Я очнулся.
Перед самым моим носом на кучке травинок и соломинок, похожих на крошечные деревца с заострёнными к концу безлиственными ветвями, сидело насекомое, цикаделька с острыми щитами на спине, — цикаделька, удивительно напоминающая страшноящеров юрского периода — стегозавров. Не остался ли до нашего времени тот страшный возраст Земли, когда высшими существами на ней, владыками жизни были гигантские сухопутные крокодило-киты с маленькими головками, с ничтожным мозгом, не могущим себя сознать, — не остались ли, — думал я, — эти древние формы жизни и сейчас, в виде таких вот крошечных насекомых? Смешной пережиток грозного времени?!
За речкой над лесом из тумана всходило солнце, — уже не белое: золотое наше солнце.
Высоко над вырубкой пел-заливался лесной жаворонок — юла. В каждой ноте его прекрасного голоса звучал восторг бытия: существует мир, существую в нём я — маленький, крылатый, — и жить в этом мире чудес прекрасно!
Восторг охватил и меня.
Я вскочил. Я запел — без слов, сам не знаю, что. Мне было прекрасно.
Потом, успокоившись и поев, я легко нашёл дорогу к полотну железной дороги: за лесом слышался гром проходящих поездов.
Через два часа я был дома.
Вот какие странные шутки играют иногда с нами наши нервы, наш переутомлённый мозг.
Может быть, вы хотите знать, какой зачёт я сдал перед тем в университете?
Конечно — палеонтологию: науку о странных существах, прежде населявших нашу Землю и уступивших своё место на ней легкокрылым птицам.
СтатьиОтрывки из дневникаПисьма
История нашего рода
Документы по нашей родословной хранились у деда моего Льва Бианки. Дед обладал открытым характером; в его доме не было замков: документы, деньги, ценные вещи лежали у всех на виду. И вечно он был окружён весёлой, шумной молодёжью.
В день серебряной свадьбы деда и бабушки особенно много молодёжи собралось у них в доме. Девицы и их кавалеры украшали гирляндами зал, где — после пира — всю ночь должны были происходить танцы; делали розетки на канделябры с многочисленными свечами.
У них не хватило бумаги для розеток. В кабинете они разыскали большое количество хорошей пергаментной бумаги, исписанной только с одной стороны. Прекрасные получились из неё розетки.
К утру свечи в зале догорели. Прислуга выкинула обгоревшие и засаленные клочки пергамента. Дед спохватился только на следующий день.
История нашего рода сгорела. Свет её огня освещал лица оживлённой, танцующей молодежи и, может быть, помог счастию не одной пары. Это всё утешение, оставшееся потомкам беспечного деда Льва.
Памятная история нашего рода начинается с прадеда моего — Томаса Бианки.
По предположению рассказывавшего мне, Томас Бианки был карбонарием. Ему пришлось бежать с родины. Он поселился в кантоне Тургау, в местечке Бишофсцелль; принял швейцарское гражданство.
В то время Швейцария была завоёвана Францией. В местечке Бишофсцелль стояли французские войска, имелся свой «наместник» (Наполеона).
Иммигрировав в Швейцарию, Томас Бианки (вероятно, из конспиративной цели) принял фамилию Вейс (перевёл свою фамилию на немецкий язык; большинство населения Тургау — немцы).
Отличительными чертами его характера были: горячность (большой и бурный темперамент) и рыцарская вспыльчивость: совершенно не мог видеть никакой несправедливости и при любых обстоятельствах бросался защищать слабых и обиженных.
Однажды, проходя одной из улиц в Бишофсцелле, Томас Вейс услышал во дворе крики и отчаянный визг поросёнка. Бросившись во двор, он увидел, что наполеоновский солдат тянет поросёнка в одну сторону, а хозяин-бюргер в другую. Выяснив, что на его глазах происходит грабёж, Томас потребовал, чтобы солдат и бюргер последовали за ним к наместнику, забрав с собой поросёнка. Ему повиновались.
Во дворе правителя им пришлось ждать: у наместника обедали гости, он не был расположен отрываться от хорошего обеда ради какого-то поросячьего дела.
А Томас не был расположен ждать. Он без приглашения прошёл в дом и попал в гостиную. Через закрытые двери он услышал звон ножей и бокалов.
Увидев в углу комнаты клавесины, Томас подсел к ним и, взяв несколько аккордов, громко запел, давая таким образом знать хозяину, что его ждут.
Томас пел. Бюргер тоже вошёл в гостиную. Когда певец кончил, дверь из столовой распахнулась и в гостиную ворвался хозяин.
Тут между ним и Томасом произошел диалог вроде следующего:
Наместник. Кто вы такие, как сюда попали?
Томас объяснил.
Наместник. Кто из вас пел?
Томас. Я.
Наместник. Понимаете вы, что у вас замечательный голос? Вы учитесь петь?
Томас. Нет.
С этого и началась его карьера — карьера знаменитого певца.
Наместник оказался большим любителем и хорошим ценителем музыки (что не всегда совпадает). У него были связи в музыкальном мире. Он оказал Томасу Вейсу покровительство, реабилитировал его политически — что позволило Вейсу опять превратиться в Бианки, оставшись швейцарским гражданином, — и отправил его обратно в Италию к своему другу, знаменитому по тем временам композитору и музыканту (имя неизвестно). Томас Бианки стал профессиональным певцом (тенор).
Его ждала мировая слава.
Будучи уже европейской знаменитостью, он гастролировал по всем странам.
Женился он в Германии.
О жене его — вернее, о её родне — придётся сказать несколько слов особо.
Семейные предания рассказывают, что Томас Бианки взял жену из того старого рода, одна из дев которого была причиной возникновения лютеранской религии.
Дева эта была замечательно хороша собой: в ней гармонично сочетались черты французских и немецких женщин. Она происходила от смешанного франко-аллеманского брака.
Лютер познакомился с ней и полюбил.
Его священнический сан лишал его возможности вступить в брак. И тогда, будто бы, суровый, но горячий проповедник, пылая неутолимой страстью, поднял свой решительный протест против показной аскетической тогда католической религии — и выдумал новую. Протестантская религия разрешала лицам духовного звания вступать в брак.
Лютер женился на своей избраннице.
Фамилия её в девичестве была — Бора.
Гастролируя по всем европейским странам в качестве мирового маэстро, певец попал в Россию. Здесь он пел в Петербурге.
Его пленила русская природа.
Будучи богат, он купил себе имение в Польше (где-то под Варшавой). Петь продолжал главным образом в Петербурге.
Простудился там — и потерял голос.
Русские врачи не помогли. Он отправляется в Германию, в Шварцвальд. Там его заставили долгое время молчать совсем. И вылечили.
Он продолжал петь, говорят, с прежней славой.
Умер он, кажется, в своем имении под Варшавой, оставив троих детей: Льва, Иво и дочь Валентину.
Имя Валентины Бианки упоминается в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона.
Валентина Бианки обладала исключительным голосом (героическое сопрано).
Она была примадонной Мариинского театра.
Для её голоса композитор Серов написал партию Юдифи в опере «Юдифь». Партию эту — в таком виде, как она была написана для бабки Валентины, — до сих пор не может исполнить ни одна певица (непомерно велик диапазон).
Валентина Бианки рано сошла со сцены. Она полюбила, и жених её (фамилия его Фабиан) поставил решительное требование: или сцена, или семья.
Певица выбрала семью и уехала с мужем в провинцию (муж её был лесничим где-то в Остзейском крае).
У меня сохранилась фотография бабки Валентины; она — в роли Антониды в опере Глинки «Жизнь за царя».
Судя по фотографии, у бабки Валентины была фигура сорокаведёрной бочки. Такая же фигура была у знаменитой итальянской певицы начала этого столетия — Баронат. (Сверхколоратурное сопрано.) Баронат мне довелось слушать не раз.
Продолжается ли род Фабианов бабки Валентины, никому из нас, её внучатых племянников, неизвестно.
Иво Бианки был профессором Петербургской консерватории. Отличался, будто бы, неуживчивым и резким характером, он был ярым поборником справедливости. (Есть сведения, что состав преподавателей Консерватории того времени не отличался высоким моральным уровнем, чем и была вызвана «неуживчивость» деда Иво, человека крайне принципиального, аскета и холостяка.)
Были у Иво причуды. Так, он считал, что носить два дня подряд одну и ту же пару обуви крайне вредно. В одной из комнат его большой «холостой» консерваторской квартиры стояла 31 пара ботинок; каждый день в месяце чудаку подавалась новая пара, а вчерашняя ставилась на своё место.
Страдал любопытной идиосинкразией: плохо переносил все фрукты и ягоды и, в особенности, землянику: при одном запахе этой ягоды невыносимо страдал, до судорог. Идиосинкразия эта «передалась» в нашем роду моему старшему брату Льву Валентиновичу: он не ел никаких фруктов (кроме яблок и «большого круглого огурца» — арбуза; дыню не выносил) и пахучих ягод; от запаха земляники приходил в ярость; очень плохо переносил запах одеколона и многих духов.
Племянница моя Нерея — дочь среднего брата, Анатолия Валентиновича — очень любит землянику (как и все другие члены нашего рода), но, поев её, заболевает.
Когда деду моему — Льву — исполнилось 16 лет, его отец — Томас — заявил: «Довольно юнцу сидеть дома, пускай-де учится ходить на своих ногах», — дал ему письмо к какому-то влиятельному ученому другу в Германии и отправил сына за границу.