В чьем запахе скрыта вина?
Винить ли бурливый поток,
Вздымающий камни со дна?
Винить ли за жало змею,
Спасающуюся у ржи?
Винить ли подругу мою
За чуточку бережной лжи?
Pühajõgi
Лето 1935
Отрекшаяся от себя
Из-за ненужной, ложной гордости
Она, прожив с ним много лет,
Нашла в себе довольно твердости
Представить, что былого нет.
А между тем, в былом вся молодость,
Все счастье, вся она сама.
О, сколько скопческого холода!
Без проблесков весны зима!
Я знаю, дружба настояшая
Все оправдает, все поймет.
Свята душа, в скорбях горяшая,
Бескрыл и низок сердца лет.
Pühajõgi
Лето 1935
Негры на севере
У шоколаднотелой Персюльки
В ушах забавно-пестрые висюльки.
На побережье северной реки
Она сидит в сквозной зеленой тюльке.
Пасет стада баранов Фертифлюр
Под медленно алеющей рябиной,
И Пепекеке, грустен и понур,
Над суковатой трудится дубиной.
Десятый год не видели песков
Взрастившей их, живившей их Сахары.
Десятый год живут в стране снегов,
Про африканские забыв загары.
Я иногда люблю под вечерок
Пройти в деревню черных колонистов
И к Персюльки усевшись на порог,
Изнежить душу в соловьиных свистах.
Вокруг голубоватые белки
Глаз негритянских, грустных на чужбине.
О дальнем юге грезит Персюльки
И о цветущей — пусть в мечтах! — пустыне.
И старый Марля ужин подает,
Такой невкусный вкусам африканским.
И сердце мне горячей болью жжет,
Когда сердцам я внемлю чужестранским.
Pühajõgi
24 августа 1935
Заботы Персюльки
Смотрит из окошка Персюльки,
Как несет из лавочки кульки
С клюквой, сельдью, брюквой и шпеком
Фертифлюр, пловец по южным рекам.
И ревниво думает: «А вдруг
К Ильме заходил кудлатый друг.
И, разнежась, отдал Ильме той,
Что принадлежит лишь мне одной.
Ах, недаром Ильма каждый раз
Бирюзу своих лучистых глаз
Льет в его пылающий агат,
А бездельник, кажется, и рад.
Подожди ж ты, глупый Фертифлюр!
Вот затронет сердце мне амур, —
Отомщу тебе я в добрый час.
Бирюза и у мужских есть глаз.
Не забудь, что вправо, за горой,
Да не день, а вот уж год второй
Златокудрый Эльмар, эст-кузнец
Предлагает мне сковать венец.
Пепекеке нас благословит!..»
А пока печалью взор повит.
И сквозь слезы трудно счесть кульки
Из окна глядящей Персюльки.
Pühajõgi
24 августа 1935
Пленник города
Я осень убиваю в городе,
Распластываю святотатственно,
Привыкший различать в аккорде
Ее лесов зов некий явственно.
Из обволакиваний осени
В былые годы — ясно помнится —
Я песни создавал на озере,
Когда душа была паломница.
Лик девственный проституирован
Моей души бездарным городом,
Но все ж его победа — Пиррова
Над тем, кто был и будет гордым.
Таллинн
14 октября 1935
Забытые души
Она, с кем четверть странствия земного
Так ли, иначе протекла,
Она меня оставила без крова
И на бездомность обрекла.
В совместно нами выстроенном доме,
В его прохладной теплоте,
Уже никто не обитает, кроме
Двух душ, забытых в пустоте…
Таллинн
14 октября 1935
Здесь — не здесь
Я здесь, но с удочкой моя рука,
Где льет просолнеченная река
Коричневатую свою волну
По гофрированному ею дну.
Я — здесь, но разум мой… он вдалеке —
На обожаемою моей реке,
Мне заменяющей и все и вся,
Глаза признательные орося…
Я — здесь, не думая и не дыша…
А испускающая дух душа
На ней, не сравниваемой ни с чем,
Реке, покинутой… зачем? зачем?
Таллинн
14 октября 1935
Гармония контрастов
Летишь в экспрессе — жди крушенья!
Ткань доткана — что ж, в клочья рви!
Нет творчества без разрушенья —
Без ненависти нет любви…
Познал восторг — познай страданье.
Раз я меняюсь — я живу…
Застыть пристойно изваянью,
А не живому существу!
Таллинн
14 октября 1935
Одна встреча
О пушкинской мне говорит Татьяне
Уснувшей уходящее лицо!
Я остерегся бы (мы с ней в романе!)
Пред нею стать невольно подлецом.
Она уютно незамысловата,
Обезоруживающе проста.
Целую я растроганно и свято
Ее покорствующие уста.
В своих противоречьях гармонична
И в низостях невинных высока,
В своей обыденности необычна,
Она ведь та, кого я так ласкал!
Вот так ручей щебечет на поляне,
А поглядишь — его почти и нет.
О пушкинской напомнила Татьяне
Мне эта встреча на отлете лет.
Таллинн
10 октября 1935
Колыбель женственности
У женщины должен быть лунный характер,
И чтобы в ней вечно сквозила весна,
Манящая с нею кататься на яхте —
Качели солено-зеленого сна…
И ревность должна ее быть невесомой,
И верность должна ее быть, как гранит.
О, к ласковой, чуткой, влекуще-влекомой
Мужчина всегда интерес сохранит.
За женственность будет любить голубую,
За желтые, синие солнышки глаз.
Ах, можно ли женщину бросить такую,
Которая всячески радует вас?!.
Таллинн
Октябрь 1935
Тщетная мечта
Я женской женственности жду,
Той, исключающей вражду,
Той, в силу всяческих вещей,
Так успокаивающей…
Но не развратных хитрых дур
Ждет женственности трубадур:
В избытке брошен сей товар
На повседневности базар…
Нет, женственность моя четка:
Она добра, тонка, чутка
И очень нравственна при том,
И изобилует умом…
Когда взор женский мягко-лжив,
Я от страданья полужив.
Когда же честен, но суров,
Я от досады нездоров.
О, где ты, женственность-мечта,
Та восхитительная, та
Со всепрощением в очах
И восхищением в ночах?
Таллинн
26 октября 1935
Власть деревни
Города выдумывают войны
И навязывают их деревне,
Потому что помыслы их гнойны
В бестолочи пакостной и нервной.
Стоит их деревне не послушать,
Нечего им сразу станет кушать.
Перестанут грозно хмурить брови:
Ах, голодным будет не до крови…
— Господа с портфелями! Довольно
Претворять кошмар корыстный в были.
Дайте жить деревне богомольно,
То есть так, как вы давно забыли.
Таллинн
27 октября 1935
Сонет о верности
Не будучи сам верным по натуре,
Я верность в женщине ценить привык.
Я сдержанный люблю ее язык
И глаз тепло прохладное лазури.
Я не хочу, чтоб колыхали бури
Безоблачный и девственный дневник.
И, вместе с тем, чтоб в грусти не поник
Росистый взор, и стан не стал понурей.
Я умудреннее с годами стал.
Неверностью довольно я блистал
И даже почернеть успел от блеска…
Уж не бренчу я звеньями измен:
Должно быть, предыдущая Кармен
На сердце след отпечатлела резко.
Таллинн
27 октября 1935
Первый улов
Как трогателен колкий окушок,
Тобой на днях уловленный впервые!
Смеялась глуповато-хорошо,
Таща его в часы вечеровые.
О, видел я, как ты была горда
Сознаньем первой выловленной рыбы.
Ты в этот миг постигла города:
Не более, чем каменные глыбы.
Благословен да будет твой улов,
От города навек тебя отнявший,
Отдавший мне тебя без лишних слов
И пробудивший нежность к речке нашей.
Я не устану славить некий шок,
Тебя потрясший вдруг при первой рыбе.
Как восхитителен твой окушок,
На вечеревшем пойманный изгибе.
Таллинн
27 октября 1935
В лесу осеннем
В лесу осеннем, обезлиственном,
Вдыхая прелый аромат,
Я стану вновь поэтом истинным,