Интересно и то, что, стремясь скорее, скорей за работу… решительно не имеешь представления, что сейчас напишешь. Теперь я ничего вперёд не додумываю, всецело отдаю себя «на волю волн» и прочих неведомых стихий, слова сами подскакивают, — хватаешь их с воздуха и только записываешь, сюжет и характеры самостийно развиваются без участия моей воли и мысли, вполне — часто — неожиданно для меня, и я ужасно обижаюсь, если в рассказе не сходятся концы с концами!
Задумал:
написать сборник рассказов на тему — по новгородским лесам и озерам
на основе своих дневников многих (1929–1947) лет.
1. Собачьи Горбы (Волхов)
2. Оз. Великое и Бродское
3. На Мологе
4. Оз. Ямное
5. Оз. Карабожа
6. Оз. Пирос
7. Оз. Боровно
В большинстве рассказов главной «опорной» фигурой должен быть краевед-всевед С. Н. Поршняков.
Основная мелодия: «Страна Див» — незнакомое в знакомом, фантастическое в обыденном, родная красота, детский (охотника, поэта) восторг бытия, родная земля — мать человеку.
Подтемы: Карст — Неолит — Тетеревиное царство — Цапля на страже — «Все сады в росе, но теплы гнёзда» — Свояни — Удинка — Жальники — Белая кряква — Залётные (камнешарки и др.) птицы — С гончей (Н. А. Зворыкин) — Ив. Серг. Соколов-Микитов — Ирэн — Юннаты — Птичья дружба (селезни) — Сплавины.
СТРАНА ДИВ (Волшебные рассказы)
«Волшебные рассказы» — что это такое?
«Волшебные сказки» — это где разные лешие, русалки, черти, феи, колдуны, — одним словом, всякое там, чего на самом деле не бывает. Небылицы. А рассказы — это то, что бывает. Как же это рассказ может быть «волшебный»?
Язык — возбудитель и формировщик (организатор) наших чувств и мыслей.
Поэзия (вся художественная литература!) — «язык образов». Чем меньше читатель (слушатель), тем конкретней возникают у него образы (нет ещё отвлечённых понятий), тем точнее должен быть язык художественного произведения.
— Ветер свистел в ушах казарки. — Девочка рисует: птица — казарка — с ослиными ушами.
— Завтра тебе стукнет шесть лет. — Спать не мог: всю ночь стучало! (Сердце, конечно.)
Часто обнаруживается, что дети не понимают нашего языка и переделывают наши слова по-своему, совершенно меняя смысл услышанного.
— Весь наш интернат заболел карантином.
— Ходит (в) поле сухарёк. Вместо: ходит по лесу хорёк. (—«хорёк» + сухарёк!).
— Прочитай про бедного Рапунка. (—«раб»? + Рапунок, (Игорёк, Василёк, щенок!)
«Анчар»:
…Человека человек
Послал к анчару властным взглядом.
…………………………………………………………
Принёс — и ослабел и лёг
Под сводом шалаша на лыки,
И умер бедный Рапунок
Непобедимого владыки.
Такие недоразумения возникают на каждом шагу.
Когда пишешь, если тень сомнения является в каком-нибудь месте, уже значит плохо, уже надо бросать и переделывать; когда читаешь написанное, если хоть чуточку стыдно выговорить, — значит, слабо, искусственно или пошло.
Первая фраза.
Самое главное — найти первую фразу. Она вспыхивает в сознании, как огонь в ночи. И освещает весь рассказ. В ней, как в зародыше, чудесным образом уже заключена вся птица — голый птенчик, который обрастёт сначала пушком, потом трубочками, в которых прячутся нежные кисточки, в свою очередь вырастающие в мягкие контурные перья.
Вспыхивает первая фраза — и уже неудержимо захочется писать — и будешь писать, пока не кончишь. Это — как маленькое чудо.
Едва ли не интонация первой фразы (которую я охотно назвал бы «первыми словами») решает лад, музыкальный строй всей вещи. К первым пристраиваешь другие слова, «следующие»; ими, возвращаясь к началу, меряешь всю словесную ткань рассказа.
Первые слова моих первых маленьких рассказов, и до сих пор — через 35 лет — мною не забытые:
— Высоко над рекой, над обрывом летали ласточки-береговушки. — Тёплое лирическое начало (запев).
— Надоело щенку гонять кур по двору. — Жёсткий запев.
— Слышишь, какая музыка гремит в лесу? — Восторженный, «на цыпочках» запев.
Первая фраза однажды родившегося, но вот уже десять лет всё ещё не написанного рассказа, который, однако, неизбежно будет написан, если буду жив:
— Как? Вы не помните, как родились на свет? Совсем, совсем не помните? Вот удивительно! А я отлично помню.
Догадался! Верно, это потому, что вы человеческие дети, а я появился на свет утёнком, да таким боевым, что сразу после рождения мог драться, ходить и плавать.
(Из повестушки «Три мира», рассказанной молодым гоголёнком.)
Лучший — хо-хо! — пример того, что найденные первые слова не забываются и через 10 лет — и требуют родить!
Пришёл ко мне художник Кукс и говорит:
— Я предложил Детгизу книжку про колхоз — «От зари до зари». Работа колхоза в суточном разрезе. В сенокос. Это будет рассказ художника детям о колхозе. Рассказ в пейзажах.
— А сюжет?
— Сюжета никакого нет. Просто картинки — рассматривать.
— Возраст читателя?
— Младший школьный.
— Для этого возраста альбом пейзажей не гож. В самом маленьком возрасте человечек, разглядывая картинку в книжке, испытывает радость узнавания: «Лошадка! Корова! Курочка! А это кто?» Сразу не может припомнить и очень радуется подсказке: «Овечка, овечка!»
Совсем другие требования к картинке в книжке у семи-восьмилетнего ребёнка: он ищет в картинке иллюстрации к прочитанному. Хороший художник ведёт свой рассказ о прочитанном: рассказ «изобразительными» средствами. Читатель ищет на рисунке прежде всего героев рассказа и зрительно представляет их себе так, как заблагорассудится изобразить их художнику. (Если нарисованный образ художника совпадает с описанием писателя.) В этом самом динамичном возрасте — старшем дошкольном, младшем школьном — ребенок во всём ищет сюжета, действия, раскрывающегося в сюжете. Ему не интересен пейзаж сам по себе, ему необходимы герои на фоне этого пейзажа, что-то делающие герои. Художественные выставки, вернисажи, где живопись и графика расцениваются как таковые, где сюжет часто даже мешает правильной оценке искусства художника, — не для детей этого возраста. Разве что это выставка картин художника-баталиста, — тут от мальчишек не будет отбоя.
Итак, альбом пейзажей ни к чему. Нужна сюжетная книга.
— Тогда нужен текст. Напиши его для моей книжки. Вот мои эскизы к ней. — И Кукс оставил мне свои 17 эскизов колхозного дня в сенокос и просил выдумать сюжет для книжки.
Сюжет не надо «придумывать». В каждой теме сколько угодно сюжетов. Надо только найти их — и выбрать подходящий для данной книжки.
Тема Куксовой книжки: труд колхозников в сенокос на фоне новгородских пейзажей. Задача книжки: наилучшим образом познакомить читателя (дошкольного и младшего школьного возраста) с этим трудом, дать правильно оценить его, заинтересовать им и, может быть, даже научить любить его.
Постараюсь высказать свою точку зрения на научно-художественную литературу…
Никакой «научно-художественной литературы» не существует. Существует наука и существует искусство. Мы без затруднения различаем произведения того и другого.
(Глубоко убеждён: искусство и наука сольются и станут единым в будущем, как они были едины в далеком прошлом — на заре сознания. Нас интересует настоящее того и другого.)
Наука стремится к возможно большей объективности подачи материала, искусство — к наибольшей эмоциональности и субъективности.
Откуда возник миф о существовании «научно-художественной» литературы для детей (и народа)?
Наука суха, тверда, надо крепкие зубы, чтобы «грызть гранит науки». Для детей этот камень надо смазать маслом.
И не учитывают, что масло если и поможет ребенку проглотить камень, то нисколько при этом не сделает его мягче и удобоваримее. Научная литература, смазанная «художественным маслом», просто создаёт несварение мозга — и убивает его. В старое время встречал я полузнаек, воспитавших свои мозги на Бикермановском «Вестнике знаний», и в наше время точь-в-точь таких же чеховских типов, все свои полузнания получивших из нашей научно-популярной или научно-художественной литературы («Знаем, знаем, зачем земля круглая…»). Набравшись всевозможных верхов, нахватавшись обрывков каких-то случайных сведений, эти полулюди — те, что слышали звон, да не знают, откуда он, — в слепом своём самодовольстве воображают себя всезнайками и портят всё, за что бы ни брались.
Всю жизнь свою я посвятил борьбе с этим ублюдком человеческого творчества — научно-художественной литературой!
Каждой своей книжкой, каждым рассказом, каждой статьёй и сказкой, — худо ли, хорошо ли, успешно или нет, — я всегда старался доказать, что любой научный материал может быть вобран в художественное произведение, что средствами искусства можно одновременно обогатить ум и душу человека (ребёнка). «Волшебной силой песнопения», но отнюдь не наклеиванием этикеток с надписью «Шампанское» на бутылки с водопроводной водой или вывешиванием вывески «Театр» над лавчонкой со скобяным товаром.
Пора, наконец, понять, что форма и содержание в искусстве одно. Все об этом твердят, а понимать по-настоящему — почти никто не понимает. Потому-то и получается, что считают, будто можно взять научное содержание и придать ему художественную, или, как ещё говорят, занимательную форму. Вроде, значит, взять отвратительную на вкус, но полезную для ребёнка пилюлю и обсахарить ей. Более чем наивное представление людей, воспитанных на «научно-популярной» литературе, что вся наука зло, что «корень учения горек» (уча, били учеников) и что можно подсластить его, разыграв его, как в театре, сделав из него игрушку.