дного дня».
— А что самое главное в жизни? — спросила я.
— Самое главное — это самое необходимое. А самое необходимое — это труд, конечно! Работа! Деятельность! Созидание! И эта потребность в труде появляется в человеке вместе с первым его дыханием. Вот ты посмотри на детей. Завтра же взгляни на них! В парке! На детской площадке! Чем занимаются они?
— Дети?
— Да! Дети! Что делают они день-деньской!
— Играют!
— Как играют? Во что играют? Присмотрись получше! А играют они в труд! Да, да, не смейся!
Ребенок лепит из песка куличики, строит плотины, шалаши, строгает палки, сооружает из кубиков дворцы, роет каналы, ковыряет землю, расчищает ее, изменяет все по-своему, не понимая даже, для чего и с какой целью он это делает. Но мы-то с тобой отлично понимаем, что в этих играх пульсирует живая человеческая потребность творить, работать, преобразовывать мир по своему вкусу. Если бы такого стремления к работе, к приспособлению мира к своим потребностям не было у людей, тогда бы не было у нас ни культуры, ни цивилизации. Да ничего бы не могло быть. Тогда промчались бы по земле человеческие орды, сожрали все и исчезли бы, как многие животные исчезают из жизни планеты. Бесследно!.. Творить, работать пришел на землю человек, чтобы не исчезнуть, чтобы жить, жить и жить. Тот, кто не понимает, что работа и есть сама жизнь человечества, — не человек, а глупое, бессмысленное животное.
— Дядя Вася, а вы любите полы мыть?
— Нет! И комнату убирать не люблю! Но, — развел руками дядя Вася, — приходится, ничего не поделаешь! Не ходить же по колено в грязи. Да и невыгодно. Грязь да всякие заразные микробы не позволяют жить неопрятно. Стало быть, хочешь не хочешь, нравится или не нравится, а наводи чистоту и порядок. Значит, работа бывает не только игрой, удовольствием, творчеством, но также и необходимостью. Иногда тяжелой, иногда удивительно неприятной!
— А какую работу лучше всего выбрать?
— Ну, этого я не скажу… Одному нравится строить машины, другому — искать подземные клады золота, угля, алмазов, нефти. Третий увлекается разведением и выращиванием новых, невиданных сортов злаков, овощей, выводит небывалые породы животных. Один чувствует радость, управляя машинами, другому нравится строить города. Выбирай работу по душе, чтобы быть хозяином этой работы, а не рабом ее. Каждый должен заниматься только своим делом, любимым, радостным. Это и есть счастье. Но еще счастливее будет жить человек, когда он увидит и поймет, что его любимая работа к тому же и полезна тебе, мне, миллионам других и что радует она всех и каждого… Впрочем, тебе пока еще не понять этого. Мала! Ноги коротки, головка на три номера меньше, чем требуется для понимания.
Ну тут-то дядя Вася неправ. В моем возрасте ребята все понимают. Да и что непонятного в работе для общей пользы?
Утром я открываю окно и делаю физзарядку. Я вижу толпы людей, машины, трамваи. В этот час тысячи, сотни тысяч людей спешат на работу. Уходят и папа, и мама, и наши соседи по квартире. Из окна я вижу сотни дымящих труб. Белый, розовый, серый и черный дым растекается в воздухе, и кажется, будто плывут в нем дымы папирос, которые курит утренний город. Мой папа всегда курит перед работой, и у нас вот так же по утрам, в таком же вот солнечном тумане клубятся папиросные облачка.
— Раз, два, три! — подсчитываю я вслух и выбрасываю руки вперед и в сторону. — Раз, два, три!
А Ленинград уже проснулся, откашливается, покуривает заводскими трубами, и мне кажется, вот-вот вздохнет он, крякнет и густым голосом, таким, как далекий гром, скажет:
— Доброе утро, добрые люди! Выспались? Отлично! А теперь пора и на работу!
Я слышу голоса всей страны. Они входят в радиоприемник, рассказывают радостно, где и какие заводы, фабрики, электростанции строятся и где они уже построены. Знакомый диктор московской радиосети говорит, как и вчера, все о том же — чем заняты советские люди и как хорошо будет жить, когда у нас станет всего много: и металла, и машин, и угля, и сахара, и хлеба, одежды и мяса.
Все люди трудятся. И для себя! И для меня! Все наши советские люди заботятся о всех. И обо мне! Я очень даже понимаю это. А когда понимаешь такое, тогда становится понятным и все другое. Ведь если вся страна работает для меня, как же я могу не работать для страны? Для всех? И если я не стану для всех работать, как все работают для меня, то можно ли брать все, что необходимо для жизни, не краснея от стыда?
Эта Валя не девочка, а тридцать три несчастья. С ней обязательно что-нибудь происходит, а мне всякий раз приходится распутывать ее приключения. Я уже писала о письмах, которые она получала. Ну, как я и предполагала, эти письма посылали детдомовцы. Когда Валя сообщила мне о них, я на другой же день села к Елагиной на парту и сказала ей:
— Глупо! Мелкая месть! Валя смеется над вашими письмами.
Елагина сделала удивленное лицо.
— Какие письма? О чем ты это? Ты лук ела или без лука обалдела? Никаких писем твоей Вальке никто не посылает. Чего привязываешься? Тебя не трогают — и не лезь!
А глаза у нее бегают, так и вертятся во все стороны.
— А ну, погляди мне в глаза! — сказала я.
— Подумаешь, какая! — забормотала Елагина. — Привязывается ко всем со своими глазами… Пусть твоя Валька изучает твои глаза, а мне нечего смотреть.
— Слушай, Елагина, — сказала я, — нельзя же быть такой мелочной! Она не дает книги, а ты глупые письма посылаешь. Чего ты хочешь доказать? Ну, что?
— Ты ее агитируй, а меня нечего… Да… Она начиталась книг о любви и воображает, будто все так и начнут писать ей да свиданья назначать…
— Ага, ага! — закричала я. — Попалась! Сама проговорилась! Если бы не писала, тогда откуда же тебе известно, что Вале назначают свиданья?
— Ничего не знаю!
— Зато я все знаю!
— Чего ты знаешь?
— Чего ты не знаешь! Валя никаких книг о любви не читает! Она о разных приключениях любит читать. О шпионах! Вот что я знаю.
— Да? — почему-то обрадовалась Елагина. Глаза ее заблестели, она захихикала и, вскочив с парты, убежала. — Ладно! — крикнула она, помахав мне рукой. — Больше не буду!
Разговор с Елагиной, кажется, повлиял на нее. Валя перестала получать любовные письма. Но сегодня она снова получила письмо такое загадочное, что ни я, ни она так ничего и не поняли.
Красивым почерком на плотном листке бумаги было написано:
«Совершенно секретно. Соблюдай осторожность. На днях сообщим все подробно. Никому ни слова. Салют!
Нептун — Гроза морей и четыре бороды».
— Кто же этот Нептун? Ты где с ним познакомилась? И эти… еще… четыре бороды? Кто они?
— А я знаю? — пожала плечами Валя.
Мы осмотрели странное письмо еще раз, и на этот раз очень внимательно, но ни конверт, ни марки, ни почерк не помогли нам понять: кто пишет, для чего пишет и чего хотят от Вали этот Нептун и четыре бороды?
— Просто письмо не попало по адресу! — решила я. — Или в вашем доме проживает другая Валя Павликова! Еще одна! Но в другой квартире!
В доме, где живет Валя, почти полтысячи квартир, и среди ребят этого дома может быть десять Павликовых. Мальчишек и девочек тут столько, что они даже в лицо не знают друг друга, хотя и живут в одном доме. Я предложила пойти к воротам и тут прочитать список жильцов, чтобы узнать, нет ли в доме еще Павликовых и в какой квартире они живут. Но лишь только мы спустились вниз, как столкнулись на лестнице с Дюймовочкой и Птицыным.
— Очень хорошо! — сказал Птицын, загораживая нам с Валей дорогу. — Вы знаете, что случилось с Марго?
— Нет! — переглянулись мы с Валей.
Марго была до конца уроков в школе, спорила со мной и пошла домой одна. Что же могло с ней случиться?
— Заболела! — сказал Птицын.
— Так она все время болеет!
— Смертельный случай! — нахмурился Птицын. — Ее подняли на улице девчонки из восьмого «б» и провели домой. Я сам видел! И я думаю: теперь полагается послать к Марго делегацию! Так всегда делают, когда кто-нибудь из товарищей болеет.
— А ты за доктором сходил? — спросила Валя.
— Я сказал матери Марго, чтобы сходила! Доктора полагается вызывать матери, а мы будем делегация!
— И ты так и не узнал, что же все-таки с Марго?
— Ну, — развел Птицын руками. — Болеет и болеет! О лекарствах пусть мать, думает, а мы… — тут Птицын строго посмотрел на меня, на Дюймовочку, на Валю. — Деньги есть? Давайте, у кого что есть! Не с пустыми же руками идти к больному товарищу.
У нас, у девочек, набралось столько денег, что можно было купить только шоколадку. Птицын сказал, что забыл деньги дома.
— Но ничего, — успокоил он нас, — ваши деньги — моя организация! Я сейчас организую покупку подарка.
Шоколад очень полезный! Одна плитка заменяет десять килограммов хлеба! По-научному!
— И тонну воды! — засмеялась Валя.
Но Птицын, кажется, не понял, что хотела сказать Валя. Он сунул деньги в карман и повел нас в кондитерскую; мы купили плитку шоколада и пошли к Марго.
Дверь нам открыла ее мать. Мне она показалась не совсем плохой. Лицо у нее доброе, глаза хорошие, а голос такой певучий и такой мягкий, будто мыльный. Она заохала, засуетилась и, приговаривая на ходу, повела в комнату.
— Ох, миленькие, спаси Христос вас… Вот славно, вот хорошо-то как, что навестили. То-то обрадуется доченька!.. Спаси Христос, как хорошо! Ну, посидите, поговорите с ней, а я тем часом сбегаю к одному человеку. Старец тут есть. И живет недалеко. Святой человек. Пусть вознесет и он за болящую отроковицу святые молитвы.
Она впустила нас в комнату.
— Товарищи к тебе, Машенька! — пропела она и засновала по комнате, собирая какие-то вещи и увязывая их в узелок.
Налетая на стулья, мать Марго говорила стулу ласково: «Ох ты, глупыш, глупыш, ну чего под ноги суешься?» Увязывая ковровый платок, она и с ним разговаривала, будто платок мог понимать ее: «Вот, милый, вот так! Лежи, лежи, спаси Христос!» И, приговаривая ласковые слова, исчезла за дверью раньше, чем я успела осмотреться.