Моя литавровая книга —
Я вижу — близится к концу.
Я отразил культуры иго,
Природу подведя к венцу.
Сверкают солнечные строфы,
Гремят их звонкие лучи.
Все ближе крест моей Голгофы
И все теснее палачи…
Но прежде, чем я перестану
На этом свете быть собой,
Я славить солнце не устану
И неба купол голубой!
Я жажду, чтоб свершали туры
Созвездья бурно над землей.
Я жажду гибели культуры
Ненужной, ложной и гнилой!
Я жажду вечного зеленца,
Струящего свой аромат.
Они звенят, литавры солнца!
Они звенят! Они звенят!
И в этом звоне, в этом громе,
И в этой музыке лучей
Я чувствую, как в каждом доме
Живой сверкает горячей!
1923 г.
Медальоны
Андреев
Предчувствовать грядущую беду
На всей земле и за ее пределом
Вечерним сердцем в страхе омертвелом
Ему ссудила жизнь в его звезду.
Он знал, что Космос к грозному суду
Всех призовет, и, скорбь приняв всем телом,
Он кару зрил над грешным миром, целом
Разбитостью своей, твердя: «Я жду».
Он скорбно знал, что в жизни человечьей
Проводит Некто в сером план увечий,
И многое еще он скорбно знал,
Когда, мешая выполненью плана,
В волнах грохочущего океана
На мачту поднял бедствия сигнал.
1926
Апухтин
Вы помните ли полуанекдот,
Своей ничтожностью звучащий мило,
Как девочка у матери спросила,
Смотря на вздутый недугом живот:
«Он настоящий дядя или вот,
Нарочно так?» — Мы, посмотрев уныло, —
По-девочкину, на его чернила,
Вопрос предложим вкусу самый тот…
Из деликатности вкус не ответит.
Но вы — вы, подрастающие дети,
Поймете, верю, чутче и живей
Красноречивое его молчанье.
Тебе ж, певец, скажу я в оправданье:
— Ты был достоин публики своей.
1926
Арцыбашев
Великих мало в нашей жизни дней,
Но жизнь его — день славный в жизни нашей.
Вам, детки, солидарные с папашей,
Да будет с каждым новым днем стыдней.
Жизнь наша — бред. Что Санин перед ней? —
Невинный отрок, всех вас вместе краше!
Ведь не порок прославил Арцыбашев, —
Лишь искренность, которой нет родней.
Людей им следовать не приглашая,
Живописал художник, чья большая, —
Чета не вашим маленьким, — коря
Вас безукорно, нежно сострадая,
Душа благоуханно-молодая
Умучена законом дикаря.
1927
Ахматова
Послушница обители Любви
Молитвенно перебирает четки.
Осенней ясностью в ней чувства четки.
Удел — до святости непоправим.
Он, Найденный, как сердцем ни зови,
Не будет с ней в своей гордыне кроткий
И гордый в кротости, уплывший в лодке
Рекой из собственной ее крови.
Уж вечер. Белая взлетает стая.
У белых стен скорбит она, простая.
Кровь капает, как розы, изо рта.
Уже осталось крови в ней немного,
Но ей не жаль ее во имя Бога;
Ведь розы крови — розы для креста…
1925
Байрон
Не только тех он понял сущность стран,
Где он искал — вселенец — Человека,
Не только своего не принял века, —
Всех, — требовательный, как Дон-Жуан.
Британец, сам клеймящий англичан,
За грека биться, презирая грека,
Решил, поняв, что наилучший лекарь
От жизни — смерть, и стал на грани ран.
Среди аристократок и торговок
Искал внутри хорошеньких головок
Того, что делает людей людьми.
1927
Бальзак
В пронизывающие холода
Людских сердец и снежных зим суровых
Мы ищем согревающих, здоровых
Старинных книг, кончая день труда.
У камелька, оттаяв ото льда,
Мы видим женщин, жизнь отдать готовых
За сон любви, и, сравнивая новых
С ушедшими, все ищем их следа.
Невероятных призраков не счесть…
Но «вероятная невероятность» есть
В глубинных книгах легкого француза,
Чей ласков дар, как вкрадчивый Барзак,
И это имя — Оноре Бальзак —
Напоминанье нежного союза…
1925
Бетховен
Невоплощаемую воплотив
В серебряно-лунящихся сонатах,
Ты, одинокий, в непомерных тратах
Души, предвечный отыскал мотив.
И потому всегда ты будешь жив,
Окаменев в вспененностях девятых,
Как памятник воистину крылатых,
Чей дух — неумысляемый порыв.
Создатель Эгмонта и Леоноры,
Теперь тебя, свои покинув норы,
Готова славить даже Суета,
На светоч твой вперив слепые очи,
С тобой весь мир. В ответ на эту почесть —
Твоя презрительная глухота.
1927
Бизе
Искателям жемчужин здесь простор:
Ведь что ни такт — троякий цвет жемчужин.
То розовым мой слух обезоружен,
То черный власть над слухом распростер.
То серым, что пронзительно остер,
Растроган слух и сладко онедужен,
Он греет нас, и потому нам нужен,
Таланта ветром взбодренный костер.
Был день — толпа шипела и свистала.
Стал день — влекла гранит для пьедестала.
Что автору до этих перемен!
Я верю в день, всех бывших мне дороже,
Когда сердца вселенской молодежи
Прельстит тысячелетняя Кармен!
1926
Блок
Красив, как Демон Врубеля для женщин,
Он лебедем казался, чье перо
Белей, чем облако и серебро,
Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем…
Благожелательный к меньшим и меньшим,
Дерзал — поэтно видеть в зле добро.
Взлетел. Срывался. В дебрях мысли брел.
Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан.
Он тщетно на земле любви искал:
Ее здесь нет. Когда же свой оскал
Явила Смерть, он понял: — Незнакомка…
У рая слышен легкий хруст шагов:
Подходит Блок. С ним — от его стихов
Лучащаяся — странничья котомка…
1925
Бодлер
В туфле ли маленькой — «Les fleurs du mal»,[9]
В большом ли сердце — те же результаты:
Не злом, а добродетелью объяты
Земнившие небесную эмаль.
В днях юности — семи грехов скрижаль
И одуряющие ароматы.
Благочестивые придут закаты,
И целомудрия до боли жаль.
Ты в комнаты вечерний впустишь воздух,
О ледяных задумаешься звездах,
Утончишь слух, найдешь для тела тишь.
И выпрыгнут обиженно в окошки
Грехом наэлектриченные кошки,
Лишь пса раскаянья ты присвистишь.
1926
Боратынский
Ложь радостей и непреложье зол
Наскучили взиравшему в сторонке
На жизнь земли и наложили пленки
На ясный взор, что к небу он возвел.
Душой метнулся к северу орел,
Где вздох крылатый теплится в ребенке,
Где влажный бог вкушает воздух тонкий,
И речи водопада внемлет дол.
Разочарованному обольщенья
Дней прежних не дадут отдохновенья
И горького не усладят питья.
С оливой мира смерть, а не с косою.
Так! в небе не смутит его земное,
Он землю отбывал без бытия…
1926
Брюсов
Его воспламенял призывный клич,
Кто б ни кричал — новатор или Батый…
Не медля честолюбец суховатый,
Приемля бунт, спешил его постичь.
Взносился грозный над рутиной бич
В руке самоуверенно зажатой,
Оплачивал новинку щедрой платой
По-европейски скроенный москвич.
Родясь дельцом и стать сумев поэтом,
Как часто голос свой срывал фальцетом,
В ненасытимой страсти все губя!
Всю жизнь мечтая о себе, чугунном,
Готовый песни петь грядущих гуннам,
Не пощадил он — прежде всех — себя…
1926
Поль Бурже
Как должного ему я не воздам,