Тут капкан понёс такое, что волк, уже готовый примириться со своей горькой участью, с отчаяния перегрыз зубами собственную лапу — и ушёл в лес на трёх.
Впоследствии волк говорил, что ещё дёшево отделался.
Письмо с пером жар-птицы
Дорогой памяти Евгения Шварца
— Птицы никогда не лгут.
Друг мой, ты прав, глубоко прав: птицы никогда не лгут. И это — сказка с хорошим концом.
Напрасно думают, что жар-птица — птица радости — живёт только в сказке.
Она живёт в наших садах.
Мальчишкой я поймал её сам, своими руками.
Голос её как флейта. Многие слышат у себя за окном её пронзительный и радостный зов. Но редко кто даёт себе труд выйти из дому и найти её.
Это — солнечная птица, и поёт она только в солнечные дни в молодой, свежей, яркой листве. Кому ненароком и блеснут её золотые перья, тот подумает, что это солнечный луч играет в зелени. Перья жар-птицы как луч горят, — и она ни минуты не сидит на месте.
Когда мне в первый раз удалось разглядеть её в саду на берёзе, я так был восхищён, что тут же дал клятву себе во что бы то ни стало поймать её. Я хотел наслаждаться её красотой и пением у себя дома каждый день — и летом и зимой.
Но как поймать неуловимую жар-птицу?
— Надо найти её гнездо, — придумал я. — Она прилетит к своему гнезду — и попадётся.
Я был тогда несведущ в орнитологии — науке о птицах. О гнезде этой птицы знал только из сказки.
Я говорю про сказку с самым печальным концом: про сказку о человеке, потерявшем свою тень.
Я говорю о сказке, которую поведал миру Адельберт Шамиссо: «Удивительная история Петера Шлемиля».
Помнишь, как бедняга заметил на залитом солнцем песке человеческую тень, похожую на его собственную пропавшую тень?
Шлемиль кинулся на неё, схватил, но «натолкнулся на неожиданное и твёрдое физическое сопротивление».
«Невидимые кулаки, — жалуется Петер Шлемиль, — нанесли мне под рёбра самые неслыханные удары, когда-либо испытанные человеком».
Оказалось, то была тень невидимого человека. А невидимым этот человек был оттого, что нёс в руках «невидимое птичье гнездо, делающее невидимым того, кто его несёт, но не его тень».
Я знал, что птица, гнезду которой народная молва приписывает неполные свойства шапки-невидимки, как раз и есть моя жар-птица. Тебе-то, сказочнику, не покажется неправдоподобным, что сказка помогла мне найти в жизни то, что я так желал найти.
Петер Шлемиль «обнаружил тень самого невидимого гнезда» и по ней нашёл это гнездо.
Я поступил так же.
На одну из берёз в моём саду жар-птица прилетала всего чаще. Но как я ни заламывал голову, её гнезда на этом дереве разглядеть не мог.
Тогда я стал искать тень гнезда. И приметил: в одном местечке между ветками кружевная листва берёзы не просвечивает.
Я влез на берёзу и сверху увидел то, что ждал увидеть. Нет, не гнездо: только разевающиеся жёлтые рты сидящих в гнезде птенцов.
Тогда я сварил птичий клей и вымазал этой незастывающей адской смолой ветви, между которыми пищали птенцы.
Как жестоки мы бываем в погоне за мечтой! Тяжело мне теперь вспоминать этот мой мальчишеский поступок.
Недолго могла вынести голодный писк своих птенцов жар-птица. Прилетела кормить их.
Села на ветку — и уж больше не могла улететь — приклеилась.
Громкий победный марш барабанило моё сердце, когда я схватил прекрасную птицу и со всеми предосторожностями оторвал её от ветки.
Дома я отмыл тёплой водой клей с её ободранных до костей ног. И пустил её в приготовленную заранее клетку.
Как ужасно она закричала, как билась, увидев себя в плену!
Конечно, она разбила бы голову о крепкую решётку своей тюрьмы, если бы я не поспешил покрыть клетку непроницаемым для света покрывалом.
Так всегда поступают с пленными птицами, чтобы сделать их покорными. В тёмной тюрьме птицы перестают рваться на свободу.
Моя прекрасная пленница затихла.
Но очень долго, очень долго она не могла привыкнуть к своей клетке — даже в темноте.
Уже настала осень, когда я, задыхаясь от радостного ожидания, решился наконец впервые снять покрывало с клетки — и взглянул на свою пленницу.
Боже, что я увидел!
Не раз я находил на выдвижном днище клетки выпавшие золотые перья. Это было в порядке вещей: ведь осенью все птицы линяют и, перелиняв, становятся ещё красивее.
Но в клетке я увидел не прекрасную солнечную жар-птицу, а больную, грязно-бурую маленькую ворону.
Надо ли говорить, что она не пела?
Как стала бы она петь, когда у неё отняли её радость — солнечный свет, свободу? Ведь птицы никогда не лгут.
Я отнёс мою жалкую пленницу в сад — и там выпустил.
У неё едва хватило сил взлететь на дерево.
Лист уже падал с берёз, и её подруги давно улетели в свои солнечные края. Ей предстояло умереть здесь, среди обнажённых ветвей, и упасть на почерневшую от дождей, холодную землю.
Но я решил, что всё же ей лучше будет умереть на свободе, чем в клетке.
Ты, может быть, думаешь, что моя жар-птица всё-таки сказочная? Ты хочешь знать её учёное название?
Изволь. Теперь я стал сведущ в орнитологии — науке о птицах. Могу тебе назвать не только её имя, но и сказать, к какому роду-племени она принадлежит.
Эта птица сродни воронам — Corvidae. Вместе с тем из всех наших птиц она ближе к семейству райских птиц — Paradisadae.
Тебя не удивит близкое родство этих двух семейств.
У моей жар-птицы золотое как день оперение и чёрные как ночь крылья.
Согласно принятой ныне в науке тройной латинской номенклатуре, она носит название: Oriolus oriolus oriolus L. Ориолюс ориолюс ориолюс Линнея, а по-русски просто — Иволга обыкновенная.
Теперь-то я знаю, что в неволе иволга теряет свое солнечное оперение, никогда не поёт в клетке и скоро умирает.
Выпавшие перья — вот всё, что осталось мне на память о её красоте и песнях.
Одно из них посылаю тебе: memento mori! Помни о смерти!
Да послужит мой горький опыт предостережением всем, кто держит птиц в неволе.
Но ты уже, верно, негодуешь:
— Вот так сказка с хорошим концом! Да это же правда, правда с самым печальным концом.
Нет. Я ещё не досказал до конца.
Слушай.
Моя жар-птица, птица-радость, вернулась ко мне следующей весной. И снова я услышал её зов — всё такой же пронзительный и радостный.
Почему она не умерла осенью и как — бессильная — улетела зимовать в свою солнечную страну, — не знаю.
Знаю только, что жар-птицы, птицы-радости, живут в наших лесах и садах, живут в сказках. И если сами мы их не погубим, то никакие Советники и даже сама Снежная Королева не заморозят их песен.
Рождение радости
Я вышел из университета в шестом часу вечера. Последний и самый трудный зачёт был сдан, впереди — всё лето свободное. Но, странно, я совсем не испытывал знакомого с детства, с первых лет школы, чувства радости: «сделал дело — гуляй смело!» Ничего, кроме усталости.
Правда, этот месяц я очень усиленно занимался. Последние две ночи совсем не спал. Поддерживал себя только крепким чаем и кофе.
Хоть бы выкинуть сейчас всю эту науку из головы! Но, как это всегда бывает при переутомлении мозга, голова, так сказать, уже на холостом ходу продолжала работать всё в том же, налаженном направлении. Мысли крутились впустую, как разогнавшийся маховик, с которого сняли приводной ремень. Как ни старался, я не мог думать ни о чём другом, кроме только что сданного предмета, — ничего толком не видел кругом себя, ни на чём не мог сосредоточиться! Это было мучительно и смахивало на безумие.
Вдруг резкий визг ворвался мне в уши и как бы отдался в гулкой пустоте под сводом черепной крышки.
Это стрижи, как это с ними часто бывает, под вечер, играя и гоняясь друг за другом, стремительно ринулись с высоты и с криком пронеслись мимо меня.
Этот неожиданный крик был из другого мира, — не из того, в котором кружились мои мысли. Он как будто распахнул какую-то дверцу в мозгу: я вдруг увидел себя идущим уже за мостом по набережной Невы, впереди вставал Фальконет[18], жёлтое с белыми колоннами здание сената, мост лейтенанта Шмидта. Услышал гудки автомобилей, пароходиков, шум толпы. И вдруг мучительно пожелал очутиться далеко от этого шума и обычной городской суетни, ужасно сейчас меня удручавшей.
Очутиться где-нибудь у крошечной сторожки железнодорожного стрелочника, около домика с маленьким огородом и лужайкой, где ходит на приколе пёстрая коза или розовый поросёнок, — а кругом — свежий лес, и узенькая-узенькая речушка бежит, и — тишина. Такая желанная, такая отрадная лесная тишина!
Стоило только пожелать — и сейчас же само собой сложилось решение: еду! Я же свободен, как птица. По дороге на вокзал забегу домой, возьму плащ, немного еды — и ночую сегодня в лесу.
Есть своеобразное наслаждение — наслаждение свободой и неизвестностью: выбрать в стенной таблице цен за проезд первое понравившееся название станции, взять до неё билет — и ехать в совершенно тебе незнакомое место.
Через час я сидел в вагоне и ехал, сам не зная — куда.
Не знаю, долго ли так ехал. Только вдруг меня сильно встряхнуло, — я очнулся, — понял, что, может быть, давно уже дремлю — и с испугом взглянул в окно.
В окне я увидел как раз то, чего мне хотелось: сторожка стрелочника, белая коза на приколе, речушка, стена леса. Это совпадение моей мечты с действительностью нисколько не удивило меня тогда.
Ни минуты не раздумывая, схватил я свой плащ, сумку — и выскочил на площадку.
Поезд круто поворачивал и на повороте замедлил ход.
Я соскочил со ступеньки и благополучно приземлился на небольшой насыпи мягкого песка. Конечно, мне и в голову не пришло возвратиться к сторожке и справиться, куда это я прибыл. Заметив убегавшую в лес тропинку, я беспечно направил по ней свои весёлые ноги, предвкушая впереди новые удачи.