Лука все более и более бесился. Он провел расследование и нашел на станции карточку, оброненную одним из капиталистов и на которой имелся адрес некого Скеддера из Нью-Йорка.
— Бед, — говорит Лука, — я отправляюсь за шайкой. Я еду в Нью-Йорк, захвачу того мужчину или мальчика, как ты говоришь, и привезу его сюда. Я — шериф графства Мохада и буду поддерживать закон и порядок в его пределах, пока я в состоянии держать в руках револьвер. Я желаю, чтобы ты ехал со мной. Никакой восточный янки не может подстрелить почтенного и известного гражданина города Вильдада, в особенности тридцать вторым калибром, и избегнуть законной кары. Педро Джонсон — один из наших выдающихся граждан и деловых людей. Я назначу Сэма Билла заместителем шерифа, с правом наложения исправительных наказаний, на время своего отсутствия, а мы оба сядем на поезд к Северу завтра, в шесть часов сорок пять вечера, и отправимся по следу.
— Хорошо, я еду с вами, — говорю я, — я никогда не видел Нью-Йорка и охотно посмотрю на него. Но, Лука, — говорю я, — не нужно ли тебе иметь какое-либо разрешение, или habeas corpus, или что-нибудь другое от штата, чтобы ехать так далеко за богатыми людьми и преступником?
— Разве было у меня разрешение, — говорит Лука, — когда я отправился в глубины Бразоса и привез обратно Билла Граймса и еще двоих за задержание международного поезда? Было ли у тебя или у меня полномочие, когда мы окружили тех шестерых мексиканских воров скота в Гидальго? Моя обязанность — поддерживать порядок в графстве Мохада!
— А моя обязанность, как заведующего канцелярией, — говорю я, — смотреть, чтобы все делалось согласно закону. Нам обоим следует держать все в образцовом порядке.
Итак, на следующий день Лука укладывает одеяло и несколько воротничков и путеводитель в дорожный мешок, и оба мы мчимся в Нью-Йорк. Это была страшно длинная дорога. Диваны в вагонах оказались слишком короткими для того, чтобы шестифутовым молодцам вроде нас было удобно спать на них, и кондуктору пришлось удерживать нас от намерения выйти в каждом городе, где были пятиэтажные дома. Но мы прибыли, наконец, в Нью-Йорк и сразу же увидели, в чем дело.
— Лука, — говорю я, — как заведующий канцелярией и с точки зрения закона, я не нахожу, чтобы этот город действительно и законно находился под юрисдикцией графства Мохада, Техас.
— С точки зрения порядка, — сказал он, — всякий несет ответственность за свои грехи перед законом, установленным властью, от Вильдада до Иерусалима.
— Аминь! — сказал я. — Но постараемся сыграть свою штуку внезапно и удерем! Мне не нравится вид этого места.
— Подумай о Педро Джонсоне, — сказал Лука, — о моем и твоем друге, застреленном одним из этих позолоченных аболиционистов у самых своих дверей.
— Это случилось у дверей товарной станции, — сказал я. — Но закон из-за такой придирки обойти нельзя.
Мы остановились в одном из больших отелей на Бродвее. На следующее утро я спускаюсь по лестнице, мили две до самого дна гостиницы, и ищу Луку. Напрасно! Все вокруг — точно в день святого Хасинто в Сан-Антонио. Тысячи людей вертятся вокруг на каком-то подобии крытой площади, с мраморной мостовой и растущими прямо из нее деревьями. Найти Луку у меня было не больше шансов, как если бы мы искали друг друга в большой кактусовой заросли внизу у старого порта Юэль, но вскоре мы наскакиваем друг на друга на одном из поворотов мраморных аллей.
— Ничего не поделаешь, Бед! — говорит он. — Я не могу найти, где бы нам поесть. Я по всему лагерю искал вывеску ресторана и нюхал, не пахнет ли где ветчиной. Но я привык голодать, когда приходится. Теперь, — говорит он, — я ухожу. Найму клячу и поеду по адресу на карточке Скеддера. Ты оставайся здесь и постарайся раздобыть какой-нибудь еды. Однако сомневаюсь, чтобы ты нашел что-нибудь. Жалею, что мы не взяли с собой кукурузной муки, ветчины и бобов. Я вернусь, повидав этого Скеддера, если только след не заметён.
Я отправляюсь в фуражировку за завтраком. Соблюдая честь Мохада, Техас, я не хотел казаться перед этими аболиционистами новичком, а поэтому каждый раз, заворачивая за угол мраморного вестибюля, я подходил к первому попавшемуся столу или прилавку и искал еду. Если я не находил того, что мне нужно, то спрашивал что-нибудь другое. Через полчаса у меня в кармане была дюжина сигар, пять книжек журналов и семь или восемь расписаний железнодорожных поездов, но нигде ни малейшего запаха кофе или ветчины, который мог бы навести на след.
Раз какая-то леди, сидевшая у стола и игравшая во что-то вроде бирюлек, посоветовала мне пойти в чулан, который она называла № 3. Я вошел и запер дверь, и чулан сразу осветился. Я сел на стул перед полочкой и стал ждать. Сижу и думаю: «Это — отдельный кабинет», но ни один лакей не явился. Когда я совсем пропотел, то вышел оттуда.
— Получили вы, что вам нужно? — спросила она.
— Нет, мэм, — ответил я.
— Значит, с вас ничего не следует, — говорит она.
— Благодарю вас, мэм, — говорю я и снова пускаюсь по следу.
Вскоре я решаю отбросить этикет. Я ловлю одного из мальчиков в синей куртке с желтыми пуговицами спереди, и он ведет меня в комнату, которую называет комнатой для завтрака. И первое, что мне попадается на глаза, как только я вхожу, — это мальчик, стрелявший в Педро Джонсона. Он сидел один за маленьким столиком и ударял ложкой по яйцу с таким видом, точно боялся разбить его.
Я сажусь на стул против него. Он принимает оскорбленный вид и делает движение, как будто хочет встать.
— Сидите смирно, сынок! — говорю я. — Вы захвачены, арестованы и находитесь во власти техасских властей. Ударьте по яйцу сильнее, если вам нужно его содержимое. Теперь скажите: зачем вы стреляли в мистера Джонсона в Вильдаде?
— Могу я осведомиться, кто вы такой? — говорит он.
— Можете, — говорю я, — начинайте.
— Допустим, что вы имеете право, — говорит малыш, не опуская глаз. — Но что вы будете есть? Человек, — зовет он, подымая палец, — примите заказ этого джентльмена!
— Бифштекс! — говорю я. — И яичницу. Банку персиков и кварту кофе! Этого, пожалуй, будет достаточно.
Мы некоторое время разговариваем о разных разностях, затем он заявляет:
— Что вы намерены сделать по поводу этой стрельбы? Я имел право стрелять в этого человека, — говорит он. — Он называл меня словами, которые я не мог оставить без внимания, а затем ударил меня. У него тоже было оружие! Что же мне оставалось делать?
— Нам придется увезти вас обратно в Техас, — говорю я.
— Я охотно бы поехал туда, — отвечает мальчик, усмехаясь, — если бы это не по такому делу. Мне нравится тамошняя жизнь. Мне всегда, с тех пор как я себя помню, хотелось скакать верхом, стрелять и жить на открытом воздухе.
— Кто были эти толстяки, с которыми вы ездили? — спросил я.
— Мой отчим, — говорит он, — и его компаньоны по мексиканским рудникам и земельным предприятиям.
— Я видел, как вы стреляли в Педро Джонсона, — говорю я. — Я отобрал у вас ваш маленький револьвер. И когда отбирал, то заметил три или четыре маленьких шрама рядом над вашей правой бровью. Вы уже раньше бывали в переделках, не правда ли?
— Эти шрамы у меня с тех пор, как я себя помню, — говорит он, — не знаю, отчего они.
— Были вы прежде в Техасе? — спрашиваю я.
— Я этого не помню, — говорит он, — когда мы попали в прерии, мне показалось, что я там бывал. Думаю, что не бывал.
— Есть у вас мать? — говорю я.
— Она умерла пять лет назад, — заявляет он.
Пропускаю большую часть того, что последовало. Когда вернулся Лука, я привел к нему мальчика. Лука был у Скеддера и сказал все, что ему нужно было. И, по-видимому, Скеддер сейчас же после его ухода поработал-таки по телефону. Потому что через час в наш отель явилась одна из этих городских ищеек, которые именуются детективами, и препроводила всю нашу компанию на так называемый полицейский суд… Луку обвиняли в покушении на похищение несовершеннолетнего и потребовали объяснений.
— Этот глупец, ваша честь, — говорит Лука судье, — выстрелил и предумышленно, с предвзятым намерением ранил одного из наиболее уважаемых граждан города Вильдада в Техасе и вследствие этого подлежит наказанию. Настоящим я предъявляю иск и прошу у штата Нью-Йорк выдачи вышеупомянутого преступника. Я знаю, что это он сделал.
— Есть у вас обычные в таких случаях и необходимые документы от губернатора вашего штата? — спрашивает судья.
— Мои обычные документы, — говорит Лука, — были взяты у меня в отеле этими джентльменами, представителями закона и порядка в вашем городе. Это были два кольта сорок пятого калибра, которые я ношу девять лет. Если мне их не вернут, то будет еще больше хлопот. О Луке Семмерсе можете спросить кого угодно в графстве Мохада. Для того, что я делаю, мне обычно не требуется других документов.
Я вижу, что у судьи совсем безумный вид. Поэтому я подымаюсь и говорю:
— Ваша честь, вышеупомянутый ответчик, мистер Лука Семмерс, — шериф графства Мохада, Техас, и самый лучший человек, когда-либо бросавший лассо или поддерживавший законы и примечания к ним величайшего штата в союзе. Но он…
Судья ударяет по столу деревянным молоточком и спрашивает, кто я такой.
— Бед Оклей, — говорю я, — помощник по канцелярской части шерифской канцелярии графства Мохада, Техас. Я представляю собой законность, а Лука Семмерс — порядок. И если ваша честь примет меня на десять минут для частного разговора, я объясню вам все и покажу справедливые и законные реквизиционные документы, которые держу в кармане.
Судья слегка улыбнулся и сказал, что согласен поговорить со мной в своем частном кабинете. Там я рассказываю ему все дело своими словами, и, когда мы выходим, он объявляет вердикт, согласно которому молодой человек отдается в распоряжение техасских властей. Затем он вызывает по следующему делу.
Пропуская многое из того, что случилось по дороге домой, расскажу вам, как кончилось дело в Вильдаде.
Когда мы поместили пленника в шерифской канцелярии, я говорю Луке: