Но птичка будто звала все вперед и вперед! И вот они уже у ворот. До чего знакомы им эти ворота! Кругом — снежные сугробы, а вишневое дерево за стеной свои цветущие ветви раскинуло. И ворота — полуоткрыты!
— Никогда ни о чем я так не тосковала, как о Солнечной Полянке, — сказала Анна.
— Но теперь ты здесь, — утешил ее Маттиас, — и тебе больше не о чем тосковать!
— Да, теперь мне больше не о чем тосковать! — согласилась Анна.
Тогда Маттиас взял сестренку за руку и повел ее в ворота. Он повел ее на волшебную Солнечную Полянку, где была вечная весна, где благоухали нежные березовые листочки, где пели и ликовали на деревьях тысячи крохотных пташек, где в весенних ручьях и канавах плавали берестяные лодочки и где на лугу стояла матушка и кричала:
— Сюда, сюда, детки мои!
За спиной у них в ожидании зимней ночи застыл морозный лес. Глянула Анна через ворота на мрак и стужу.
— Почему ворота не закрыты? — дрожа спросила она.
— Ах, милая Анна, — ответил Маттиас, — если ворота закрыть, их никогда уже больше не отворить. Разве ты не помнишь?
— Да, ясное дело, помню, — отозвалась Анна. — Их никогда, никогда больше не отворить.
Маттиас с Анной глянули друг на друга и улыбнулись. А потом тихо и молча закрыли за собой ворота Солнечной Полянки.
Звенит ли моя липа, поёт ли мой соловушка…(Перевод И. Стребловой)
Давным-давно, в пору бед и нищеты, в каждом приходе была своя богадельня. Это был дом, где под одной крышей ютились местные бедняки: разорившиеся хозяева, немощные старики, калеки и хворые, и дурачки, и сиротки, которых никто не брал на воспитание, — все они попадали в это скорбное пристанище.
В приходе Нурка тоже была богадельня, и девочка Малин попала туда, когда ей было восемь лет. Папа и мама Малин умерли от чахотки, и хотя осиротевших детей обычно отдавали на воспитание, эту девочку никто не согласился взять, хотя на ее содержание от прихода выдавались деньги; деньги деньгами, но неровен час, сиротка занесет в дом заразу, — вот девочку и отправили в этот приют.
Дело было в начале весны, в субботу вечером, и все богадельщики глазели из окошка на дорогу, это было их единственное субботнее развлечение. Смотреть там, по правде сказать, было не на что. Проехала запоздалая телега, возвращающаяся из города; прошли мимо несколько деревенских мальчишек, отправляющихся на рыбалку, а потом показалась Малин со своим узелком; на нее все так и уставились.
«Бедняжка ты, Малин! — подумала про себя девочка, подымаясь на крыльцо. — Вот уж горе-то — жить в богадельне. Бедная Малин!»
Она отворила дверь и на пороге встретила Помпадуллу. Помпадулла была в богадельне за старшую и вела себя как начальница.
— Добро пожаловать в наш приют, — сказала Помпадулла. — Теснота у нас, видишь, такая, что дальше некуда. Да уж ладно! Ты много места не займешь, вон какая худышка!
Малин, потупясь, молчала.
— Смотри, не вздумай тут бегать или скакать! У нас баловаться нельзя, — продолжала Помпадулла. — Это я тебе наперед говорю.
По краям избы сидели обитатели богадельни и печально глядели на девочку.
«Кому уж тут захочется бегать и скакать, — подумала Малин. — Никому, наверно. А мне уж и подавно!»
Малин хорошо знала всех бедняков, которые жили здесь. Изо дня в день они с сумой обходили приход, выпрашивая Христа ради милостыню. Да, всех тут знала Малин. Вон сидит Страшила — такой урод, что детишки боятся его точно пугала, хотя на самом деле он — добрый и смирный человек и ни разу никого не обидел. А вот и Юкке Киис, которого Бог лишил разума, и ненасытный Ула из Юлы, которому ничего не стоит съесть в один присест десять кровяных лепешек, вот Старичок-Летовичок на деревянной ноге и Хильда — Куриная Слепота с вечно слезящимися глазами, и Костылиха, и Милушка-Голубушка, и Анна Перкель, и самая главная из них — великая и могучая Помпадулла, которую приход назначил старостой в богадельне.
Остановившись у порога, Малин оглядела избу, увидела всю нищету и все убожество богадельни и поняла, что вот здесь ей придется жить, пока не станет взрослой, потому что маленькую ее никто не возьмет в прислуги. Сердце у нее сжалось от тоски при одной этой мысли. А как проживешь в таком месте, где нет нисколечко радости и красоты!
У себя дома она привыкла к бедности, но там все же были и красота, и радость. Стоит только вспомнить, как весной за окном расцветала яблоня! И рощу с ландышами! И шкаф, расписанный розанами! И большой голубой подсвечник с сальной свечой! И румяные, с пылу с жару, лепешки, которые мама подавала на стол! И свежевымытые полы на кухне, которые по субботам посыпали мелко рубленным можжевельником! Ах, как бывало красиво и радостно дома, пока не вошла в него болезнь! А здесь, в богадельне, все было так гадко, что впору заплакать, а за окном виднелось одно только тощее картофельное поле — ни тебе яблоньки, ни рощи с ландышами.
«Бедная Малин! — подумала о себе девочка. — Будешь ты теперь самой маленькой богаделкой в приходе Нурка. Прости-прощай, радость и красота!»
Спать ее уложили в уголке на полу, и она долго не могла уснуть, слушая сопение и храп остальных обитателей. Им полагалась одна кровать на двоих, и они отсыпались после дневных трудов и странствий. Страшила с Милушкой-Голубушкой, Костылиха с Анной Перкель. Одна Помпадулла жила отдельно в чердачной каморке и делила постель только с клопами.
Малин проснулась, когда утро еще только занималось, и в предрассветных сумерках увидала на обоях целые полчища клопов. Они спешили спрятаться в укромных местах, чтобы на следующую ночь снова выползти из всех щелей и трещин и вволю попить кровушки у спящих бедняков.
«На месте клопов я бы тут не осталась жить, — подумала Малин. — Наверно, клопам не нужны красота и радость. С них довольно четырех кроватей, на которых спят восемь бедняков. А тут еще и на полу маленькая богаделочка завелась!»
Со своего места Малин увидела, что делается под кроватями. Все, что беднякам удавалось выклянчить, обходя приход, они рассовывали по сундучкам и мешочкам и прятали под кровать; каждый отдельно хранил свой хлеб, свой горох и крупу, свой кусочек сальца, свою горсточку кофейных зерен и котелок со старой кофейной гущей.
Не успели старики проснуться, как тут же принялись ссориться, кому после кого ставить на огонь свой кофейник, каждому хотелось быть первым. Все толклись вокруг очага, ворчали и хныкали, но тут явилась сама Помпадулла, всех распихала и первая поставила свой котелок с треногой на огонь.
— Сперва будем пить кофе мы с моей девчушкой, — заявила Помпадулла.
За ночь Помпадулла успела поразмыслить и поняла, что вдвоем с девочкой ей проще будет собирать подаяние. Уж теперь-то народ скорее расщедрится на милостыню, постыдится, небось, уморить голодом невинного ребенка! Поэтому Помпадулла ласково погладила Малин по щечке, дала ей на завтрак чашечку кофе с корочкой хлебца, и с этой минуты Малин раз и навсегда стала девочкой Помпадуллы.
Пока пили кофе, погрустневшая Малин с тоскою поглядывала по сторонам в надежде отыскать среди окружающего убожества и нищеты хоть что-нибудь красивое, но сколько ни искала, так ничегошеньки и не углядела.
И вот они отправились с Помпадуллой в свой первый поход по крестьянским усадьбам. Они заходили на каждый двор, и Малин просила хлебушка. Она собрала богатое подаяние, так что Помпадулла осталась довольна своей девчоночкой и в награду поделилась с ней лучшими кусочками, а после хвасталась своей удачей перед другими обитателями богадельни, у которых не было такой девочки.
Но Малин была доброй девочкой и всякому старалась услужить, как родная дочка. Бывало, Хильда — Куриная Слепота никак не может своими распухшими от работы пальцами завязать башмаки, а Малин возьмет да и завяжет; или у Милушки-Голубушки вдруг закатится куда-нибудь клубок, а Малин найдет и подаст; а не то еще Юкке Киис испугается голосов, которые звучат у него в голове, — кому же еще, как не Малин, его утешить и успокоить! И только для одной себя Малин не находила утешения: ведь она не могла жить без красоты, а в богадельне ей нечем было утешиться.
Однажды, во время своих странствий, они пришли с Помпадуллой в пасторскую усадьбу. Хозяйка подала им Христа ради хлеб, а потом позвала на кухню и налила обеим похлебки. И случилось в тот день для Малин самое важное: нежданно-негаданно она получила утешение, потому что встретилась с красотой, по которой изнывало ее сердце. Она и думать о ней не думала, когда села за кухонный стол есть похлебку, как вдруг через приоткрытую дверь горницы до нее долетели слова — до того красивые, что Малин вся задрожала. В горнице кто-то читал сказку пасторским детям, и чудные слова сквозь щелку донеслись до Малин. Она раньше и не знала, что слова, оказывается, тоже бывают красивы. Эти слова освежали ей душу, как утренняя роса освежает лужайку. Увы! Малин думала, что сохранит их в душе и вовеки уж не забудет, но не успели они с Помпадуллой вернуться в богадельню, как всё услышанное уже бесследно изгладилось из ее памяти. Запомнился ей только совсем коротенький кусочек, где были самые красивые слова, и Малин без конца повторяла их про себя наизусть:
Звенит ли моя липа,
Поет ли мой соловушка…
Вот какие слова повторяла Малин, и перед их ослепительным сиянием исчезало убожество нищенского приюта. Малин не понимала, отчего так делалось, но радовалась этому чуду.
А жизнь в приходе Нурка шла своим чередом. В тоске и вздохах, в голоде и лишениях уныло тянулись дни бедных богаделок, полные тоскливого ожидания. Но Малин знала теперь слова, которые приносили утешение ее сердцу, эти слова помогали ей сносить все горести. А горестей в богадельне хватает — чего только там не навидишься и не наслышишься! Бывало, сидит Милушка-Голубушка со своим клубочком, с утра до ночи она перематывает один и тот же клубок, не давая себе ни минуты отдыха, целый день она занята совершенно бесполезной работой. И вдруг вспомнит, сколько ниток за свою жизнь перемотала, сколько разных вещей из них навязала, да и заплачет тихонько. А Малин-то смотрит, видит!.. «Звенит ли моя липа, поет ли мой соловушка…» Или вдруг Юкке Киис испугается, потому что ему почудились какие-то голоса, и давай биться головой о стенку и просить, чтобы кто-нибудь с ним головами поменялся, а все вокруг смеются. Все, кроме Малин: «Звенит ли моя липа, поет ли мой соловушка…» А каково было им без свечки проводить долгие вечера! Сидят бедняжки в потемках, и вспоминается им прошлая жизнь, один бормочет, другой охает и вздыхает, кто-то причитает, а Малин все слушает… «Звенит ли моя липа, поет ли мой соловушка…»