доставляли большое удовольствие.
Но однажды вечером за ними погналась дикая виттра. Лошади обезумели от страха и перестали подчиняться седокам. А Ронья и Бирк не стали их принуждать и позволили им скакать, куда их несли ноги. Виттры ненавидели людей и норовили поймать их, а не Лесных животных.
Для Роньи и Бирка опасность была велика. В страхе они разъехались в разные стороны. И в этом было их спасение. Их обоих виттра схватить не могла, но они знали, что она глупа и непременно попытается это сделать. Пока она гналась за Бирком, Ронья успела улизнуть от нее. Бирку пришлось труднее. Но когда виттра в ярости решила поискать, куда делась Ронья, она на короткий миг забыла про Бирка, и он, быстро соскочив с коня, спрятался между двумя большими камнями. Он сидел там долго, ожидая, что она вот-вот найдет его.
Но таковы уж дикие виттры: то, чего они не видят, для них не существует. Сейчас для нее людей, которым ей хотелось выцарапать глаза, больше не было, и она полетела, разъяренная, рассказать об этом своим злобным сестрам.
Бирк увидел, что она исчезла, и, удостоверясь в том, что она не вернется, крикнул Ронью. Она вылезла из своего убежища под елью, и они, радуясь своему спасению, стали весело плясать. Какое счастье! Виттре не удалось задрать их до смерти или утащить в горы и заточить на всю жизнь в плен.
— В лесу Маттиса бояться нельзя, — сказала Ронья. — Но когда дикие виттры хлопают крыльями у самых твоих ушей, поневоле испугаешься.
Шалый и Дикий куда-то запропастились, и детям пришлось весь долгий путь домой, в Медвежью пещеру, идти пешком.
— Да я готов хоть всю ночь идти пешком, лишь бы избавиться от диких виттр, — сказал Бирк.
И они брели по лесу, держась за руки, и не переставали болтать, веселые и оживленные после пережитого страха. Начало смеркаться, был прекрасный летний вечер, и они говорили о том, как прекрасно жить на свете, даже если здесь водятся дикие виттры. Как прекрасно жить в лесу, на свободе! Днем и ночью, под солнцем, под луной и звездами. Во все времена года, которые неторопливо сменяют друг друга: только что ушедшей весной, только что наступившим летом, осенью, которая скоро придет.
— А зимой… — сказала Ронья и замолчала.
Они увидели, как ниссе-толстогузки и тролли-болотники с любопытством выглядывают здесь и там из-за елей и камней.
— А сумеречный народец и зимой живет себе преспокойно.
И она снова замолчала.
— Но ведь сейчас лето, сестренка!
И Ронья поняла, что он прав.
— Это лето я запомню на всю жизнь! — сказала она.
Бирк поглядел на темнеющий лес, и в душе у него возникло какое-то странное чувство, непонятно отчего. Он не понял, что причиной этого чувства, похожего на грусть, была лишь красота и тишь летнего вечера.
— Да, сейчас лето, — сказал он и взглянул на Ронью, — и это лето я буду помнить до конца своей жизни. Я это знаю.
И они вернулись домой, в Медвежью пещеру. А на площадке у входа в пещеру сидел Коротышка Клипп и ждал их.
14
Да, там сидел Коротышка Клипп, такой знакомый и дорогой: приплюснутый нос, косматые волосы, косматая борода. Ронья бросилась к нему с радостным криком:
— Коротышка Клипп! О, это ты?.. Это ты!.. Ты пришел!
От радости она стала заикаться.
— Красивый отсюда вид, — сказал Коротышка Клипп, — на лес и на реку!
Ронья засмеялась.
— Да, на лес и на реку! Потому-то ты и пришел сюда?
— Нет, Лувис прислала вам хлеба.
Он развязал кожаный мешок и достал пять больших круглых караваев.
Тут Ронья снова закричала:
— Бирк, погляди-ка! Хлеб! У нас теперь есть хлеб!
Она схватила один каравай, поднесла к лицу, стала вдыхать его запах, и на глазах у нее показались слезы.
— Хлеб, который испекла Лувис! Я и забыла, что на свете есть такое чудо!
Она стала отламывать от каравая большие куски и пихать их в рот. Она хотела накормить и Бирка, но он, помрачнев, стоял молча и, отказавшись от хлеба, скрылся в пещере.
— Ну вот, Лувис решила, что хлеб у вас к этому времени поди уже кончился.
Ронья не переставала жевать. Вкус хлеба казался ей самым прекрасным на свете и напомнил ей о Лувис. И тут она спросила Клиппа:
— А как Лувис узнала, что я в Медвежьей пещере?
— Уж не думаешь ли ты, что мать у тебя глупа? Где же тебе еще быть? — фыркнул Клипп.
Он посмотрел на нее и задумался. Вот она сидит, их милая, красивая Ронья, и уплетает хлеб, словно больше ей ничего на свете не нужно. А он должен сейчас выполнить поручение. Лувис сказала, чтобы он сделал это похитрее. Но Коротышка Клипп хитрить особо не умел.
— Послушай, Ронья, — осторожно сказал он. — Ты не собираешься воротиться домой?
В пещере что-то загремело. Видно, их кто-то подслушивал. И этот кто-то захотел, чтобы Ронья поняла это.
Но Ронью сейчас занимал только Коротышка Клипп. Ей так много нужно было узнать у него, хотелось расспросить его обо всем. Клипп сидел рядом с ней, но, задавая ему вопросы, она, казалось, не видела его. Глядя на реку и лес, она тихо, еле слышно спрашивала его:
— Как сейчас там у вас, в замке?
И Клипп говорил ей чистую правду:
— Невесело сейчас в замке. Вернись домой, Ронья!
Ронья продолжала смотреть на речку и лес.
— Это Лувис велела просить меня об этом?
Клипп кивнул:
— Да, плохо нам без тебя, Ронья. Все ждут дня, когда ты вернешься домой.
Ронья поглядела на речку и на лес, а потом тихо спросила:
— А Маттис? Он тоже хочет, чтобы я вернулась?
Коротышка Клипп выругался:
— Эта чертова скотина! Кто знает, чего он хочет!
Снова наступило молчание, а после Ронья снова спросила:
— Он говорит когда-нибудь обо мне?
Клипп заерзал, ему велели схитрить, поэтому он просто промолчал.
— Скажи честно, упоминает он хоть когда-нибудь мое имя?
— Не-а… — неохотно признался Клипп. — И другим не велит говорить при нем о тебе.
Черт побери! Вот он и выболтал то, о чем Лувис велела молчать. Вот так схитрил!
Он умоляюще поглядел на Ронью:
— Однако все будет хорошо, дружочек, как только ты воротишься домой.
Ронья покачала головой:
— Я не вернусь! Покуда Маттис не назовет меня своей дочкой. Так и скажи ему. Да погромче, чтобы слышно было во всем замке!
— Нет уж, спасибо, такую весть даже Пер Лысуха не посмел бы ему принести!
Коротышка Клипп рассказал, что Пер Лысуха хворает. Да и не мудрено, раз в доме такая беда. Маттис все время не в духе, то и дело рычит на всех. И с разбоем нынче Дела плохи. В лесу полным-полно кнехтов, они схватили Пелье и посадили к фогду в темницу, на хлеб и воду. Там сидят двое из людей Борки. Сказывают, фогд поклялся, что скоро пересажает всех людей из банды Маттиса, чтобы наказать их по заслугам. А какое им выйдет наказание, кто знает? Поди, смертная казнь.
— А что, он теперь больше никогда не смеется?
Коротышка Клипп удивился:
— Кто не смеется? Фогд?
— Я спрашиваю про Маттиса, — ответила Ронья.
И Клипп уверил ее, что с тех пор, как Ронья на его глазах перепрыгнула через Адский провал, никто не слыхал его смеха.
Клиппу надо было возвращаться до темноты. Он собрался идти, заранее печалясь о том, что он скажет Лувис. Напоследок он решил попросить еще разок:
— Ронья, воротись домой! Будь умницей! Послушай меня, воротись!
Ронья покачала головой и сказала:
— Передай привет Лувис, да скажи ей тысячу раз спасибо за хлеб!
Клипп быстро сунул руку в кожаный мешок.
— Ой-ой-ой! Чуть было не забыл! Ведь она послала тебе еще мешочек соли! Хорошенькое было бы дельце, кабы я принес его назад домой!
Ронья взяла мешочек.
— Моя мать обо всем позаботится! Она знает, без чего в лесу не обойтись. Но как она догадалась, что у нас осталось всего несколько крупинок соли?
— На то она и мать, — ответил Клипп. — Мать сердцем чует, когда ее дитяти чего-то не хватает.
— Только такая мать, как Лувис, — ответила Ронья.
Она долго стояла и смотрела Клиппу вслед. Он ловко спускался по крутой узкой тропинке. Когда Клипп исчез из виду, Ронья вернулась в пещеру.
— Так ты не пошла с ним домой, к отцу? — спросил Бирк. Он лежал на постели из еловых веток. Ронья не видела его в темноте, но слова его расслышала, и они ее рассердили.
— У меня нет отца, — ответила она. — А если ты будешь меня злить, то не будет и брата!
— Прости, сестренка, если я тебя обидел. Но я знаю, о чем ты думаешь иногда.
— Да, — отвечала из темноты Ронья. — Я думаю иной раз о том, что я жила на свете одиннадцать зим, а на двенадцатую умру. А мне бы так хотелось еще побыть на земле. Ясно тебе?
— Забудь про зимы, сейчас лето.
И в самом деле, было лето. День ото дня становилось все теплее и теплее, ласковее и безоблачнее. Такого лета в их жизни еще не бывало. Каждый день в полуденную жару они купались в холодной речке. Они плавали и ныряли, как выдры, и позволяли течению уносить себя, пока грохот водопада Ревущий не предупреждал их об опасности. Ревущий обрушивал воды реки с огромного утеса, и никто, попав в его водоворот, не выходил из него живым.
Ронья и Бирк знали, когда им начинала грозить опасность.
— Как только покажется утес Ревущий, поворачивай назад, не то пропадем, — сказал Ронья.
Утес Ревущий, огромный камень, стоял посреди реки, чуть повыше водопада. Для Роньи и Бирка он был предостерегающим знаком. Им пришлось выбраться на берег, а это было нелегко. Потом они долго лежали на прибрежных камнях, запыхавшиеся и посиневшие от холода, греясь на солнышке и с любопытством глядя на выдр, без устали плавающих и ныряющих у берега.
Когда спустилась вечерняя прохлада, они отправились в лес, чтобы покататься верхом. Шалый и Дикий несколько дней не показывались. Их испугала виттра, но они опасались и тех, кто сидит у них на спине. Теперь же они перестали бояться и радостно выбежали навстречу детям, не прочь снова побегать взапуски. Ронья и Бирк позволяли им вначале скакать во всю прыть, а после ехали шагом, прогуливаясь по своему любимому лесу.