Рождению Христа, спасителя людей,
Вы, чистые сердца, всем искушеньям света
Сказавшие «прости», уйдя в обитель эту,
Отринувшие мир с бессменной суетой!
Сколь сладостно вам зреть всегда перед собой,
Затворницам благим, сие изображенье
Того, к кому свои возносите моленья
И помыслов, и чувств, и вздохов фимиам!
Сей светоч ваших душ стал светом и очам,
Он разжигает в вас блаженной веры пламя.
Вы к образам святым, овеянным лучами,
Приникните душой — они попрали грех!
Бессмертье — их удел, и вера — их доспех.
От прелестей мирских, от лжи и зла земного
Свободу вам несут их раны и оковы.
А ты, великий Рим, ты, всех искусств престол,
Создавший некогда славнейшую из школ,
Чьи дивные труды восстали днесь из праха,
Из бездны темноты, невежества и страха,
Где их держала власть полуночных племен,
Ты, красоты родник, из глубины времен
Притекший к нам, — тебе несем благодаренье,
О баснословный Рим, за то, что, в обученье
Художника приняв, его усыновил!
Он возвратился к нам, твоих исполнен сил,
И, новое найдя в богатстве древних правил,
Отечество свое украсил и прославил
Твореньями; в них кисть волшебная его
Явила мастерства и дара торжество,
Представила во всем неугасимом блеске
Неведомое здесь досель искусство фрески.
Чтоб красота ее продлилась на века,
Сколь быстрой быть должна художника рука,
Сколь твердой и притом сколь бережной и гибкой!
Сей живописи род несовместим с ошибкой,
Неверия в себя, исканий без конца,
Неспешного ума не терпит у творца.
Кто маслом пишет, тот раздумывает много
И ленится подчас… Но фреска-недотрога
Боится вялых рук, и тот художник плох,
Кто, взявшись за нее, не взял ее врасплох.
Она не разрешит ему к себе вернуться,
Чтоб что-то изменить, чтоб кистью прикоснуться
К поверхности своей; ее строптивый нрав
Художнику, увы, не даст на это прав!
Он должен посему не упускать мгновений,
Дарованных ему. Лишь вдохновенный гений
Всю быстротечность их сумеет обуздать
И, знания свои успев к себе призвать
На помощь, нанесет на фон из влажной глины
Все формы, все цвета, все контуры картины,
Насытивши ее особой красотой,
Что заставляет нас не живописи той,
А фреске отдавать любовь и предпочтенье
За смелость, полноту, свободу выраженья
Таланта, в ней себя явившего очам.
Недаром Аннибал,[149] и Рафаэль, и сам,
Сам Микеланджело искуснейший — Миньяры
Времен своих — ее испытывали чары
И в перечень своих прославленных работ
Вписали навсегда сей живописи род.
Сегодня, фреска, ты француженкою стала
И, в светлой вышине торжественного зала
Являя свой досель невиданный убор,
Не только знатока приковываешь взор.
Тобою увлечен не только просвещенной
Дворцовой знати круг. Не только мир ученый
И древностью твоей и новизной пленен,
Но и пустой юнец, придворный ветрогон
Внушенья твоего не избежал, влекомый
Искусства красотой, невежде незнакомой.
Твой вид в нем породил движенье чувств и дум,
От спячки пробудил нелюбопытный ум
И дал ему на час иное устремленье.
Но более всего монаршьим одобреньем
Успех твой утвержден: великий государь
Людовик, чья душа — прекрасного алтарь,
Не любит мишуры, и с красотою ложной
Не дружит вкус его, в сужденьях осторожный.
Вникает в суть вещей взор пристальный орла,
Бесценна мудрых уст скупая похвала —
Прими ее, Миньяр, она идет от сердца!
Прославленный Кольбер,[150] опора самодержца,
Отечества слуга, прославленный герой,
Торговли и искусств бессменный рулевой,
Все помыслы свои, все силы, ум и знанья
На службе короля отдавший процветанью
Страны, — и он тобой гордится, о творец,
Искусство фрески нам вернувший наконец!
Кто, как не сам Кольбер, талантов покровитель,
Под чьей опекой днесь возводится обитель,[151]
Достойная молитв и чаяний людей,
Взлелеял мысль — руке божественной твоей,
Уменью твоему, благому вдохновенью
Доверить этих стен священных украшенье?
И вновь в перстах твоих бежит огонь — не кровь,
И труженица кисть, касаясь красок, вновь
Свершает чудеса и стелет торопливо
Мазки на влажный грунт. Оттенков переливы
Рождают тень и свет, пространство и объем,
И фреска предстает в величии своем,
Являя нам собой три дивные картины:[152]
В них дарованье, мысль и чувство триедины.
Ряд образов святых перед собой мы зрим,
Но ни один из них не может быть сравним
С фигурою Христа, столь кротко-величавой
В обличии земном, в лучах небесной славы!
Чтоб рассказать о нем, где отыскать слова?
В нем каждая черта достойна божества,
Он весь — добро, любовь, терпенье, состраданье,
В нем милосердья свет и мудрости сиянье.
То, что умом людским едва ль объять дано,
Здесь в образе одном для нас воплощено.
Так продолжай, Кольбер, содействовать расцвету
Искусств во Франции и устремленье это
Художнику дозволь с тобою разделить,
Дабы труды его в твои свершенья влить!
Продли остаток дней великого Миньяра
Работами, его возвышенного дара
Достойными. Не так уж часто небеса
Ниспосылают нам талантов чудеса,
Чтоб мы, беспечные, не пользовались ими.
Деяния творца твое прославят имя,
Коль скоро, просьб его не ожидая, ты
Сам вложишь кисть в его искусные персты.
Те, что в своих трудах великих — чудотворцы,
Никчемные льстецы, плохие царедворцы,
И совмещать, увы, они не мастера
Законы творчества с порядками двора,
Со щедростью — расчет, с угодничеством — чувство.
Кто к светской жизни льнет — потерян для искусства:
Оно не признает служенья двум богам.
Плохой художник тот, кто рвется пополам
Меж мастерской своей и барскою прихожей,
Где должен льстить слуге, чтоб встретиться с вельможей
Иль с кем-нибудь из тех властителей судеб,
Чью вынужден хвалу выпрашивать, как хлеб.
Нет, истинный талант лишь творчеству подвластен,
А к прочему всему ленив и безучастен…
Так пусть же создает то, для чего рожден!
Пусть творчеством своим доказывает он
Насущность дел своих, не тратя сил последних
На толчею в стенах гостиных и передних!
Твой вкус тебе, Кольбер, подсказывает сам,
Кому доверишь ты дворец, обитель, храм
Украсить на века твореньями благими,
Чтоб донести твое прославленное имя
И наших мастеров великих имена
До тех, кто будет жить в иные времена.
ПРИЛОЖЕНИЕ
БРАК ПОНЕВОЛЕБАЛЕТ
СОДЕРЖАНИЕ
Так как нет на свете ничего обыкновеннее брака и так как тут люди оказываются в более смешном положении, чем когда-либо, то неудивительно, что о браке написано больше всего комедий и балетов, которые суть не что иное, как комедии без речей. Вот что послужило поводом к сочинению этой маскарадной комедии.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Сганарель спрашивает совета у Жеронимо, следует ему жениться или нет. Жеронимо откровенно говорит ему, что женитьба — дело не подходящее для пятидесятилетнего мужчины, на что Сганарель отвечает, что он твердо решил жениться. Тогда тот, поняв, что перед ним чудак, который сначала принимает решение, а потом обращается за советом, советует ему жениться и уходит смеясь.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Приходит возлюбленная Сганареля и говорит ему, что она в восторге от предстоящего брака с ним, потому что это сразу избавит ее от опеки отца и позволит делать все, что ей вздумается. Она простодушно рассказывает ему, каким образом она собирается жить с ним. Ясно, что это настоящая кокетка. Сганарель, ошеломленный, остается один. Он жалуется на ужасную головную боль. Вздремнув в углу сцены, он видит во сне женщину, роль которой исполняет г-жа Илер. Она поет следующее:
Красота(поет).
Пусть, если уж любви жестокой мы подвластны,
Лишь обольстительный предмет внушит вам страсть;
Пусть будут цепи хоть прекрасны,
Коль в сладостном плену вам суждено пропасть.
Но если та, кого вы любите напрасно,
Вас недостойна, — прочь скорей гоните страсть.
Пусть будут цепи хоть прекрасны,
Коль в сладостном плену вам суждено пропасть.
Ревность, Печали и Подозрения.
Четыре Забавника или Насмешника.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Жеронимо разбудил Сганареля; тот хочет рассказать ему сон, но Жеронимо говорит, что он ничего не понимает в снах; пусть лучше Сганарель обратится к двум ученым, из которых один — последователь философии Аристотеля, а другой — пирронианец.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Первый философ оглушает Сганареля болтовней и не дает ему сказать ни слова; в конце концов Сганарель колотит его.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Второй философ, согласно своей доктрине, употребляет выражения, которые ничего не объясняют. Сганарель, рассердившись, прогоняет его, и тут появляются два цыгана и четыре цыганки.
Два цыгана и четыре цыганки.
Сганарель хочет, чтобы ему погадали. Встретив двух цыганок, он спрашивает у них, будет ли он счастлив в браке. Вместо ответа они начинают плясать и насмехаться над ним. Тогда он обращается к Волшебнику.
Волшебник(поет).
Эй! Эй!
Поскорей!
Отвечай, что за нужда
Привела тебя сюда?
Сганарель.
Брак!
Волшебник.
Не тайна ли природы
Дела такого рода?
Сганарель.
Судьба!
Волшебник.
Четыре демона, покинув ада тьму,
Придут по слову моему.
Сганарель.
Эти особы…
Волшебник.
Отбросьте всякий страх, прошу:
Я безобразья их лишу.
Сганарель.
Не пугайте!
Волшебник.
Издавна силою небесной
Поражены навек все бесы немотой,
Но знаком демон бессловесный
Ответит на вопрос любой.
На зов Волшебника являются четыре демона. Сганарель вопрошает их. Они отвечают ему знаками и уходят, показывая пальцами рога.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Сганарель, испуганный предсказанием, решается пойти к отцу невесты и отказаться от брака. Тот, выслушав его, заявляет, что сейчас ничего ему не скажет, но что вскоре пришлет ответ.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Ответ этот — приятнейший в обхождении головорез, его сынок, который вежливо подходит к Сганарелю и любезно предлагает, чтобы он и Сганарель перерезали друг другу горло. Сганарель отказывается, сынок наивежливейшим образом бьет его палкой; палочные удары заставляют Сганареля вступить с девицей в брак.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Сганарель пожимает руки девице.
Учитель танцев, роль которого исполняет г-н Доливе, обучает Сганареля куранте.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Жеронимо радуется вместе со своим другом и сообщает ему, что городская молодежь устроила маскарад в честь его свадьбы.
Испанский концерт[154]
Ослеплен тобой, Белиса,
Но твою холодность вижу:
Ты мной так пренебрегаешь,
Что уходит и слепой.
Хоть любовь моя безмерна,
Но тоска моя не меньше,
И едва любовь утихнет —
Пробуждается тоска.
Про любовь мою, Белиса,
Никому б я не поведал,
Но с своей тоскою сладить
И хочу, да не могу.
Два испанца и две испанки.
Шутовская потеха.
Четверо поклонников, ухаживающих за женой Сганареля.