— Сочтемся, — махнул рукой Тарасов, — а торопиться мне некуда. Совещайтесь, я покурю пока.
— Ну, что ж, — сказал Федоров, — коли так — сиди… Я тут коротко… В двух словах… Начну, значится, с мелочей, а там перейду на главное. Прежде всего приятная для ребят новость. Заходил я к заведующему аптечным складом. Толковал, конечно. Хороший такой человек. Сам хотя и в очках, но, оказывается, коммунист. Как узнал я про это, так все ему и рассказал по порядку. Короче говоря, прислал он книжку, как собирать лекарственные травы и какие и вместо аванса сушилку такую со всеми приборами. Хотел было я сказать, нельзя ли, дескать, деньгами, да уж больно человек хороший. Сует мне сушильню, а сам говорит не уставая. Бумажка, которую получили на той неделе, — правильная бумажка, и можно по ней начать заготовку. Ну, был я, безусловно, в земотделе. Про артель никакого разговора. Когда захочешь, тогда и приезжай оформляться. А вот насчет аванса — потруднее дело будет. Там надо заявленье писать, то да се. Глядишь, пока получишь — дня три потеряешь. А дни-то сейчас вона какие горячие. Спервоначально хотел было я остаться. Думаю, говорят три дня, а может, и в два управлюсь получить, но тут меня надоумил один человек плюнуть на кредиты.
— Богатый, что ли?
— Да не богатый, а такой, вроде бы и не дурак… С деньгами, говорит, хорошо, когда берешь, а отдавать их — ох, как не хочется. В долг, грит, пара пустяков забраться, а вылезать почнешь, калоши теряются. Сам он из коммуны одной. Ну, вот, и говорит мне: ты, грит, на контракцию поднажми. Договора, грит, заключай. В контракции, грит, больше силы, чем в авансах. А главное — процентов выплачивать не надо.
— Это безусловно! Процент хотя и небольшой, однако рублями в крестьянстве не очень то можно кидаться.
— Это хорошо, что от аванса отказался.
— Я так и сам подумал, — кивнул головой Федоров. — Ну, а с контракцией интересное дело получается… Как пошел я по этим самым ходить, аж голова закружилась… Все-то городу нужно, все-то ему давай, сколько дать можешь. Все забрать обещают. Да еще один к другому посылают: иди, грят, вот такому-то, может, тоже полезен будешь… Ну, и дела! Один грит, нельзя ли пудов сто сушеных белых грибов? Другой спрашивает для дубления кожи ивовой коры. Третий чуть ли не сует деньги в руку: дай, грит, этих кож в каком угодном количестве… Прямо голова кружится… Гляжу — не город это, а пасть такая, открыта широко и зубами щелкает: дай, дай да подай… Рисково живет теперь народ. Все, что ни есть на рынке — под метелку очищает.
— С чего бы это?
— С чего? А с того самого, чего у нас не хватает.
— Н-да! — вставил в разговор свое словечко Тарасов. — Зарабатывать стали в городе оглушительно. По 200 да по 300 целковых некоторые выгоняют.
Федоров подбросил в огонь сухие сучья и сказал:
— Одна беда, контрактовать нам нечего. Требуют вагонами, а то, что мы имеем, — в мешках унести можно… Эх, черт побери, всей бы деревней начать делами ворочать…
— А ты так ничего и не сделал?
— Ну, вот, сушилку дали на аптечном складе. «Плодовощсоюз» дал семян кормовой свеклы, моркови да турнепса… В больнице договор подписал, чтобы кроликов поставлять. Как первую партию в 50 штук привезем — получаем за 50 и за 200 штук вперед… Ну, а теперь скажу, чего я закупил. Привез я еще 20 штук кроликов да 26 породистых гусей, два мешка овса и вот закуску на ужин. Тут и все деньги.
— Овец бы парочку следовало закупить, — вздохнул Рябцов.
— Парочка — пустое дело… Уж ежели разводить, так большими партиями закупать надо, — запыхтел Тарасов.
Юся Каменный рассказал Федорову о переезде кроликов на островок, а потом, перебивая друг друга, все начали рассказывать о том, как весь день они пахали.
— А как выходит? — заинтересовался Федоров. — Ничего? Похоже?
— Запашка глубокая, только тяжело больно.
— Ладно, завтра одним больше будет. Я-то ведь не хуже жеребца. Я ведь сильный. На плечах когда-то бычков таскал…
Кончив затянувшуюся беседу, коммунщики начали разгружать воз. Клетки с гусями и кроликами вычистили тут же, положили свежую подстилку, рассыпали корму и налили чистой воды.
— Ладно, живет до завтра.
Тарасов, наблюдая с любопытством за работой, чесал затылок, а вскочив на подводу, крикнул:
— По-хозяйски относитесь к добру… Однако завтра приду смотреть, как пахать будете…
И уехал.
Утром Федоров переписал всех на бумагу: больших — на одном листе, малых — на другом.
Получился такой список:
1. Федоров Иван 1. Санька
2. Мих. Бондарь 2. Мишка
3. Кузя Игнатьев 3. Катя
4. Ник. Бубнов 4. Костя
5. Сережа-гармонист Лепкин 5. Семка
6. Юся Каменный 6. Васька
7. Алексей Рябцов 7. Пашка
8. Петька
— Всего у нас, стало быть, пятнадцать душ, — сказал Федор.
— Хватит!
— Не в том дело, что мало. Надо, чтобы толк был от этого. А не то суетня одна получится… Порядок давайте установим… Я думаю, мы сделаем так: Ваську, Семку и Петьку нарядим удить рыбу. Остальные ребята пускай собирают травы. Катя будет у нас за хозяйку.
Катя покраснела и закрыла лицо руками.
— Дык…
— Чего еще?
— Я ж не умею…
— Врет, врет! — закричали ребята. — Вчера и кулеш и уху варила!
— Ну, коли так, назначаем Катю временной поварихой, а там посмотрим… Остальные пахать.
— Это — да! — сказал Никешка. — Дело теперь колесом пойдет.
— А корм-то кто задаст зверью?
— Эка — голова! — ударил себя по лбу Федоров. — Про главное-то и позабыл. Пожалуй, Кате придется взять на себя и это дело… Или вот что: удить рыбу хватит и двоих, а третий поможет Кате покормить птицу и кроликов. Гусей привезенных пока не выпускайте. Дайте им побольше корму на сегодня. Кроликов перетащите на островок. Ну, кажется, все… Пошли!
Солнце выкатилось из-за леса, словно пылающее тележное колесо. По озеру заклубились редеющие туманы. Над полями медленно потянулись черные стаи воронья.
На пашне слышалось только кряхтенье. Кузя тащил постромки, открыв широко рот и тяжело дыша, Юся Каменный шел, опустив голову вниз, и волосы свешивались ему на глаза, Федоров шагал, задрав голову вверх. Крупные капли пота стекали со лба на нос.
Пахать было трудно. Земля уже два года лежала необработанной: была она ссохшаяся и твердая; комья ломались, как камни; лемехи при толчках вылетали из земли. Никешка, словно приросший к плугу, пахал усердно, забыв про все на свете. Работа была тяжелой особенно потому, что плуг тащило шесть человек, которые тянули его неравномерно, то ослабляя постромки, то дергая так, что Никешка чуть было с ног не валился. Но твердой и опытной рукой он вел плут и резал землю, откладывая широкие, прямые полосы.
В полдень на пашню прибежала Катя. Она принесла кулеш и уху и, поставив все это в тень, сказала несмело:
— Идите полдновать, дяиньки!
— Конча-й-а-ай! — закричал Федоров.
Никешка выдернул плуг и, повалив его на бок, расстегнул мокрый ворот рубахи:
— Вот дочку нажить довелось… Ну, спасибо тебе, красавица, спасибо…
Подсаживаясь к котелкам, Кузя посмотрел на девочку и спросил:
— Чья ж это будет?
— А бабки Степаниды! — ответил за Катю Федоров.
— Богомолки, что ли?
— Во-во! Сама-то старая сумашедчая… Крестик себе сделала из прутиков… Целыми днями в бане торчит. На манер святой отшельницы. А девчонку посылала «в кусочки».
Федоров посмотрел на Катю и засмеялся:
— Бабка-то твоя, поди, уже окочурилась без тебя?.. Кто теперь кусочки собирает ей?
Катя отвернулась:
— Ну ее…
— У нас, стало быть, лучше?
Отдохнув немного после обеда, коммунщики снова впряглись в плуг и снова, хрипя и обливаясь потом, потянулись с постромками на шее по пахоте.
После полден приехал Тарасов. На телеге у него лежал плуг, но лемехи были чисты. Видать, Тарасов только-только собрался на пашню.
Увидев Тарасова, Никешка закричал дурашливо:
— Тпру… Стой, вороны удалые!.. Закуривай!..
Глубокая тишина висела над землей. Раскаленный воздух слепил глаза и дышал таким зноем, что все вокруг казалось белым, дрожащим пламенем. Где-то в вышине, недоступной глазу, звенели жаворонки. Небо висело раскаленное и чистое, лишь кое-где в ослепительно-синих просторах плыли редкие облака, словно клочья белого пара.
А на земле пошаливал сухой и горячий ветер, катился по пашне, поднимая сухую пыль, взвивался вверх и поверху летел к лесу, ероша зеленые кроны деревьев.
— Ух, сушит как! — сказал Тарасов, слезая с телеги.
Федоров вытер рукавом проступивший на лбу пот и спросил:
— А ты что же? Не запахал еще разве?
— Свое запахал, — почесал переносицу Тарасов, — ну, и это…
Коммунщики насторожились.
— Однисловом, вам приехал помочь, — выпалил Иван Андреевич, — да только вы не говорите в деревне…
— Дорогуша! — полез Никешка с распростертыми объятиями. — Дозволь к бороде твоей приложиться.
Коммунщики весело переглянулись, а Федоров, улыбаясь во весь рот, подошел к Тарасову и положил ему руку на плечо.
— А что, Иван Андреич, — сказал Федоров, — человек ты одинокий вроде бы, как и мы… Чего бы тебе не присоединиться к нам? Тоже ведь живешь не ахти как. День голодный — два дня так. Ну, вот и давай бедовать вместе.
— Это верно, — сказал Тарасов, — на миру и смерть красна. Только…
— Ну?
— Я уж лучше так подмогу вам, — а там в случае чего, мало ли что может бывать, вы мне подможете…