Старый медведь поднялся с лёжки и неторопливо закосолапил к знакомой поляне. Неделю назад он заломал на опушке леса корову и затащил её на эту поляну, закидал хворостом. Когда от коровы пошёл душок, начал угощаться ею. Там должно было остаться ещё порядком мяса. В животе у старика урчало. Пора было подкрепиться.
За деревьями замелькали тени. Подслеповатые глазки медведя различили волков. Целый выводок их разбегался с его поляны.
Берегись, старик! Остался ты без ужина. Вечно голодные, волки не побрезговали и несвежим мясом, лишили тебя твоего запаса. Ладно ещё не накинулись на тебя всем скопом: как стал бы защищаться против свирепых лесных псов? Хорошо, что страх перед могучим хозяином заставляет без памяти разбегаться от него всех зверей.
Удостоверясь, что от коровы не осталось ни косточки, старый медведь побрёл к лесному озерку. Там, помнится, кормилась лосиха с лосёнком. Безрогая лосиха убежит, а лосёнку деваться некуда: запутается в густом ивняке, — легко достанется старику.
К озерку тропа круто шла через чащу. Осторожно спускаясь по ней, медведь услыхал вдруг стук копыт: снизу приближался большой зверь. Все лесные звери ходят бесшумно, робко таясь. А этот…
Медведь остановился. Потянул в себя воздух. И почувствовал душный запах зверя. И раньше, чем он успел принять решение, из-за поворота тропы показалась горбоносая голова с широкими рогами, с налитыми кровью глазами. Впервые в жизни хозяин струхнул.
Огромный лось с ходу принял боевую позу: нагнул рога, грозя ударить ими противника в грудь, — и медведь с удивительной для него лёгкостью повернулся — и пустился наутёк по узкому коридору тропы.
Всего несколько шагов оставалось до конца чащи, когда медведь почувствовал вдруг сильный удар в зад и боль от впившихся ему в тело острых отростков рогов. Он вылетел из чащи и, не помышляя о сопротивлении, помчался, вихляя, между стволами деревьев.
Один месяц в году медведь перестает быть хозяином леса и сам бежит от великана, который в это время пострашней его. И неизвестно, удалось ли бы старику унести свои косолапые пятки, если бы лось внезапно сам не прекратил преследования.
Всю ночь старый медведь пролежал под корнями вывороченной вихрем ели. В эту ночь такое творилось в лесу, что всё живое притаилось.
В темноте то тут, то там раздавался страшный рык каких-то чудовищ. Короткий кровожадный рёв, от которого у старого медведя на всём теле шевелилась шерсть.
Страх бродил по лесу.
Когда совсем стемнело и над вершинами деревьев выкатилось золотое колесо полной луны, медведь услыхал со стороны поляны, где волки растащили кости его коровы, жуткий стук костей. Будь тут человек, он подумал бы, что это бьются друг с другом вышедшие из могил великаны. Хрип, стон и громкое фырканье сопровождали эту битву.
В животе у медведя урчало всё громче, есть хотелось всё сильнее, но он не решался пойти поискать в лесу хотя бы какого затаившегося в траве зайчишку. Разные корешки и травы, даже сладкие лесные дудки перестали насыщать медвежью утробу с тех пор, как он отведал коровьего мяса.
Долго раздавался ужасный стук на поляне, — и вдруг смолк. Но выходить из своих убежищ всем зверям и медведю всё равно было страшно. Всем чудилось, что чудовища нарочно притаились, чтобы наброситься на того, кто высунет нос из своего логова.
Медведь дождался рассвета и вылез из-под корней ели.
Бесшумно шагая косолапыми лапищами по мху, он осторожно приблизился к поляне. Подслеповатые глазки его различали на ней неподвижную тушу большого зверя.
Подойдя, он узнал в ней напавшего вчера на него лося. Шея лесного великана была свёрнута набок, тяжёлые рога вонзились в землю острыми отростками. Земля на всей поляне была вспахана копытами, как на деревенском поле.
Долго стоял недавний ещё хозяин леса над неподвижной тушей, оглядываясь и нюхая воздух.
Что, старик, — страшно тебе? Объявилось в лесу чудовище, погрозней тебя, — оно убило великана — лося, так непочтительно наподдававшего тебе сзади вчера.
Чуткий нос старого зверя доложил медведю, что ночью на поляне бились насмерть два самца-лося. Это они, взрывая острыми копытами землю, полночи бились, стучали костяными рожищами, хрипели и фырчали. Сильнейший победил, — и вот его противник лежит со свёрнутой шеей, поверженный на землю.
Медведь повернулся, пошёл под деревья. Собрал там хворост и на задних лапах приковылял к туше с целой охапкой сухих сучьев. Стал, по своему обыкновению, засыпáть падаль от посторонних глаз. Дождётся, когда от неё пойдёт душок, — и примется угощаться ею.
Пройдёт месяц лосиных боёв, когда всё в лесу бежит от разъярённых рогачей. Настанет предзимье, — и могучие великаны побросают наземь своё грозное оружие — тяжёлые рога. Будут мирно стоять неделями на одном месте, задумчиво пережёвывая горькие осиновые да ивовые ветки.
И будут отходить, заслышав тяжёлый дух медведя, — пусть даже такого старого, как этот бывший хозяин леса.
Красногон
Прошедшей весной, — рассказывал охотник Касим Касимович, — купил я себе в городе у известного гончатника щеночка. И отец и мать у него — красногоны знаменитые. Красногоном зовут ту гончую, какая лисиц хорошо гоняет, заячий след бросает, если на лисий натечёт. Назвал щеночка Догоняй.
Ну, в городе где ж держать, на шестом-то этаже проживая? Свёз в деревню, знакомому старику отдал. Корми, значит, и присматривай: за содержание тебе платить буду. А осенью сам приеду — наганивать по лисицам.
Однако не получилось: осенью меня в командировку послали. Только среди зимы в деревню выбрался. Гляжу — Догоняй мой с целого волка вырос!
Пошли с ним в лес. Десятка минут не прошло, — натёк Догоняй на след, дал голос. Не успел я толком лаз занять, — катит на меня русачище. Ну, ковырнул я его через голову. Подоспел Догоняй, обнюхал зайца; пáзанки я ему отрезал, дал. Это — задние лапки заячьи. Награда гончаку за работу. Догоняй схрупал их — и мах-мах обратно в лес.
Взошел я на бугорок. Думаю себе: «Отсюда весь гон увижу. С холма óвидь большая».
Догоняй опять голос даёт. На этот раз смешно как-то, совсем по-щенячьи тявкает.
Гляжу — лисица! Выметнулась из кустов и стелет по снегу — красная, чистый огонь! За ней — Догоняй. И тотчас оба из глаз пропали.
Минуты не прошло, — опять показались, только… Я прямо глазам своим не верю: только теперь Догоняй впереди, а лисица его догоняет! Тявкает тоненько: вроде ей обидно, что догнать не может.
Добежала до пенька — и села, язык вывалила. Догоняй дал круг — и к ней. «Ну, — думаю, — даст ей сейчас трёпку!»
А он шагах в пяти от неё — стоп! Припал на передние лапы и давай повизгивать. Лисица вскочила — и на него. Он от неё.
Я стою — ничего понять не могу: то ли мой Догоняй ополоумел, то ли лисица какая заколдованная. Красногон же, сын знаменитых родителей! За что деньги плачены?
Наконец обернулся он. Сшиблись. Оба в снег повалились.
«Ну, — думаю, — кончено! Загрыз».
Не тут-то было! Повозились, повозились в снегу, — встали, расскочились, уселись друг против друга. Оба языки вывалили — дышат. Потом опять друг на друга. На дыбашки поднялись и один другого повалить силятся, — лапами борют, — играют!
Играют, стрели их в глаз! Настояще играют! Это гончак-то с лисицей! Красногон!
Я как гаркну:
— Чтó делашь!
Лис пулей в кусты. Догоняй за ним.
Домой я вернулся мрачнее тучи. Ничего старику говорить не хотел, да он заставил, — рассказал ему про пса. Гляжу: улыбается.
— Дивья! — говорит. — Что ж тут мудрёного, когда они с этим лисом добрые товарищи. Из одной плошки в детстве ели, играли, возились. Потом лисёнок верёвку перегрыз, в лес убежал. Ходил я с твоим Догоняем — на зайцев наганивал. Дак они как встретятся на опушке, так обо всём забудут: хаханьки у них да хохоньки, в хоронушки играют да в догоняшки.
— Вот вам, пожалуйста, — сказал охотник Касим Касимович, пряча детскую улыбку в густую бороду. — Выходит, сами по себе добрые они — звери-то. Даже хищные. А кровожадность у них с голодухи.
И, подумав, заключил:
— Дети и детёныши — они на всем свете одинаковые. Когда сытые, так не сердитые, игры одни на уме. Полагать надо, то же и у взрослых было бы, как бы всяк в душе своей дитя сохранил до старости.
Волк и капкан
— Полно шутить, — сказал волк капкану, — отпусти лапу-ту!
Попал волк в капкан.
Больно ему. Того хуже — страшно: придёт хозяин — шкуру спустит.
Изогнулся волк, что силы, капкан грызёт.
Ничего не получается: сталь.
Капкан и говорит волку:
— Напрасно стараетесь. Вот только зуб себе сломали. А я прекрасно к вам отношусь. Готов к услугам.
Зарычал волк в бессильной злобе.
— Ну за что вы на меня так гневаетесь, — продолжает капкан. — За то, что я поймал вас за лапу? Но ведь я только слуга хозяина. И таково моё предназначение: хватать и не пускать. Соответственно и моё устройство. Желаете, — я объясню вам механизм. «Всё понять — всё простить», — говорит мудрость.
— Полно шутить, — сказал волк капкану. — Отпусти лапу-ту!
— Как раз этого-то я и не могу сделать, — возразил капкан. — Наши желания должны быть разумными. Я объясню вам заодно и ваши обязанности в настоящем положении. Поскольку вам всё равно некуда спешить до прихода хозяина.
И начал:
— На воле ходить с оглядочкой надо. Вот вы не поостереглись, задели ножкой мою тарелочку, спрятанную под снегом, — и попали мне в зубы. Оступились, — теперь уже так или иначе придётся вам покориться неизбежному и дождаться здесь хозяина. А хозяин-то уж лучше нас понимает, что в наших интересах. Он возьмет ножичек и…