкнула, потащила агента через кухню по лестнице, но, едва сошла во двор — сбилась со следа; ночной дождь смыл его.
Глава восьмая
Лев отнес Митю в заднюю комнатку, раздел, натер спиртом.
Через четверть часа мальчик очнулся.
— Вот какие они дела, Митенька! — участливо сказал Лев. — Умер Петрович.
Митя лежал молча. Из глаз его струились слезы.
— А знаешь, кто приказал его потопить? Дядя твой, Сергей Иванович. Он и тебя велел утопить вместе с ним, а ты вот взял да и выплыл. Боюсь, не придет ли он за тобой нынче ночью. Или милиционера пришлет.
— За что он меня? — прошептал Митя.
— А бес его знает! На отца твоего злится, а на тебе злобу вымещает. Подлец какой!
Митя шевельнулся.
— Ну, лежи, лежи. Я тебя шубой укрою, спи. Утро вечера мудренее. Спи.
Свет зажегся. Лев засветил фонарь, вышел во двор и принялся за работу. Он завалил бочками, бревнами и ящиками вход в подвал, крепко-накрепко забил колодец досками, навалил кирпичей, земли.
В полночь полил дождь.
Окончив работу, Лев вернулся в мастерскую, вынул из ящика деньги, сосчитал их, долго писал на клочке бумаги цифры и, подведя итог, выругался. Потом, внезапно приняв какое-то решение, надел дождевик и ушел.
Вернулся Лев поздно ночью, повесил мокрый дождевик в коридоре и прошел к Мите.
Тот бредил. Он падал в холодную воду, плыл, его тянуло вниз, он захлебывался, тыкался в скользкие стены, кругом была темнота, а из темноты надвигался на него дядя Сергей; за его спиной Митя видел страшного милиционера.
Митя кричал, звал на помощь…
Лев положил ему на лоб компресс, поправил съехавшую шубу и хотел было сам прилечь рядом, на полу, но услышал стук в дверь. Он вздрогнул: стук был условный. Кто-то четыре раза подряд постучал в окно. Вслед за тем наступила тишина.
Лев слышал лишь прерывистое дыхание Мити.
Стук повторился.
Лев вскочил и бегом бросился в мастерскую.
Не зажигая света, он снова прислушался. И опять постучали четыре раза.
Лев ухмыльнулся.
— Наконец-то!
В дверном проеме стоял высокий человек в макинтоше. Он торопливо сказал Льву несколько слов.
Лев жестом пригласил его в мастерскую, выглянул на улицу.
Дождь хлестал по мостовой, порывистый ветер раскачивал деревья, они глухо шумели.
Ни души…
Лев вытер платком мокрое лицо и хотел зажечь свет. Гость остановил его. Он стоял около рабочего стола и пытался закурить. Намокшие спички не зажигались.
— Вот черт, — сказал он, — насквозь прохватило.
— Вы что, пешком?
— Да. Две станции не доехал до вашей столицы, черт бы ее побрал. Ну и грязи у вас!
— За вами гнались?
— Да. Брр, дьявол! Думал, кончено.
«Ишь ты, как трясет его, — подумал Лев. — Каждый за жизнь цепляется».
А вслух сказал:
— Снимите плащ. Чаю хотите?
— Нет. Поговорим, сосну часа два и обратно. Вы один?
— Один. Там малец лежит, но он болен.
— У вас водка есть?
— Спирт.
— Один черт. Только скорей. Полстакана.
Лев нашел бутылку чистого спирта, отлил в стакан, развел водой.
Одноглазый гость сбросил макинтош, нащупал стул, сел. Лев подал ему стакан.
— Есть хотите?
— Нет, не надо. Дымом закусываю.
Он единым духом проглотил смесь и затянулся папиросой; огонек осветил жесткие, короткие усы, нос с горбинкой и черную повязку на глазу.
Это был тот самый человек, что сманил некогда Льва в Грузию.
— Вам привет, — переводя дух, сказал Одноглазый. — От вашего друга, от Петра Ивановича Сторожева. И от Апостола. Спрашивает, не пора ли Петру Ивановичу вернуться на родину.
— Думаю, пора.
— Ну и отлично. Советую черкнуть Петру Ивановичу пару строк.
— Я хочу сам встретить его на границе. Можно рассчитывать и на вашу помощь?
— Конечно. Это даже лучше. Сторожев верит вам, как богу. — Одноглазый рассмеялся. — Странный человек. Превосходный служака, но немного помешан.
— Да, я знаю. Он без меня никуда не пойдет. Он писал, что без меня провалится.
— Странный человек. Скиф. Ну, а у вас как дела?
— Плохо.
— Черт возьми!
— Понимаете, просто не везет. Все расползается. Под ногами жижа. Все к чертовой матери…
Одноглазый сидел молча, огонек папиросы то вспыхивал, то гас. Из задней комнаты доносилось бредовое бормотание Мити. Порой он кричал что-то.
Гость не обращал внимания ни на Льва, ни на выкрики Мити.
— Что мне делать?
— Пока основное — зажиточный мужик… А там посмотрим. — Одноглазый задумался и прибавил: — Может быть, и троцкисты. Самое лучшее — переправить сюда вашего друга и начинать работать среди мужиков.
— Правильно. Я уже сказал, сам встречу на границе Петра Ивановича.
— Превосходно. Пункт и другие подробности сообщил Апостол.
— Письмо я сейчас напишу. Вы его отправите обычным путем?
— Не беспокойтесь. Это мой тринадцатый рейс.
— Да… Знаете, я, пожалуй, письмо писать не стану».
— Вы просто дикарь. Вы, может быть, и черной кошки боитесь?
— Я вам устрою постель и напишу письмо. Вас разбудить?
— Нет, я умею вставать вовремя. В семь меня здесь не должно быть.
Лев приготовил гостю постель.
Тот лег. Некоторое время вспыхивал огонек его папиросы. Затем гость уснул.
Лев прошел в заднюю комнатку, зажег свет и сел за письмо. Вот что он написал:
«Дорогой друг. Твой привет получил и с этим же человеком отправляю ответный. Как ты уже знаешь, поручения все выполнил. Не моя вина, что они выполнены не так, как бы хотелось, но что делать. Митя живет у меня. Сейчас он прихворнул, немного простудился. Он останется здесь с хорошими людьми.
Теперь мы можем рассчитывать, главным образом, на деревню. Там есть еще силы. Ты знаешь, они запахали твою землю около озера, отдали ее разной рвани — какому-то Козлу и Леньке, которых ты не добил. Ленька служит в пограничной заставе, до сих пор помнит о тебе и мечтает расквитаться.