— А Пер Лысуха весны не увидит, — мрачно ответил он, и на это Ронья ничего утешительного сказать ему не могла.
Но вот зима миновала и наступила весна. Она приходила всегда, невзирая на то, кто умер и кто остался жить. Маттис повеселел, как было с каждой весной. Проезжая во главе разбойников по Волчьему ущелью, он насвистывал и пел. А на другом конце ущелья его ждал Борка со своими людьми. Хо-хо! Наконец-то они примутся разбойничать после долгой зимы! Маттис и Борка родились разбойниками и по глупости радовались этому. Но дети их были куда умнее. Они радовались вовсе не разбойничьим удачам. А тому, что снег стаял и можно снова ездить верхом, что они скоро снова переберутся в Медвежью пещеру.
— И еще я рада тому, что ты, Бирк, никогда не станешь разбойником.
Бирк засмеялся:
— Не стану. Я в этом поклялся. Однако я не знаю, на что мы с тобой будем жить?
— А я знаю. Мы станем рудокопами. Что ты на это скажешь?
И тут она рассказала Бирку сказку про серебряную гору Пера Лысухи, которую ему когда-то показал серый карлик в благодарность за то, что он спас ему жизнь.
— Там есть серебряные слитки величиной с булыжник, — рассказала Ронья. — И кто знает, может, это вовсе не сказка? Пер Лысуха поклялся в том, что это правда. Мы как-нибудь поедем с тобой туда и поглядим, я знаю это место.
— Ни к чему торопиться! — сказал Бирк. — Только никому про это не рассказывай! А не то все разбойники помчатся туда за серебром!
Теперь засмеялась Ронья:
— Ты не глупее Пера Лысухи. Разбойники жадны до любого добра, как всякая нечисть, говорил он. Поэтому-то он и не велел мне рассказывать про серебро никому, кроме тебя!
— Но покуда мы обойдемся с тобой и без серебра, сестренка! В Медвежьей пещере нам оно не нужно!
Становилось все теплее, и Ронья ломала голову над тем, как ей сказать Маттису, что она снова собирается перебраться в Медвежью пещеру. Но Маттис был человек чудной, никогда нельзя было знать заранее, что он скажет.
— Да, моя старая пещера хороша, — сказал он. — В это время года жить там одно удовольствие! Не правда ли, Лувис?
Лувис не удивилась, она привыкла к его капризам.
— Отправляйся туда, доченька, раз твой отец так считает, — сказала она. — Хотя я по тебе стану тосковать!
— Но ведь ты вернешься к осени, как всегда, — добавил Маттис так, словно она много лет подряд переселялась туда и обратно.
— Да, конечно, как всегда, — заверила его Ронья, радуясь, что на этот раз все обошлось так легко. Она ждала слез и криков, а Маттис сидел веселый, как в тот раз, когда вспоминал проделки своей юности в старом свинарнике.
— Да, когда я жил в Медвежьей пещере, я проделывал штуки похлеще! И к тому же эта пещера моя, не забывайте это! Я, может, буду навещать вас!
Когда Ронья рассказала об этом Бирку, он ответил важно:
— По мне, пусть приходит! — И добавил: — Только бы не видеть его черную кудрявую голову каждый день!
Раннее утро. Прекрасное, как первое утро мира! Новоселы из Медвежьей пещеры бредут по своему лесу, а вокруг ликует весна. Повсюду: на деревьях, в реках и озерах, в зеленых кустарниках — пробуждается жизнь. Она щебечет, шелестит, рычит, поет и журчит. Повсюду слышна звонкая, дикая песнь весны.
Они входят в свою пещеру, в свой дом в глухомани. Здесь все, как прежде, надежное, знакомое: река, бурлящая внизу, лес, залитый утренним светом, все такое же, как год назад.
Это новая весна, но все осталось прежним.
— Не пугайся, Бирк, — говорит Ронья. — Сейчас ты услышишь мой весенний крик!
И она кричит, звонко, как птица. И этот ликующий крик слышит весь лес.
Солнечная полянка
Солнечная полянка(Перевод Л. Брауде)
Давным-давно, в пору бед и нищеты, жили-были брат с сестрой. Остались они одни-одинешеньки на свете. Но маленькие дети не могут жить одни, кому-то да надо их опекать. И оказались тогда Маттиас и Анна с хутора Солнечная Полянка у хозяина хутора Торфяное Болото. Думаете, он взял их из жалости, потому что они сильно горевали после смерти своей матушки? Или его разжалобили их глаза — ясные и добрые? Как бы не так, его привлекли их маленькие руки, верные и надежные, от которых может быть прок. Детские руки могут хорошо работать, когда не вырезают лодочки из бересты, не мастерят дудочки и не строят шалаши на склонах холмов. Детские руки могут доить коров, чистить стойла в хлеву на Торфяном Болоте — все могут делать детские руки, надо только держать их как можно дальше от берестяных лодочек, шалашей и всего того, к чему лежит у них душа.
— Видно, нет для меня радости на свете! — сказала Анна и заплакала.
Она сидела на скамеечке в хлеву и доила коров.
— Просто здесь, на Торфяном Болоте, все дни — серые, будто мыши-полёвки, которые бегают на скотном дворе, — постарался успокоить сестру Маттиас.
В пору бед и нищеты, когда дети ходили в школу всего несколько дней в году, зимой, — в крестьянских лачугах часто недоедали. Потому-то хозяин Торфяного Болота и считал, что им, ребятишкам, довольно и картошки, политой селедочным рассолом, чтобы быть сытыми.
— Видно, недолго мне на свете жить! — сказала Анна. — На картошке с селедочным рассолом мне до следующей зимы не дотянуть.
— И думать не смей! — приказал ей Маттиас. — Следующей зимой в школу пойдешь, и тогда дни не покажутся больше серыми, как мыши-полевки на скотном дворе.
Весной Маттиас с Анной не строили водяные колеса на ручьях и не пускали берестяные лодочки в канавах. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, политую селедочным рассолом, и частенько плакали, когда никто этого не видел.
— Только бы дожить до зимы и пойти в школу, — вздыхала Анна.
А как настало на Торфяном Болоте лето, Маттиас с Анной не собирали землянику и не строили шалаши на склонах холмов. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, политую селедочным рассолом, и частенько плакали, когда никто этого не видел.
— Только бы дожить до зимы и пойти в школу, — вздыхала Анна.
А как настала на Торфяном Болоте осень, Маттиас с Анной не играли в прятки на дворе в сумерки, не сидели под кухонным столом по вечерам, нашептывая друг другу сказки. Нет, они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, политую селедочным рассолом, и частенько плакали, когда никто этого не видел.
— Только бы дожить до зимы и пойти в школу, — вздыхала Анна.
В пору бед и нищеты было так, что крестьянские дети ходили в школу только зимой. Неизвестно откуда в приход являлся учитель, селился в каком-нибудь домишке, и туда стекались со всех сторон дети — учиться читать и считать.
А хозяин Торфяного Болота называл школу «глупой выдумкой». Будь на то его воля, он, наверное, не выпустил бы детей со скотного двора. Но не тут-то было! Даже хозяин Торфяного Болота не волен был это сделать. Можно держать детей как можно дальше от берестяных лодочек, шалашей и земляничных полянок, но нельзя не пускать их в школу. Случись такое, придет в селение пастор и скажет:
— Маттиасу с Анной нужно идти в школу!
И вот на Торфяном Болоте настала зима, выпал снег, а сугробы поднялись почти до самых окон скотного двора. Анна с Маттиасом давай от радости плясать друг с другом на мрачном скотном дворе! И Анна сказала:
— Подумать только, я дожила до зимы! Подумать только, завтра я пойду в школу!
А Маттиас как закричит:
— Эй, вы, мыши-полевки со скотного двора! Конец теперь серым дням на Торфяном Болоте!
Вечером пришли дети на поварню, а хозяин и говорит:
— Ну ладно, так и быть, ходите в школу. Но только упаси вас Бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси вас Бог оставить коров недоеными!
Наступило утро, и Маттиас с Анной, взявшись за руки, пошли в школу. Путь туда был не близкий — в ту пору никто не заботился, далеко ли, близко ли в школу идти. Маттиас и Анна мерзли на холодном ветру, да так, что пальцы сводило, а кончик носа краснел.
— Ой, до чего у тебя нос красный, Маттиас! — закричала Анна. — Повезло тебе, сейчас ты не такой серый, как мыши-полевки со скотного двора!
Маттиас с Анной и вправду были как мыши-полевки: болезненно-серые лица, ветхая одежда — серый платок на плечах у Анны и серая старая сермяжная куртка у Маттиаса, что ему от хозяина Торфяного Болота досталась.
Но теперь они шли в школу, а уж там, наверно, ничего печального, ничего серого не будет, думала Анна, там, наверно, все яркое, алое. И наверняка их ожидают одни сплошные радости с утра до вечера! Ничего, что они с Маттиасом бредут по лесной дороге, словно две маленькие мыши-полевки, и так жестоко мерзнут в зимнюю стужу! Это вовсе не страшно!
Только ходить в школу оказалось не так уж радостно, как думалось Маттиасу с Анной. Уже на другой день учитель хлестнул Маттиаса розгой по пальцам за то, что он не мог усидеть на месте. А как стыдно стало Маттиасу с Анной, когда пришло время завтракать! Ведь у них с собой ничего не было, кроме нескольких картофелин. Другие дети принесли с собой хлеб со шпиком и сыром, а у Йоэля — сына бакалейщика — были даже пряники. Целый узелок с пряниками! Маттиас с Анной засмотрелись на эти пряники, у них даже глаза заблестели. А Йоэль сказал:
— Побирушки вы этакие, вы что, еды в глаза не видали?
Еще пуще застыдились Маттиас с Анной, отвернулись в сторону, вздохнули и ни слова не сказали ему в ответ.
Нет, не избавиться им, видно, от бедной, печальной, серой жизни!
Но всякий день они упорно шли в школу, хотя снежные сугробы поджидали их на лесной дороге, а холод сводил им пальцы, и были они всего-навсего бедными сиротами, и хлеба со шпиком и сыром да пряников — в глаза не видали. Но как весело было сидеть кружком вокруг очага вместе с другими детьми из селения и читать по складам! Хозяин же хутора Торфяное Болото каждый день повторял:
— Упаси вас Бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси вас Бог оставить коров недоеными!