Когда его заветные желанья
Еда да сон?
Животное — и всё.
Наверно, тот, кто создал нас с понятьем
О будущем и прошлом, дивный дар
Вложил не с тем, чтоб разум гнил без пользы.
Оставив в стороне бога, увидим, что в процессе эволюции человек вступил на высшую от животных ступень именно благодаря этому «дивному дару» — разуму, сознанию, самосознанию, — «понятию о прошлом и будущем».
Понять прошлое и будущее невозможно без понятия о настоящем. Пристальное внимание к настоящему — к окружающему миру, хотя бы в самых узких рамках — пусть даже в пределах одной деревни, городка, сада и леса, одного озера или речки, — пристальное внимание — вот первое качество краеведа.
Живой краевед начинается там, где кончаются сведения о крае, почерпнутые из книг, и начинаются личные наблюдения из местной жизни — и, конечно, их запись, — личное исследование местной жизни, «собирание фактов».
«Краеведение» в широком смысле есть, в сущности, «жизневедение» в неограниченном масштабе, начиная с местного быта. Понятие «краеведение» охватывает как изучение местной природы, так и изучение местного человека — то и другое в их настоящем, прошлом (история) и, по возможности, в будущем. Ведение подразумевает в себе не только приобретение знаний, но и передачу их людям (культура и письменность).
Каждый писатель, в какой бы «край» он ни приехал, сразу становится «краеведом». С первого же дня пресловутая «записная книжка писателя» начинает заполняться его личными наблюдениями над местным наречием, местной жизнью человека и природы. Писатель, поэт собирает факты на месте, художник делает этюды. То и другое (в какой-то мере) пригодится им потом, ибо всякое настоящее искусство растет из жизни, в основе своей опирается на жизненные факты. «Творя», всякий художник преломляет эти факты, как говорится, «сквозь призму своей души» и особым образом, в силу своего таланта, претворяет их в образы — тем более типичные, чем более его «художественный талант» — в реалистические, романтические, лирические, сказочные образы, в зависимости от характера своей «душевной призмы», своего «таланта».
Художник никогда не бывает простым протоколистом фактов в своих художественных произведениях: натурализм — не искусство.
Вот почему я упорно придерживаюсь, говоря о писателе, поэте, художнике, пушкинского слова «сочинитель»: художественное творчество есть сочинительство.
Это, однако, относится уже к обработке собранных фактов, столь различной у писателя-сочинителя и учёного, не имеющего права ничего сочинять.
Вообразить себе только поэта, художника, не изучающего «натуру», питающегося одной литературой!
Мыслим разве учитель, беспрестанно, изо дня в день не изучающий своих учеников (то есть «местное население»!), условия их быта, их язык, их характеры, способности, наружность? Не делающий этого ничему не может научить детей, и это входит в его обязанности. А делающий это тем самым собирает, накопляет для себя, для своей работы краеведческие факты. Ведь в каждом крае, в каждой области, в каждом районе, в каждом городе и в каждой деревне свои характерные особенности местного населения, его быта, зависящего от особенностей местной природы, человеческого труда в ней и т. д. У «предметников» обязателен ещё некий специальный интерес в области того предмета, той научной дисциплины, которую он преподаёт.
И к кому же обращаться, приехав на новое место, как не к местному учителю, сельскому учителю? (Прежде ещё попы хорошо знали деревню — благодаря институту исповеди и требам.)
И кто же лучшие краеведы, как не учителя? (Серебров на Урале, Серебряный и др. на Алтае, М. Терезкин в Якутии; ярославские учителя-краеведы.)
Правда, с горечью приходится констатировать, что многие наши учителя (опять-таки не говоря о присутствующих!) именно в этом отношении далеко не на высоте положения. Мне лично сколько раз приходилось констатировать, что преподаватели, например, зоологии совершенно не знают местной фауны, изумляются, услышав, что у них под носом живут два разных воробья (для них всякая мелкая птица воробей, а побольше — ворона), а преподаватели ботаники ничегошеньки не смыслят в местной флоре. До того, что поповник («любит — не любит») принимают за лекарственную ромашку, а дерево «верес» (можжевельник) путают с травой вереск.
Такие учителя, учителя-чиновники (обыватели), знающие свой предмет лишь «от сих до сих», «в пределах учебника», не видящие вокруг себя того самого, о чем учат детей по книжке, могут вызвать у детей только отвращение к тому предмету, который преподают, только калечат детей.
Это — нищие, нищие духом и сердцем. Они слепы, глухи, и очень жаль, что и не немы к тому же: их мертвый голос убивает в ребёнке всякую любознательность и желание учиться.
Странное дело: как часто приходится слышать от сельских учителей и учителей в малых провинциальных городах жалобы на скуку. Как часто спрашивают у меня: «Зачем вы приехали к нам сюда? У нас тут такая скука! Ни театра, ни кино; гармошки даже нет в нашей деревне. Леса да болота — зелёная скука! То ли дело у вас в Ленинграде, в Москве… Тут и заняться нечем».
Признаемся себе со всей откровенностью: «скука внутри нас», и только внутри нас: нет её нигде в мире вне нас, ни одно живое существо в естественных условиях своего существования никогда не испытывает скуки, кроме человека. Скука (так же как пошлость) — понятие чисто человеческое. А человек скучает только тогда, когда ничего вокруг себя не видит и не слышит «интересного», не знает, чем занять себя.
Скучно, ох как скучно быть слепым, быть глухим и совершенно ничего не понимать, что кругом тебя происходит. Ещё бы не скучать такому человеку — нищему!
А надо сказать, что мы (как правило!) совершенно не видим того, что примелькалось нашим глазам, совершенно не слышим того, к чему привыкли наши уши, — как бы вовсе перестаём ощущать то, к чему привыкло наше тело.
Примеры.
Сидишь за столом, работаешь, куришь — и нисколько не обращаешь внимания на то, какой вокруг тебя воздух. Войдёт «свежий» человек: «Как вы можете тут сидеть? Да тут топор можно повесить!» Визжат купальщицы, погружаясь в воду. А через две минуты — тепло в воде и уютно, тело привыкло, и уже воздух кажется холодным.
У Чехова человек, проходя мимо магазина, ежедневно читает вывеску: «Большой выбор сигов». Случайно раз остановил глаза, оказывается: «Большой выбор сигар». А ведь каждый день читал и не удивлялся бессмыслице написанного: магазин-то табачный!
Мы даже самих себя не видим (кроме как в зеркале): например, рук своих. Короче говоря, мы не видим, не слышим того, о чём не думаем.
А задумаемся, взглянув, увидим — и вот удивимся. Мы не умеем видеть. Нас учат (учитель, учебник) видеть. Тогда, смотря, мы видим те признаки предмета, на которые нам указали. И обычно, научась предмет видеть, мы разучиваемся на него смотреть.
Взять эту бумажку в руку. Ведь совсем не всё равно, как на неё смотреть: отодвинув на длину руки — буквы многие не различить, держать «в фокусе» или — у самого носа (прочти-ка что-нибудь!).
…И всякий предмет, всякий пейзаж, всякое животное и растение рассказывает, как бумажка, покрытая таинственными письменами, которые надо разобрать.
Дело художника (писателя, вообще искусства) — учить людей смотреть. Смотреть и рассматривать.
Дело учителя обычно в том, что он научает видеть, не научив смотреть. И очень скоро (от ежегодных повторений курса) он сам абсолютно разучается смотреть, а значит, и видеть что-либо, кроме «перечисленных признаков».
Разучаясь видеть мир, жизнь, как она есть, во всей её сложности, неожиданности и красоте, мы живём в царстве признаков, ограниченных признаков, — ограничиваем себя, человеческое в себе, — пытливость глаз ребёнка и художника (которым всё интересно, для которых вся жизнь — тайна, диво-дивное!), — заключаем себя в узкие рамки, запихиваем себя в футляр.
Стоит задуматься, почему, рисуя человека с окончательно усохшей душой — классический тип «человека в футляре», духовного нищего, — Чехов неизбежно должен был взять именно педагога, учителя.
И ещё: недостаточно знать предмет по учебнику, — например, природу. Тут даже определителя мало: по кой-каким признакам найдёшь название растения или животного. А ведь названия — особенно придуманные учеными названия (абстрактные!), не народные — это только вывеска, этикетка.
Этикеточное (очень неточное!) знание природы приводит к тому, что человек, хорошо знающий растение, животное по учебнику, не узнает его в натуре, в поле, в природе.
— Это турухтан. Нет, турухтан с пышным воротником.
А дело в том, что в учебнике был рисунок самцов в весеннем пере. Учёный не узнал молодого скворца. Удода со сложенным хохлом не узнают. В лучшем случае мы знаем окружающих нас животных, растения лишь по названию, по имени: «ворона». Умеем повесить ярлычок, этикетку.
Человек, не умеющий смотреть на мир широко открытыми глазами, — слепец, сидящий на груде богатств и даже не подозревающий о них, нищий богач, так как бесчисленные эти сокровища принадлежат ему, а он ими не умеет пользоваться.
Всем нам принадлежат неисчислимые богатства, а мы, слепцы, даже не подозреваем о них. Мы «скучаем», не видя их. Но стоит только открыть глаза, мы ахнем от удивления, прозревшими глазами съесть готовы будем все эти сокровища — уж какая тут «скука»!
Краеведение есть кладоискательство, только клады, конечно, часто материальные, так сказать, «духовные клады».
Среди вас живёт один человек — краевед, высоко чтимый и ценимый всеми учёными и просто людьми, интересующимися вашим Новгородским краем, Боровическим и соседними районами, городом Боровичи, — человек, всю свою жизнь посвятивший всестороннему изучению этого уголка огромной нашей Родины: организатор и директор боровического Краеведческого музея Сергей Николаевич Поршняков — «знатный краевед», которым может гордиться Новгородская область.