Бьёт там зверя и птицу без счёта.
Я подумал:
«Тип Кожаного Чулка бессмертен. Кожаные Чулки не переведутся, пока на земле есть большие леса, обильно населённые зверем и птицей. Кожаные Чулки всегда, во все времена будут кумиром, образцом для подражания всем мальчишкам с рогатками. И это хорошо, потому что они отважны, предприимчивы, благородны, отлично знают лес и в случае надобности первые защитники родины».
Но для нашего времени в тип куперовского Кожаного Чулка необходимо внести существенные поправки. И первая из них: наш советский Кожаный Чулок не станет легкомысленно бить зверя и птицу без счёта.
Во времена Купера по лесным речкам и речушкам Северной Америки жило множество бобров; в прериях кочевали бесчисленные стада бизонов.
Где теперь бизоны?
Их начисто выбили трапперы.
Где бобры?
С ними тоже покончили трапперы.
Метис Серая Сова[14] — североамериканский траппер, наш современник — долго тщетно разыскивал по всей стране девственный лес, населённый бобрами. Нет больше в Америке девственных лесов. Нет и дикоживущих бобров.
Жилище одной из последних пар находит Серая Сова; ловит и увозит с собой бобрят. Бобры разводятся теперь в Америке в специальных питомниках: бобры «играют» в голливудских кинофильмах.
Не лучше обстояло дело и у нас в России до революции[15].
Отечественные «трапперы» истребили наших «бизонов» — зубров. Последних вывезли немцы, захватив в 1916 году Беловежскую Пущу.
Выбили наши «трапперы» и бобра.
В 1925 году был учреждён Белорусский государственный бобровый заповедник. В нём тогда насчитывалось десять бобровых семейств.
В 1927 году был учреждён Воронежский государственный бобровый заповедник. И в нём не больше было бобров, чем в Белорусском.
И уже в начале нашего столетия было твёрдо установлено, что, кроме этих двух мест, нигде в России дикоживущих бобров нет.
Время от времени возникали, правда, слухи, что где-то в Западной или Восточной Сибири кто-то нашёл неизвестные колонии бобров.
Привозили даже оттуда бобровые шкурки. Но каждый раз учёные легко опровергали такие слухи, доказывали, что это ошибка или обман. Шкурку-то, конечно, можно привезти из любого места, если предварительно она была туда завезена.
И вдруг в 1928 году попалась мне в журнале «Охрана природы» коротенькая заметка профессора Кожевникова: «Новое месторождение бобров».
Вот, что называется, сногсшибательная новость!
Оказывается, некто В. В. Васильев зимой 1926/27 года нашёл между Уральским хребтом и рекой Обью целых тридцать шесть речек, населённых бобрами. Более подробные исследования Васильева в следующем, 1928 году позволили увеличить эту цифру ещё на 9: всего оказалось 45 речек с бобрами.
Я подумал:
«Вот мой Кожаный Чулок! Нашёл последних на земном шаре неизвестных науке бобров — никому до него не дававшийся в руки живой клад. Какой подарок Родине!»
Очень мне захотелось узнать во всех подробностях, как ему удалось это сделать. Познакомиться с ним. И потом написать о нём книжку — книжку о нашем Кожаном Чулке для мальчишек с рогатками.
Года не прошло, возвращается из Свердловска один мой знакомый охотник. И, захлёбываясь от восторга, начинает мне рассказывать о своей встрече там, на Урале, с замечательным человеком:
— Орёл! В лесу как дома. Нырка на воде без промаха бьёт. Следопыт. Зверолов. Исследователь — нашёл бобров за Уралом!
— Постой! Не Васильев?
— Васильев. Василий Владимирович. Внук известного русского математика. В детстве, понимаешь, жил на Волге. С малых лет пристрастился к рыбной ловле и охоте. Целые месяцы на рыбалке за Волгой — индейцем, дикарём. Что промыслит, то и ест. Осенью надо в школу — ни одни ботинки не лезут, куртка не застёгивается.
«Синий журнал» знаешь? Дореволюционный развлекательный журналишко. Там снимок: стоит мальчик рядом с огромным сомом-людоедем. Сам поймал. Это он, Васильев. Мы в его годы пескарей ловили, уклейку.
Слово за слово, из сбивчивых рассказов знакомого возникло краткое жизнеописание Васильева.
Человек неукротимого темперамента и большой воли. Страсть, охватившая такого человека в детстве, живёт в нём до смерти.
Война и революция на долгие годы оторвали Васильева от милой его сердцу рыбной ловли и охоты. В тяжёлых испытаниях вырастали и крепли убеждения — убеждения коммуниста, строителя новой жизни.
Во время гражданской войны ему доверяют заведовать всеми складами Совета народного хозяйства. Он встречается с Лениным, делает ему доклады.
Но личная жизнь складывалась неудачно, грозила катастрофа. Город давил душу. Тоска по вольной жизни под открытым небом, довела до тяжёлой болезни.
И ему было разрешено выбрать себе поле деятельности по душе.
После окончания гражданской войны Васильев отправляется с одной из дальних экспедиций, им самим снаряжённой.
На реке Демьянке — притоке Иртыша — севернее Тобольска он сходит с парохода сам-друг с женой и всем своим багажом. А багажа у него — несколько охотничьих ружей да рыболовные снасти.
Лесные люди — ханты, или, по-тогдашнему, остяки, — принимают его в свою охотничью промысловую артель. Дали юрту: «Живи, промышляй с нами».
Под их руководством он проходит суровую лесную школу — школу следопыта, зверолова, охотника-промышленника. Осенью и зимой учится тонкому искусству расставлять капканы и плашки на мелких пушных зверей. Бьет дичь и белку. Выходит против грозных лесных великанов — сохатых, медведей.
Летом в артели ловит рыбу.
Известно, в какой темноте царское правительство держало малые народы, как спаивали и грабили их купцы, скупщики пушнины.
Ханты не имели оснований доверять русским, любить их.
Но Ваську — так запросто стали они называть Васильева, — Ваську они полюбили. Васька — свой брат, делит с ними все беды и радости их трудной жизни. Васька всегда готов помочь и часто выручает товарищей из беды. Васька видел и знает много такого, чего не знают ханты. Он всегда держит своё слово и честен, как сами ханты.
Русские прогнали царя. Новые люди строят новую жизнь. Васька один из них. Васька рассказывает про новую жизнь, учит, наставляет. И ханты ему верят: Васька свой.
Много надо было терпения и выдержки, чтобы заслужить это доверие. Труднее всего было бороться с суевериями и предрассудками — с тьмой тысячелетий, в которой насильно держало лесные народы царское правительство.
Много тайн леса открыли друзья-ханты Ваське-Шайтану. И главной из них была тщательно скрываемая от всех чужих тайна местонахождения живого клада — бобров.
Клад находился далеко от Демьянки, где жил Васильев. Пробраться туда было очень трудно. Одному не под силу снарядиться для такого путешествия. Но надо спешить: бобров там бьют, их могут истребить совсем.
И в голове Васильева созрел план.
Он переезжает в Тобольск. Путеец по образованию, он проходит там охотоведческие курсы. Поступает на службу в земельное управление охотоведом. И в то же время не теряет связи со своими лесными друзьями.
Тобольское земельное управление горячо заинтересовалось вопросом о неизвестных бобрах. И вот осенью 1926 года охотоведа Васильева отправляют в экспедицию для исследования глухого угла области — верховьев рек Большой Сосьвы, Малой Сосьвы и Конды. Маршрут путешествия выработан им самим.
На этом сведения моего знакомого о Васильеве кончались. Как был найден драгоценный клад, он не знал.
Но у него был записан адрес Васильева.
На следующий год я отправился в город Берёзов на Большой Сосьве, чтобы там лично встретиться с Васильевым и расспросить его самого о его замечательном открытии.
В кепках, с портфелями снуют по площади люди…
Вдруг трое, как магнитом, притянули мой взгляд. Точнее, один из трёх, шедших рядом.
Человек этот тоже нёс портфель, тоже был в кепке и на первый взгляд отличался от других разве тем, что был не в чёрных, а в жёлтых ботинках. Но что-то резко выделяло его из общей массы горожан.
Я понял что — его походка.
Что же это? Ведь такая походка мне хорошо знакома. У кого я её видел? Где?
Закрываю на минутку глаза, и сразу — степь. И, мерно качаясь, идёт караван, идут «корабли пустыни». Мерная, плавная поступь, неторопливый, на долгий срок рассчитанный шаг, такт, ритм.
Рядом с верблюдами идут люди. Та же поступь у них, тот же шаг, ритм. Так же слегка подгибаются ноги в коленях, когда ступня плотно и уверенно ступает на землю.
Не раз я замечал: такая походка у всех людей, привыкших долго, упорно, расчётливо шагать. У всех путешественников, странников, охотников, не в городе живущих.
Открыл глаза: да, ошибки нет. На ногах — франтовские жёлтые ботинки, а кажется — высокие охотничьи сапоги!
Тогда встаю и уверенно иду навстречу этому человеку.
— Простите, вы не Васька?..
Орлиная бровь резко взлетает кверху. Глаза тяжело упираются в мои глаза — два дула в упор.
— …не Василий Владимирович Васильев?
— Васильев. С кем имею?..
Называю себя.
— А! — Орлиная бровь плавно слетает на место. Лицо сразу становится мягче. Он протягивает большую, сильную руку.
— Ваше письмо получил. Знакомьтесь.
Он представляет мне своих спутников — сослуживцев по заповеднику.
Выясняется, что до вечера нам толком поговорить не удастся. К заходу солнца он приглашает меня к себе на лодку — в своё походное жилище.
Лодка будет стоять за городом, на реке Вогулке.
Солнце близко к закату. Косая тень легла от леса на сонную воду Вогулки. Под берегом сереет каяк — большая крытая лодка, что-то вроде речной арбы. В мачту впились обрубленные лапы, над ними прибито широкое орлиное крыло. На самом верху — флаг. Он кумачовый, красный, но сейчас в сумерках кажется чёрным.