маху шлепнул себя ладошкою по лбу.
— Ребята! — закричал он. — Идея! Можно организовать интересную игру. Нет, честное слово, это будет здорово. Значит, так: давайте делать такие же ценности, как у монахов!
Мы сначала не поняли Пыжика. Я подумала, что он собирается продавать на рынке слезы и пот господа бога или что-нибудь вроде звона колоколов.
Пыжик обиделся:
— Да нет! Ты не поняла! Я же не предлагаю обманывать людей. Просто мы организуем новую игру. Будем играть в коллекцию редкостей. Ну вот, например! — Он вытащил из письменного стола крошечную коробочку, кусок ваты, потом сбегал на кухню и принес обглоданную косточку. — Внимание! С помощью рук и собственной фантазии я превращаю на глазах уважаемой публики обыкновенные отбросы в сказочную драгоценность. Алле-гоп!
Он ловко обернул косточку прозрачной папиросной бумагой и бережно положил ее в коробочку, на вату.
— Ну? — показал он коробочку. — Угадайте, что это может быть?
— Кости ангелов! — засмеялась Нина.
— Косточка черта, с которым дружит Марго! — сказала я.
Марго обиделась.
— Уж очень ты о себе воображаешь! — сказала она. — А по-моему, это кости твоего воображения!
Пыжик встал между нами, потому что моя рука потянулась к Марго (чтобы немного одернуть ее), и сказал спокойно:
— Давайте не спорить! Это кости вещего Олега! Остатки, по-научному!
— Настоящие остатки? — спросила Валя.
— Зачем тебе все настоящее? Это же игра! Настоящее, настоящее… Думаете, настоящее интереснее ненастоящего? Названия морей ведь тоже не настоящие. Называются моря Черным, и Белым, и Красным, а во всех морях вода одинаковая. Одного цвета. Ну, а мы можем сделать и красную, и черную воду… Для интереса! Для игры. Понимаете? И они будут называться «экспонаты». Ого, представляете, какие интересные будут экспонаты! Поинтереснее марок! Клянусь!
— Ой, девочки! — всплеснула Нина руками. — Я тоже придумала! Уже придумала!.. Экспонат… Напиток!.. Вечная молодость!
Пыжик помотал головою:
— Неинтересно.
— Почему же не интересно? Мы скажем, что напиток надо принимать по две капли, и тогда каждый может прожить до ста лет.
— Ерунда! — отмахнулся Пыжик. — Человеку полагается, по науке, жить до ста двадцати пяти лет.
— Но не живут же, — защищала свой экспонат Нина. — По науке положено, а люди умирают в семьдесят — восемьдесят лет.
Пыжик пожал плечами:
— Просто… ну… Привычка, что ли, такая, умирать в это время. Человек доживет до семидесяти лет и уже говорит: пора умирать. А почему пора, — и сам не знает. Просто привыкли умирать в это время — и все! Я, например, умру не раньше ста двадцати пяти лет.
В это время вернулась с работы Софья Михайловна.
Очень довольная, что мы пришли к Пыжику, она усадила нас ужинать.
За ужином все весело смеялись, потому что Софья Михайловна очень интересно рассказывала забавные истории о своей собственной школьной жизни. После ужина Софья Михайловна играла на пианино и пела. Голос у нее замечательный. И песни удивительные. Она сама придумывает мотивы на разные стихи. Мне особенно понравилась песенка ее собственного сочинения:
Пора бы растянуться на кровати
И от окна уйти. Но сон некстати!
Зачем мне спать? Какой мне сон приснится,
Который с жизнью наяву сравнится?
Какой чудесный вечер провели мы!
На прощанье Софья Михайловна сказала:
— Заходите почаще! Я очень рада, что вы подружились с Леней! Женское общество облагораживает мужчин.
Пыжик сделал такую уморительную рожицу, что мы расхохотались.
— Это я облагораживаю их! — сказал он важно.
Софья Михайловна засмеялась:
— Хвастун! — и щелкнула его по носу. Потом посмотрела грустно на Марго и поправила на ее голове беретик. — А ты, Машенька, передай маме, что завтра я приду к ней с одним профессором. В семь часов придем.
Пыжик пошел проводить нас. По дороге мы стали хвалить его маму. Она у него такая хорошая и совсем даже не похожа на маму.
— Твоя мама, Пыжик, все равно что хороший товарищ! — сказала Нина. — Но иногда ты все-таки чувствуешь, что она мама? Ссорится она с тобою хоть нередка?
— Ну, — развел руками Пыжик, — от нее, конечно, подзатыльников я никогда не получал. И никогда она не кричит на меня. Но разные… как это сказать… неприятности, что ли, у нас бывают… Мама нервная, горячая очень… Сделаю если что не так, она тогда не замечает меня, не разговаривает… А я подойду к ней, потрусь носом о ее руку, ну, она и засмеется. И все простит… Мы-то что, — чурки березовые? Разве кто-нибудь из нас не понимает, что наши мамы, да и папы тоже, хотят для нас только хорошее?
Ну, не все, подумала я, вспомнив мать Марго. Но сказать ничего не сказала.
Новое дело: весь класс «заболел» коллекциями. Появилось столько коллекционеров, что просто не пройти, не проехать. Весь день то тут, то там собираются владельцы коллекций и устраивают такой базар, что в окнах стекла дребезжат.
Ребята роются в справочниках, перечитывают старые учебники, запоминают разные исторические случаи, и все для того только, чтобы сделать экспонат поинтереснее.
Лийка принесла золотую нитку с новогодней елки, завернутую в целлофан и упакованную в красивый футляр из-под часов. Целый час мы ломали головы, стараясь угадать, что же это такое. А это оказалось самой обыкновенной нитью Ариадны.
Конечно, экспонаты делать не так просто. Надо все-таки знать и кто такая Ариадна и что такое нить Ариадны. И тут уж никак нельзя путать Тезея с троянским конем, кентавров с кенгуру или Нерона с Немвродом. И вообще надо соображать немного, иначе получаются не экспонаты, а чепуха на постном масле. Вот недавно Марго принесла пуговицу с якорями, как самый настоящий экспонат. Пуговицу она завернула в розовую прозрачную бумажку и укрепила на кусочке красного бархата. Все стали догадываться, что бы это могло быть, а когда не могли угадать, начали кричать, дурачась.
— Это, — закричал Славка, — пуговица от штанов господа бога!
— Деньги планеты Марс!
— Глаз Полифема!
Марго сказала, что это самая первая пуговица на земле. Но ее тут же разоблачили.
— Пуговица — с якорями, — сказал Ломайносов, — а люди не могли строить корабли и делать якоря, если у них не было еще одежды. Значит, пуговица с якорями не может быть самой первой пуговицей.
— Ребята, — закричал Пыжик, — да это же пуговица капитана Кука, которого съели дикари! А у тебя, Марго, есть пепел того костра, на котором жарили Кука?
— Конечно, есть! — кивнула Марго, не моргнув даже глазом. — Пеплу сколько угодно. Завтра и пепел принесу! Пожалуйста!
— Не забудь тогда поставить дату на экспонате! Укажи число, месяц и год, когда съели отважного Кука! Вот это уже будет ценный экспонат. Помнишь, когда его съели?
— По-моему, — неуверенно сказала Марго, — его съели в тысяча восемьсот двенадцатом году.
— Вздор! В тысяча восемьсот двенадцатом году били Наполеона в России. И бил его Кутузов. При чем же тут Кук? Кутузов — да! Кук — нет!
— Кука, — сказала Дюймовочка, — съели в тысяча пятьсот каком-то году! Или в тысяча семьсот семьдесят седьмом году.
— Здравствуйте, тетя, я ваш дядя! — насмешливо оскалился Пыжик. — К этому можешь добавить: «А было Куку в то время не то шесть лет, не то шестьдесят, а может, и все шестьсот»! Какой же это экспонат, если все с потолка берется? Липа, а не ценность!
Из-за этих экспонатов теперь каждый день спорят до хрипоты и в классе, и на школьном дворе, и по дороге из школы или в школу.
Как-то Славка принес окурок сигары и сказал, что этот окурок остался от той самой сигары, которую закурил Колумб, увидев берега Америки.
— Не курили тогда! — сказала Лена. — Табак появился позже! Его привезли как раз из Америки.
Коллекции становились с каждым днем все интереснее и интереснее. Появились гвозди из подковы Пегаса, зуб священного быка Аписа, камешки, которые клал себе в рот Демосфен, лавровый листик из венка Нерона, остаток хвоста кометы Галлея, орбита спутника Земли и даже перо из крыла голубя мира.
Но, кроме ценных, настоящих экспонатов, стали распространяться фальшивые ценности, подделки.
Ломайносов притащил какие-то подозрительные цветы и пытался выдать их за цветы красноречия Демосфена. Геня Мозговой перевязал ленточкой пучок конских волос и начал уверять всех, будто это остатки гривы троянского коня. Мы сначала подумали, что Генька жульничает, но потом выяснилось, что он просто позабыл, что троянский конь был деревянным.
Дюймовочка носилась по классу с обыкновенным пшеничным зерном и кричала, что из этого зерна был выпечен самый первый хлеб на земле. Ну и выдумает же! Еще можно бы поверить, если бы она сделала экспонатом первую корку первого хлеба, но зерно? Надо ж все-таки думать немного.
Ребята стали приносить в класс куски гранита науки, воду из будущего Братского моря, кровь лунного мамонта, желудь того самого дуба, который был посажен Петром Великим, консервы из языка барона Мюнхаузена, зубные щетки Робинзона Крузо и Пятницы. А Вовка Волнухин связал ниткой два спичечных коробка, сломанную пипетку-капельницу, петушиное перо и крышку от банки с гуталином и сказал, что это… английское произношение.
Во время перемены теперь можно было слышать дикие вопли и в коридорах и в школьном дворе:
— Кому магнитофонная запись воя полярного медведя, записанная во время перелета через Северный полюс?
— А вот самый настоящий крик первого больного во время первой в мире операции. Меняю вместе с пузырьком!
— Спешите приобрести шум Полтавской битвы!
— Предлагаю ценную историческую кинопленку, снятую лично Юлием Цезарем!
Я не стала бы записывать все глупости и дурачества, которые охватили класс, если бы они, глупости эти, не натолкнули пятерку отважных на самую несчастную мысль о самом идиотском экспонате и если бы этот экспонат не доставил нам так много неприятностей.