Смелые люди! В лёгкой парусной шлюпчонке пройти 26 миль по громадным волнам океана и без передышки — опять в путь! 26 морских миль — это самое короткое расстояние между островами: от северной оконечности Медного до бухты Перегребной. Перегребная находится на юго-восточном берегу острова Беринга, а наше село Никольское — на северо-западном его берегу. Шлюпке ещё идти миль шестьдесят в обход острова. Ветер сейчас — норд-ост (северо-восточный). Шлюпка пошла прямо на юг. Ей нужно обогнуть южную оконечность нашего острова — мыс Манати — и подняться за ветром вдоль западного берега.
Тяжёлые буруны беспрерывно бьют в борт, кидают шлюпку на скалы. Дошла ли она до мыса Манати? Миновала ли его каменистый риф? Укрылась ли от сильного ветра за высокими горами нашего острова?
Это мы узнаем скоро — через сутки, если всё благополучно.
Но долго-долго будем ждать пловцов, если что-нибудь с ними случилось. И никогда не узнаем, где и как они погибли.
Сутки тоже немалое время, когда знаешь, что жизнь людей в опасности. Сейчас небо тёмное, в сердитых тучах. Каждую минуту на нём может показаться страшное белое облачко, похожее на тряпку с рваными краями. Шторм грянет — и шлюпки нет.
Вот почему я поминутно хожу смотреть на барометр. Барометр стоит низко. На хорошую погоду надежды нет.
Стучат в дверь. Это Пётр Березин, старшина промысла, по-здешнему — старшинка. Я показываю ему на барометр, делюсь своей тревогой. Но старшинка нисколько не верит барометру — машинке для предугадывания погоды.
Старшинка спокоен. Он улыбается.
Прошло два часа.
Барометр падает. Ветер заметно усиливается.
Мне это очень, очень не нравится.
Вечер.
С барометром что-то невероятное. В жизни своей не видал, чтобы так низко падало давление. Каждую секунду может разразиться ураган неслыханной силы. Конечно, шлюпка погибла.
Старшинке не втолкуешь. Он по-прежнему спокоен. Говорит: «Порга ничего не будет: рога луны устрые».
Алеуты во многих русских словах выговаривают «о» вместо «у» и наоборот.
К ночи барометр ещё упал. Будет что-то невообразимое.
Мы со старшинкой пили чай. Вдруг стаканы зазвенели на столе. Я подумал: «Вот оно! Начинается».
Но это был просто подземный толчок, лёгкое землетрясение. Они тут частенько бывают; алеуты на них не обращают внимания.
Прилягу пока.
Под утро старшинка меня разбудил. Я был уверен, что кругом тихо и в окно спокойно глядит луна. Погода прекрасная.
А он говорит:
— Плохо. Порга будет.
Я посмотрел на барометр. Он значительно поднялся. Опасность, видимо, миновала.
Я спросил старшинку, почему он ждёт пурги.
Он серьёзно ответил:
— Луна крен дала.
Вот в такие приметы он верит всерьёз, и его не разубедишь.
Поговорили о том, где теперь наши пловцы. Решили, что, наверное, уже половину расстояния до нас прошли. Миновали самые опасные места; они у нас на юге острова. И я лег совсем успокоенный.
А через два часа старшинка снова меня поднял и молча показал в окно.
Было уже светло, но ничего нельзя было разглядеть за окном: пурга, снег крутит, крутит… В стены дома глухо ударяет ветер.
Барометр стоял высоко.
Алеуты правы. В этой удивительной стране понимать барометр нужно не по-нашему. Здесь сталкиваются и переплетаются все воздушные течения океана. Здесь место, где зарождаются циклоны. И никогда не знаешь, что выкинет погода через час. О медновцах никто из нас ни слова. К чему?
Вот уже вторые сутки никто из нас не выходил из дому: шторм. За стенами дома невероятный грохот и гром. Дом качается. Такое ощущение, что его сорвало с земли и мчит куда-то по воздуху.
От шлюпки теперь не соберёшь и щепочек. Больно думать о погибших.
В шлюпке их было человек пять. Все алеуты. Были среди них старики, очень опытные мореходы. Они не раз уже совершали такие весенние поездки с острова на остров и за это пользовались почётом и уважением. Здесь особенно чтят людей отважных и вместе осторожных. Только таким и удается проскочить весной с острова между двумя штормами.
Четвёртые сутки. Вчера шторм кончился. Мы с Андрианом снаряжаемся в объезд ухожей. Моя обязанность — проверить, все ли юрташки в порядке. Юрташка — это домик промышленника.
Андриан — по-настоящему Андриан Пафнутьевич Невзоров — промышленник первой руки. Он, как все алеуты, лицом смугл, волосами чёрен, одет в робу — синюю американскую спецодежду. Чертами похож не то на эскимоса, не то на индейца. Он самый сильный человек на острове и один из первых промышленников. Дружба у нас с ним большая, испытанная в разных трудностях. Мне всё хочется поговорить с ним о медновцах, но он молчалив.
Всё население опять за работой. Чинят шлюпки и рыболовные снасти. Сегодня с утра несколько шлюпок вышло в море за треской.
Трески тут так густо, что таскают её из воды голыми крючьями, без всякой наживы. Крючья привязываются к поводку с грузилом. Поводок кидают за борт и дёргают. Бывает, сразу садится на крючья по две, по три рыбины, каждая весом в несколько килограммов. Вдвоём-втроём за два часа можно накидать полную шлюпку рыбы.
Впрочем, алеуты треску и за рыбу не признают; ловят и едят её только весной, когда выходят все их запасы более вкусной рыбы.
Что-то кричат с берега. Надо пойти посмотреть.
Медновцы прибыли, те самые; оказывается, шлюпка цела, и никто не погиб. Они тоже заметили в ту ночь, что луна крен дала. Сейчас же зашли в бухту, вытащили лодку на берег и сами спрятались в пещере. В этой пещере они и переждали шторм. Трое суток сидели почти без пищи, и всё-таки хватило сил столкнуть лодку в море и добраться до нас.
На следующий день мы с Андрианом выехали в ухожи.
Поездка по острову в это время года почти что удовольствие. Тундра ещё мерзлая. Сидишь верхом на узких санках — нартах, и быстро мчат тебя без дороги по твёрдому ровному насту лихие рысаки: если нет гор по пути, километров двадцать в час делают.
Рысаки у нас известно какие: клыкастые, в лохматой шерсти и лают. Пять пар здоровых псов в упряжке, одиннадцатый — самый главный передовой — ведёт всю упряжку.
Нашего передового зовут Тулупах: тулуп — значит пёс, и вправду шерстью похож на бараний тулуп.
Андриан каюром — кучером. Я сижу позади него и совершенно спокоен: с таким каюром — как дома на печке. Собаки слушаются его замечательно, особенно Тулупах. Андриан не то что не ударит, никогда даже не прикрикнет на него.
Едем. Я держусь за нарту, поглядываю по сторонам. Андриан посвистывает собакам, командует.
— Ака! — скажет тихо, и Тулупах поворачивает вправо, и вся упряжка за ним.
— Хуге! — Тулупах идёт налево.
— Прямо! — Тулупах прямо.
Впереди поднимается тундра, надо разогнать нарту. Андриан тихонько, таинственно шепчет:
— Ванька… Пшечь, пшечь! — Песец, значит.
Псы ушки поставят и — ух! — рванут, залают, понесут со всех ног.
А песца никакого и нет впереди.
Песец — ванька по-нашему — от собаки без оглядки бежит. Собаки, конечно, за ним. Вот каюр и обманывает псов, чтобы дружней взялись.
Ехали так, ехали — и заехали в скалы. Андриан слез: пошёл поглядеть пасущееся стадо наших полудиких оленей.
Сначала всё шло хорошо: я посвистывал, командовал, собаки слушались. Но, на мою беду, попался нам ванька. Сидит в стороне на высокой скале и глядит на нас спокойно.
Только я это подумал — ванька как тявкнет! Собаки увидали его и понеслись прямо на скалу.
Кричу им, ору — куда там! Никакого внимания.
Ну, думаю, сами всмятку, и от меня ничего не останется.
Сам уж только за нарту держусь крепче. И голос перехватило.
Ванька, видно, бывалый: и не думает бежать, сидит себе, тявкает, собак дразнит. Отлично знает, хитряга, что им не взлететь к нему по воздуху.
Ух, несёмся! Вижу, средство спастись одно: надо валиться с нарт. Всё-таки меньше расшибёшься.
И как раз тут Тулупах стал заворачивать. Упряжные псы в свою было сторону — к песцу. Тулупах на них как рявкнет! Забыли и ваньку. Здорово его боятся и слушаются.
Благополучно обогнули скалу, и Тулупах сам, без команды, опять взял прежнее направление: дорогу знает не хуже каюра.
Андриана дожидались, где уговорились.
Скоро и до юрташки добрались.
Андриан крикнул по-морскому:
— Майна!
Собаки встали.
— Вира.
Тулупах подошёл к нарте, остальные псы за ним, образовали полукруг и легли.
Мы слезли с нарт.
Юрташки промышленников стоят теперь занесенные снегом, пустые до осени.
Кончив промысел, каждый промышленник обязан привести в порядок свое жилище: печурку смазать жиром, чтобы не ржавело железо, трубу снять и спрятать, отверстие в крыше заложить дощечкой.
Вся посуда моется и тоже смазывается жиром от сырости. Алеуты-промышленники — народ аккуратный. Я объехал все девятнадцать юрташек и везде нашёл образцовый порядок. В одной только юрташке полный разгром; разбросана вся посуда, жир с неё слизан, от свечек остались только крохи. Бесстыдники воры съели свечи.
Это всё ваньки. И как только они сумели пробраться в юрташку?
Ещё в каждом ухоже я проверял ванек: как живут, не надо ли им какой помощи.
Смешно смотреть, во что превратились пушистые наши лисички, красавцы наши голубые.
Линяют: шерсть подтёрлась, побурела, пожелтела, свалялась вся в комья. Грязные ходят. Стыд и срам.
Парочками ходят сейчас: самец и самка. Каждая пара выбирает себе участок, где будет выводить детёнышей.
Лучшие участки берутся с бою. Дерутся не только самцы с самцами, а и самки с самками — только шерсть летит.
Уже начали норы устраивать. Кто старую подновляет, кто новую роет.
Ничего живут ваньки, в порядке.
Погода как раз простояла тихая, снежных вьюг не было. Весь остров мы с Андрианом объехали в шесть дней.
Сегодня утром вышел на берег. Что такое? Вся лайда[13]