Сегодня — день летнего солнцестояния. Макушка лета через прясло глядит. Тяжело думать, что с послезавтрашнего дня каждые сутки день будет уменьшаться, уступая место ночи. Прощай, Юность Дня, вернее: до свидания до 23-го декабря!
…Ложась спать, надевает на нос очки: чтобы лучше рассматривать сны.
Взрослый человек — Иван-непомнящий (своего) родства (с природой). Ребёнок отлично чувствует своё родство не только с млекопитающими, но и со всеми животными, и с растениями, и даже с неодушевленными предметами (вещами), в особенности — с Землёй.
Гремень — камень. Камень, в котором сидит, затаившись, огонь. Если ударить по нему железом, то из него выскочит гром и молния. Загремит гремень и спалит огнём сухое дерево — бревно.
Как выйдет на небо солнышко, как зазвенят за окном в два бубенчика синицы, как забегают по оранжевым реям мачтовых сосен ловкие рыжие матросики с гибкими пушистыми хвостами — крепить зелёные хвойные паруса, — так забудешь о здешней санитарно-курортной пошлятине, и дышишь легко, и радуешься жизни. И вот ещё по душе мне, когда зашумит, загудит в вершинах старых сосен сердитый норд-ост, поднимет гребни синих вод, замашет над ними белыми чайками!..
В старости дни маленькие, сморщенные. Всё куда-то спешат и никуда не успевают.
Не только дети всех стран, народов и рас, но и детёныши всех теплокровных животных (а может быть, даже всех позвоночных!) образуют ИРИ — Игровой Ребячий Интернационал, точнее: Интервидал, то есть Международное Сообщество. А по-украински: ИДИ — Игровой Дитячий Интервидал. Или, лучше, так: МИБ — Мировое Игровое Братство.
Кот коту — смертельный враг. Но котёнок котёнку — родной братишка. Посади их вместе — и они сейчас же примутся играть друг с другом, как кот с котом (или кошка с чужой кошкой) драться.
Это — внутри вида. Но вспомни «детскую площадку» Московского зоопарка: разве там детёныши самых различных видов зверей — медвежата, козлята, лисята, щенята (динго), тигрята, ягнята, волчата и не знаю кто — отлично не уживаются вместе?
Что их объединяет? Самое сильное детское чувство: потребность в игре.
Эта же потребность заставляет крепко дружить и человеческих детёнышей с собачатами, котятами, ягнятами, а подчас и тигрятами, львятами, волчатами и т. д.
Игры у всех одни: догоняшки, прятки, горка, которую одни берут приступом, а другие защищают; горка, с которой катаются по очереди или обнявшись; самбо; совместные (ставши в круг) ритмические движения (зачатки танцев) и… Но надо ещё подумать, что следует за этим «и». Подумать, разделив игры МИБ на мальчишеские и девчонкинские и учтя, что все они натуральные игры без мячей и прочих инструментов…
Всякая игра требует чувства: увлечения, страсти. Всякая игра есть условность: правила игры всегда условны. Пятнá условно хватает (или просто салит) удирающего, штурмующий условно нападает на защищающего горку, щенята, котята «условно», понарошку хватают друг друга за горло и т. д. Условность правил в натуральных играх очевидна, и эти правила заранее известны всем детенышам, хотя никто им не объяснял их. Хорошая игра неизбежно ведет к дружбе: если играющие поссорятся, раздерутся, то они лишатся партнёра (партнёров) — и игре конец.
Игра не только начало всякого искусства, но и всякого вообще дружественного единения теплокровных.
Игра — начало добра. Добро и зло мыслимо лишь в мире теплокровных, и познаётся оно первоначально в игре. Все теплокровные детёныши родятся добрыми, игры их добрые, — пока родители обеспечивают их пищей и жильём. Только оставшись без пищи и жилища, теплокровные начинают поедать друг друга уже не понарошку. Играя же, все на свете детеныши образуют самое настоящее МИБ.
Рыбодерево! Растёт здесь в саду… Издали его листва в точности напоминает крупную рыбью чешую, а ветви — плавники. Оказалось, — молодая липа с крупными листьями.
В каждой новой вещи, в каждом новом явлении есть нечто от чуда. Об этом стоит подумать художникам — всем, кому положено смотреть на мир всегда впервые. Привычка — вторая (и худшая, ложная!) наша натура — величайший враг «художественного ока». Привыкнув, мы перестаём видеть вещи, замечать явления. Путешествия — посещение новых для нас мест — неизменно дают подсветку нашим глазам и всем нашим чувствам. Такое же действие производят на нас новые вещи на месте старых в собственном нашем дому: вдруг опять начинаешь чувствовать, какое чудо — мир и как чудесна жизнь…
Почаще меняйте привычную обстановку, т. т. художники, писатели!..
Некоторые даже взрослые думают, что ворон — муж вороны. Вот смешные! Это всё равно, что уверять, будто жена кузнеца — кузница, а дети его кузнечики.
Думать, что после смерти ничего нет, не менее глупо, чем верить в любую форму загробной жизни.
Шутки ради, забавы для взял я послушать морскую раковину — ту, что в детстве доставляла мне столько наслаждений своими «рассказами о море», слышимым в ней «шумом прибоя», и что до сих пор уцелела как-то и лежит у нас на трюмо.
Я приложил раковину к уху — ничего не услышал, приложил к другому — тоже.
Я не испытывал этой раковины добрых пятьдесят лет. За полвека она могла обезмолветь…
Я передал её Вовке Гнеушу — поэту.
Едва он приложил раковину к своему уху, взор его затуманился и на лице засияла нездешняя улыбка.
— Шумит… море! — сказал он мечтательно.
Значит, не раковина онемела, а я оглох. Печальное открытие!
И тут я вспомнил, что давно уже музыка не производит на меня того чудодейственного впечатления, что производила в детстве и в молодых годах, когда вся окружающая жизнь целыми месяцами преломлялась у меня в душе сквозь хрустальные звуки Моцарта и других моих любимых композиторов. Вспомнил, что и мои «внешние чувства» сильно притупились: уж не различаю я стрелок через Неву, от Академии наук на часах, что под шпицем Адмиралтейства, не чувствую тонкой прелести вкуса омара и ананаса, не различаю в последние вёсны чудесного аромата клейких листочков берёз, в который был так влюблён прежде.
Неужели дойдёт до того, что онемеет для меня весь мир, как онемела для меня эта Морская Раковина, рассказывавшая мне в детстве волшебные сказки про тёплое ласковое море, про чудный камень яхонт и птицу с ликом девы?.
Вспомнишь Блока:
Оставь мне, Жизнь, хоть смех беззубый,
Чтоб в тишине не изнемочь!
И ещё:
Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим.
— Скорей выгони кролика, а то он совсем съест медведя! — такой возглас можно слышать у нас в квартире, когда наш кролик забирается в столовую. Понравился ему, видите ли, ковер из белого медведя, — он объедает у него под мышками сукно, а заодно и шёрстку.
Пока шапка летит, — то есть от того мига, когда была брошена возможно выше в воздух сорванная с головы шапка, до того мига, как она падёт на землю. Мера времени очень короткого сна, которым забывается иногда человек — потеря сознания на миг, — «будто облачко налетело»… (Народная — в Новгородской области — мера времени).
Переводы с птичьего языка:
Большие синицы (самки) рано утром перекликаются у меня под окном:
одна: — Букетик! Букетик! Букетик!
другая: — Пустяк! Пустяк! Пустяк!
третья: — Дурочка! Дурочка! Дурочка!
Песня зяблика:
— Слышь-ка, слышь: чуть-чуть-чуть три — четыре рубля не выиграл! — и ужасно как рад, дурачок!
Всесторонне необразованный человек.
Рассказусы.
Доказательство от препротивного.
Доказательство от милого.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Голубые росы. (Ярко-зелёная весенняя трава и белая на ней влага — голубое.)
Сосновый бор — строгие колонны. Хоралы ветра на хорах, в вершинах. Просторный храм. Но храм может наскучить.
Лиственная роща — весёлый павильон. В стенах его и на потолке поют птицы. Белые стволы берёз, серебро осин радуют взоры, в траве играют солнечные зайчики и змейки. Прохладная тень отрадна. Весело на душе в лиственной роще. Но и веселье может наскучить.
Смешанный лес — вот никогда не надоест! Сосны, берёзы, осины, кудрявые ольхи и темные, косматые ели, создающие таинственную глубину. Лес, по которому Серый Волк мчал Ивана-царевича, держащего в объятьях свою царевну.
Рябчики на пищик: пять, пять, пять тетеревей!
Козодой поёт жабьим голосом.
Утром пастух здесь в Узмени вызывает скотину не игрой на свирели, роге или дудке, а сиплым свистком грошового свистка. Это уже не
Рожком горниста — рог Роланда
И шлем — фуражкой заменя,
а гораздо хуже. Это как драгоценные своей красотой и поэзией самоцветы подменять в украшениях штампованными изделиями из пластмассы, алмаз — стеклом.
В этом мире, полном чудесных тайн и тайных чудес, едва ли не больше всех земных существ полюбил я птиц. Лёгкие, они первые на Земле поднялись в воздух. Первые на Земле они стали вить красивые тёплые гнёзда. Первые на Земле они запели. И с песней поднялись в небо.
Умерев, я хотел бы возродиться птицей: чёрным жаворонком, или скворцом, или чёрным соколом-сапсаном, или юлой.
Повинуясь таинственной силе, летят они осенью с родных гнездовий на светлый и тёплый юг — за солнцем, за солнцем! (Полярная крачка буквально «летит за солнцем» из Арктики в Антарктику.) И с солнцем возвращаются на милый север.