Я никогда не видал герцога, но всей душой его ненавидел. И рад был ему насолить хоть тем, что убивал его дичь.
Я был на год моложе Андрюшки, но у меня уже была тогда собственная двустволка: я охотиться начал очень рано.
Привычка заносить в тетрадь свои наблюдения распространилась и на охоту. К двадцати семи годам у меня накопились целые тома записок. Они лежали мёртвым грузом у меня на душе. В них — как в Зоологическом музее — было собрание множества неживых животных в сухой записи фактов, лес был нем, звери застыли в неподвижности, птицы не летали и не пели. Тогда опять, как в детстве, мучительно захотелось найти слово, которое бы расколдовало их, волшебным образом заставило ожить.
Таким словом могло быть только художественное слово. И вот я пишу рассказы, повести, сказки — про зверей и птиц, про охоту, про лес, мою радость!
Борис Степанович Житков и его литературное наследие
В конце 1924 года был организован сектор детской литературы Ленинградского отделения ГИЗа. В числе первых авторов в редакцию сектора явился один известный поэт с тетрадью стихов для детей.
Поэта направили к редактору — пожилому человеку небольшого роста, с резкими чертами лица, похожему на француза. Поэт знал всех ленинградских редакторов, но этого видел впервые.
Редактор прочёл стихи и сказал просто:
— Не годятся.
Поэта передёрнуло.
— Кто вы такой, чтобы мне… — начал он.
Шаркнув ногой, легко и чётко редактор отрапортовал:
— Штурман дальнего плавания Житков.
И, не дав поэту времени опомниться, начал объяснять ему при помощи карандаша неправильности, допущенные маститым поэтом в стихотворном описании парусного судна.
При этом строгий редактор-новичок обнаруживает такой замечательный дар рассказчика, сообщает попутно сведения из всевозможных областей человеческих знаний, такие новые, увлекательные мысли высказывает о художественной литературе для детей, что поэт — это был настоящий поэт — забывает о своем оскорблённом самолюбии и с жаром вступает в разговор.
Беседа кончается мирно, и поэт берётся переделать стихи.
Став писателем, Борис Степанович Житков не перестал чувствовать себя штурманом дальнего плавания. Он и большой корабль своего творчества вёл с полным сознанием своей ответственности и с уверенностью человека, привыкшего ориентироваться по далёким звёздам.
Описанный разговор произошёл всего через несколько месяцев после дебюта Бориса Степановича в художественной литературе. Но в эти немногие месяцы Борис Степанович уже успел создать несколько классических вещей и уже мог давать полезные советы даже маститым мастерам слова.
Такое, на первый взгляд чудесное, возникновение нового «классика» покажется далеко не таким удивительным, если рассказать о том, кем был Борис Степанович в жизни.
Резкую грань надо провести между двумя типами наших авторов книг для детей. Одни из них родятся от литературы, другие — от жизни.
Авторы первого типа — назовем их условно «литераторами» — обычно рано начинают писать и печататься, часто ещё вундеркиндами. Они овладевают литературным мастерством в том возрасте, когда совсем ещё не знают жизни и, следовательно, ничего нового сообщить о ней людям не могут. Материал, содержание для своих стихов и прозы они черпают из литературы же. Начав с этого, они обычно этим и кончают.
«Поэт — сын гармонии: и ему дана какая-то роль в мировой культуре, — говорит Блок. — Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной, безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых, привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих, внести эту гармонию во внешний мир»[22].
От первого, самого трудного дела поэты типа «литераторов» себя освобождают.
Это — люди комнатные, так всю свою жизнь и проводящие в комнатах. Зачем бежать им «на берега пустынных волн, в широкошумные дубравы», когда отлично кормят и приносят славу стишки, написанные дома, среди «забот суетного света», быть погружённым в которые «литератор» вовсе не считает малодушием.
Единственная специальность «литераторов», единственное возможное для них средство существования — это литература.
Не зная людей труда — суровых воинов жизни, видев их только через окошко своей комнаты, «литератор» пишет в своих стихах и прозе об этих людях, об их труде, об их инструментах, об окружающей их природе — о чём угодно. А поставьте его в положение Робинзона — и «литератор» погиб: ведь он ничего не умеет делать, он никогда не держал в руках ни одного инструмента, кроме пера.
Авторы этого типа всего лишь пересказчики. И так же понятно, что «литераторы» склонны к формалистическому оригинальничанью, к языковым и стилистическим «изыскам»: в чем же и показать себя пересказчику?
Другого типа авторы — настоящие писатели, вроде Бориса Степановича Житкова — обычно приходят в литературу с знанием жизни, с умением видеть и понимать эту жизнь. Жизнь они ставят выше литературы и берутся за перо для того, чтоб сделать жизнь лучше и разумнее. Жизненный опыт, «внутреннее давление» — свойственное человеку стремление передать накопленный личный опыт всему человечеству, в особенности же вооружить им вступающее в жизнь молодое поколение, — это внутреннее давление и заставляет таких людей писать, часто именно для детей писать.
Борис Степанович сорока двух лет от роду дебютирует в детском журнале «Новый Робинзон» рассказом «Над морем» и сразу же начинает вести в этом — с таким многозначительным названием! — журнале отдел «Как люди работают». Не комнатным же людям было рассказывать детям о том, как люди работают. Для этого нужен был именно Борис Степанович.
Он был человеком чрезвычайно больших и разносторонних знаний. Но этого мало. Его никогда ни в чём не удовлетворяли знания без уменья, столь характерные для комнатных людей, для всей рафинированной интеллигенции.
Трудно перечислить все его знания и умения. Достаточно сказать, что, окончив (после университета) Политехнический институт, он взял место инженера не прежде, чем сам познакомился с трудом рабочих всех подведомственных ему как инженеру специальностей. В 1908 году он был начальником научной экспедиции на Енисее и одновременно капитаном экспедиционного судна; к этому времени он уже проделал работу каждого из своих подчинённых: от матроса и кочегара до машиниста и штурмана, от препаратора до ихтиолога. Он любил всякий труд, брался за всякий труд и, взявшись, доводил приобретённое уменье до высокой степени мастерства. Человек изобретательный, он не довольствовался тем, что было, а старался усовершенствовать приёмы каждого труда, сконструировать новые, более совершенные инструменты и машины.
Читатель требует от писателя углублённого, исключительного знания жизни. Читатель-ребёнок во что бы то ни стало хочет видеть в любимом писателе своего героя, требует от него умения делать всё, о чём говорится в книге. Велико разочарование маленьких читателей, когда при долгожданной встрече с любимым писателем они убеждаются, что они обманулись, что всё обаяние автора их любимых книг заключается только в умении подобрать красивые слова. Встреча с настоящим писателем «от жизни», а не «от литературы» этим жестоким разочарованием не грозит им.
«Какой он детский писатель, — говаривал Борис Степанович, — раз он гвоздя в стену не умеет вбить».
Сам Борис Степанович мог рассказать и показать на деле своему маленькому читателю, как сделать звонок, шалаш, лук, как одеть куклу, как сделать модель маленького кино и большого парусного судна, парохода, буера, планера, аэроплана, как скорей и лучше научиться владеть топором, научиться плавать, стрелять, как смастерить змей и ещё тысячу других интересных вещей. И если б захотел похвастать, мог бы рассказать про самого себя, как он пулькой из винтовочки сбивал на лету перепелов; как вытаскивал из рек и морей утопающих; как в метель находил дорогу и спасал жизнь замерзающим путникам; как выбирался из-под опрокинувшейся и прикрывшей его собой лодки; как воспитывал волка; как под носом у царской полиции прятал у себя революционеров; как в шторм водил утлое судёнышко за границу и привозил оттуда литературу и оружие для революции — и ещё тысячу интересных вещей.
Борис Степанович был старшим братом славных героев своих рассказов.
Можно с полной уверенностью сказать, что он, попав на необитаемый остров, устроился бы там не хуже любимого героя детей (да и не только детей!) самого Робинзона Крузо. Да есть и прямое доказательство этому в его биографии: во время белого террора в Одессе Борис Степанович скрывался в землянке на пустынном берегу Чёрного моря.
Он жил отшельником, добывал себе пищу рыбной ловлей, охотой и другими робинзоновскими способами. А кругом царил голод, такой голод, что смерть тысячами косила людей, не умевших прокормить себя средствами первобытными.
Любя вещи, умея обращаться с каждой из них так, что они давали всю ту пользу, какую только могли давать людям, он, однако, никогда не окружал себя лишними вещами, всё раздаривал и умер, оставив после себя две скрипки да несколько книжек.
— Моральный комфорт мне дороже, — любил говаривать Борис Степанович.
В первые годы после нэпа, когда вся страна изо всех сил строила новую жизнь, он часто задавал знакомым вопрос:
— Если б вам сейчас дали миллион золотом с обязательством быстро истратить его по своему желанию, что бы вы сделали с ним?
И все, не задумываясь, отвечали:
— Прежде всего я бы накупил (или накупила) себе массу всяких вкусных вещей, потом хорошо оделся бы, потом снял бы себе отдельную квартиру с ванной и… — дальше шло перечисление всевозможных жизненных удобств.
Борис Степанович улыбался и говорил только:
— Но ведь для этого куда как много миллиона, а по условию надо его истратить весь.
И знакомые не знали, куда деть такую уйму денег.