— Да, мне говорили, что она себя очень любит.
— Мягко сказано!
— А нельзя ей все выложить и утопиться в пруду?
— Нельзя. Может эфиопский раб выложить все Клеопатре и утопиться в Ниле?
— Что-то вы не очень похожи на эфиопского раба!
— Волосы посветлее, а так — один к одному.
— Она замужем?
— Не знаю.
— Если замужем, жаль ее мужа.
— Да, не повезло человеку.
— Ему уже не помочь. Вернемся к интервью.
— Зачем? Я не люблю говорить о себе.
— Приходится, в том интервью и состоит.
— На что я вашей газете? Не такая уж я персона.
— И мы не такая уж газета. Есть у вас хорошее хобби? Вы ведь боксер?
— Кто вам сказал?
— Редакторша. Обожает бокс. Она говорит, вы выиграли матч.
— Любительский. В среднем весе.
— Наверное, она видела.
— Странно, что она смотрит бокс. Сама не боксирует?
— С нее станется. Перейдем от боксера к драматургу. Джо заерзал. Ему очень не хотелось говорить об этом неувлекательном созданье.
— Ну, пишу по вечерам, после службы…
— Я тоже. А где вы служите?
— В юридической конторе.
— Да, тоска. Почему вы это выбрали?
— Я не выбирал. Я хотел стать адвокатом, но денег не хватило, пришлось служить.
Салли помолчала дольше, чем обычно, потом произнесла:
— Какая жалость!
— Да, нелегко.
— Как же вы ходите на репетиции?
— Отпускают.
— А, вон что! Скучаете на службе?
— Вообще-то да. Зарабатывать надо, а то бы все время писал.
— Вот и я так.
— Что вы пишете?
— Это я беру интервью!
— Мне бы хотелось узнать побольше о вас.
— Ну ладно. Родилась в Вустершире, дочь священника. Сбежала из резервации. Служила то там, то сям. Долго была секретаршей у Летиции Карберри. Слышали о ней?
— Вроде бы нет.
— Очень известная дама. Борется против курения.
— Хорошо, что я ее не знаю. Я таких видел. Толстые, склочные…
— А вот и нет! Тоненькая и ласковая. Правда, не слишком умная.
— Конечно, если вас выгнала.
— Почему выгнала?
— Вы же у нее не служите.
— Это очень трудная работа, мужская. Конечно, я могла бы войти в компанию, но Летиция решила поехать в Южную Америку, а мне не хотелось уезжать. Наверное, ей донесли, что там много курят. Расстались мы в самых лучших отношениях, прощались, как мать с дочерью или как тетка с племянницей, хотя не знаю, как прощаются тетки.
— Примерно так же, как дяди с племянниками.
— Потом я нашла нынешнюю работу.
— Счастливый конец?
— Да. Я ее люблю. А теперь, ради Бога, отвечайте вы. Эта пьеса много для вас значит?
— Очень много.
— Что ж, желаю удачи.
— Спасибо. Вы пьес не писали?
— Все, все, все! — сказала Салли. — Спрашиваю я. Вам показалось, что вы пишете мою биографию?
Когда она ушла, на его взгляд — слишком скоро, Джо пришло в голову, что надо помириться с мисс Далримпл. Он перехватил ее у выхода и пригласил в кафе. Она была довольно приветлива, но в кафе шла и так, с мистером Лльюэлином, известным киномагнатом.
ГЛАВА III
Привратник актерского входа сидел в своей клетушке и сильно страдал — не потому, что он хотел курить, а это ему не разрешалось, но потому, что за дверью, слева, кончала свой путь «Кузина Анджела», и это его огорчало.
Лично он, мистер Мак, не имел к ней ни малейшего отношения. Он сам любил подчеркивать, что его не касаются никакие дела за дверью. Что бы там ни творилось; он оставался, как несменяемые чиновники министерства иностранных дел. Но за короткие недели знакомства он привязался к автору и теперь его жалел. Одна только мысль обо всех недоумках, чьи пьесы шли по году с лишним, убеждала в том, что судьба серьезно ошиблась, попустив «Кузине Анджеле» лишь шестнадцать представлений.
Поделиться этой мыслью было не с кем, разве что с солидным мужчиной, стоявшим у стены. Глаза его были закрыты, лицо кое-как освещала сонная улыбка. Нельзя сказать, что голову венчали виноградные листья, но даже менее опытный диагност определил бы, что он, как говорится, выпил. Признав в нем американца, Мак привычно удивился, как это граждане этой страны ухитряются стоять на такой стадии опьянения.
Но уж обмениваться мыслями или, как сказал бы Шекспир, искусно обручать свой ум с другим,[34] он явно не смог бы, и Мак решил было подумать о скачках, когда с улицы вошел значительно более презентабельный джентльмен. Собственно, мы могли бы назвать его красивым — в эфирном, хрупком духе, вроде Шелли, но такая внешность привлекает скорее женщин, чем мужчин, и Мака она не привлекла.
— Мистер Пикеринг здесь? — спросил новоприбывший.
Мак ответил: «Да», — и эфирный гость исчез, но тут же, уже из театра, вышел Джо Пикеринг.
— Здравствуйте, мистер Пикеринг, — сказал Мак.
— Здравствуйте, Мак. То есть до свиданья.
— Очень мне жалко, мистер Пикеринг. Нехорошо получилось.
— Да, скорее плохо.
Человек у стены захрипел. Джо поглядел на него.
— Надрался? — тихо сказал он.
— А то!
— Вообще-то он прав. Пойду и я надерусь.
— Ну-ну, мистер Пикеринг!
— Не одобряете эту идею?
— Вы не очень горюйте, мистер Пикеринг, с кем не бывает!
— Я надеялся, что со мной не будет. Рекомендуете презреть? Как тот мотылек?
— Э?
— Жабе, попавшей под борону,[35] трудно это терпеть, хотя мотылек в густой траве советует все презреть. Киплинг. Что вам, мотыльку? Сидите тут, забот не знаете.
— Не так уж тут хорошо, мистер Пикеринг. Когда я отслужил, только эта работа и нашлась. А лучше бы мне маленький кабачок… или там банк возглавить, хо-хо!
Красноречие его тронуло несчастного автора. Он понимающе кивнул.
— Понятно, Мак. Каюсь. Пить не стану. Не стану и жалеть себя.
— Вот это другое дело. Хвост трубой, мистер Пикеринг. Они задумчиво помолчали.
— Туда пойдете? — спросил наконец привратник, указывая на дверь.
— Нет, незачем. Эту пьесу я видел. А что?
— Там этот сэр Джеклин. Спрашивал вас, не иначе — хочет стрельнуть. Вечно он стреляет, ко мне — и то подбирался, честь какая! Прямо как к лорду, хо-хо!
— Да, Уорнер — не из лучших наших баронетов.
— А то! — подтвердил Мак. — Джек Уорнер![36] Я так скажу, истинная вошь.
Человек у стены зашевелился, словно спящая принцесса после поцелуя.
— Это как? — осведомился он.
Собеседники удивились, словно с ними заговорил не очень новый труп.
— Дам в рыло, — продолжал тем временем незнакомец. — Дж…э…ык Уорнер мой ддрргг. Три года не разговариваем, а все равно дрыэуг. Кто его тронет, дам в рыло. Да у нас в Глв…э…ы…уде его та-ак по-чи-та-ют!
— Это не тот, — миролюбиво сказал Джо.
— Брысь. Джо не унялся.
— Вот вы говорите, Голливуд, — начал он. — Там очень хорошая погода. Солнце светит практически всегда, но ударов не бывает, хотя шляп почти нет. А загореть можно. Вы, к примеру…
— Ы.
У Джо отлегло от сердца. Такт, думал он, великое дело; такт и присутствие духа. Простая беседа о климате Южной Калифорнии, и вот, пожалуйста!
— Хорошо в Голливуде, я думаю, — продолжил он, — апельсины, актрисы…
Видимо, такт не помешал ему сделать досадный промах. Человек у стены скривился, словно проглотил несвежую устрицу. Реакцию его мы бы назвали спонтанной.
— К черту! — заметил он. — Какие актрисы?! К черту.
— Пожалуйста, — согласился Джо. — Со всем моим удовольствием.
— Отбросы общества.
— Видимо, вы правы.
— Я всегда прав.
— Зато апельсины…
— К черту. Какие апельсины? Надо б ему дать в рыло…
С этими словами незнакомец приблизился к окошку, за которым сидел Мак, и попытался туда влезть.
В такой деликатной ситуации Джо действовал решительно. С похвальной скоростью схватив незнакомца за полу, он потянул его к себе, схватил, потащил к входной двери и мгновенно выбросил на улицу. Там начался дождь, но он успокоил совесть тем, что пострадавший, несомненно, кликнет такси.
— Вот это да! — сказал Мак, когда Джо вернулся к нему с видом примерного бойскаута.
— Именно, «вот это да».
— Кто он такой?
— Чего не знаю, того не знаю. Фамилию сказал, вроде Лью и еще чего-то.
— Насколько я понял, из Голливуда.
— Там бы и сидел. Спасибо вам большое, мистер Пикеринг.
— Не за что. До свиданья, Мак.
— До свиданья, сэр. Удачи вам в другой раз.
— Если он будет.
— Будет, как не быть. Солнце, это, выглянет…
— Пускай поторопится. Встретите случайно, передайте, я жду.
Выйдя на улицу, он пошел туда, где располагалась убогая квартирка, которую он называл домом. Дождь утих, но лужи остались, и он как раз обходил одну, когда в него врезалось что-то вещественное. Он это подхватил. По-видимому, в этот вечер ему было суждено подхватывать людей. Сперва то был мистер Лью, теперь — Салли Фитч.
О, Господи! — сказал он. — Это вы.
Здравствуйте, — сказала Салли. — Спасибо.
Не за что. Что вы делали? Репетировали сельский танец?
Споткнулась. Каблук отлетел.
— А, вон что!
— Надо взять такси. А пока что, скажите, как у вас дела? Боксируете?
— Хотел дать в глаз Вере Далримпл, но удержался.
— Надеюсь, она не загубила пьесу?
— Загубила.
— Ой, что вы!
— Сегодня последнее представление.
— Какой ужас! Вам очень плохо, да?
— Бывало лучше.
— А вид у вас ничего, веселый.
— Личина. Решил не жалеть себя. В конце концов, это не самое большое несчастье.
— Вообще-то да.
— Возьмем юношу на горящей палубе.[37] Положеньице, а?
— Да, конечно.
— А ворчал он? Жаловался? Нет. Возьмем Наполеона. Хроническая диспепсия. Съест — а переварить не может. А тут еще Ватерлоо.