Струтион. Нет! Нет! Все ложь!
Филиппид. Тихо! Пристав, удержи зубного врача Струтиона!
Фисигнат. Господа!
Филиппид(звонит в колокольчик). Тихо! Адвокат Фисигнат просит слова!
Фисигнат. Достопочтенные судьи! Было бы неслыханным безрассудством пытаться на этом самом месте, в этом старом, прославленном здании суда, перед лицом статуи Правосудия, которому мы все служим, еще что-то добавить, пытаться говорить, а не действовать. Поспешите, досточтимые судьи, велите привести сюда верховного жреца Агатирса вместе со всем его причтом, со всеми его непорочными девами, поспешите, молите его прийти сюда, чтобы он очистил это здание, столь постыдно оскверненное Полифоном!
Движение среди судей.
Господа судьи, почтенные отцы! В чем заключается самое страшное, то, что приводит нас в содрогание, вынуждает всех цивилизованных людей отвернуться в ужасе от нашего города? Хлоя Струтион, одна из наших уважаемых и добронравных матрон, состоящая в браке с зубным врачом Струтионом, виднейшим специалистом Фракии в искусстве лечения зубов, дочь военачальника Стилбона, ходила позавчера вечером, между одиннадцатью и часом, к Мильтиаду. Хорошо, это факт. Далее, Полифон в своем усердии установил, что та же самая женщина, мужа которой вы видите теперь сломленного духом на своей скамье, посетила в этот же вечер и верховного жреца Агатирса. Конечно, в необычное время, но при святости наших идеалов…
Филиппид. Ближе к сути!
Фисигнат. Можно ли сделать из этого выводы, которые сделал Полифон? Нет! Разве наши матери, наши супруга, наши дочери не выше всяких, повторяю, всяких, подозрений, даже если они и идут в столь поздний час к верховному жрецу? Абдера рухнет, почтенные отцы, если мы усомнимся в чистоте, в неприступности наших жен! Кого еще будет подозревать Полифон, если мы предоставим ему эту возможность? Кто еще будет вывалян им в уличной грязи? Да все мы!.. Полифон установил, что в понедельник было заседание комиссии по культу. Но на нем присутствовал не только Агатирс, почтенные отцы, на нем был и старший жрец Латоны, Стробил. И доказано, что он, вместе с теми пятью судьями, которые голосовали за погонщика ослов, тоже удалился в отдельное помещение. Какие дела могут быть у старшего жреца Латоны с вечно пьяным погонщиком ослов, с погонщиком, который…
1-й судья. Он больше не пьет!
Филиппид. Тихо! (Звонит в колокольчик.)
Фисигнат. Он пил и будет пить, нас не обманешь этой адвокатской комедией с пьяницей, который внезапно стал добродетельным. Ничто не может помешать нам спросить: с кем общается Стробил? Кто ходит к нему посреди ночи? Кого видят возмущенные граждане в освещенном окне его рабочего кабинета разыгрывающей пантомиму, причем почти без одежды? Танцовщицу Телезию из Милета!
Движение среди судей.
Каким образом эта особа, пролезшая с подмостков пригородного кабаре Мегары на сцену нашего городского театра в качестве солистки, связана с провонявшим чесноком погонщиком ослов? Мы будем распутывать эту историю постепенно, звено за звеном в столь роковой, ужасной цепи. Служанка Телезии помолвлена с капитаном, чей брат, оружейник, причастный к темным делам с варварскими племенами, ухаживает за модисткой, которая — что достаточно показательно для этой особы — считается лучшей приятельницей забитого создания, жены погонщика ослов Антракса, живущей с ним в его подвале.
1-й судья. Он больше не бьет ее!
Фисигнат. Он снова будет бить! Нет, даже то, что этот грубый распутник с виду морально исправился, не помешает нам спросить старшего жреца Латоны: осмеливаетесь ли вы оспаривать подобные стечения обстоятельств, господин Стробил?
1-й судья. Просто скандал!
2-й судья. Клевета!
3-й судья. Долой консерваторов, оплот Латоны!
4-й судья. Да здравствует Агатирс!
Страшный крик и шум, звонит колокольчик; шум все возрастает, потом мертвая тишина.
Филиппид. Я, Филиппид, это предчувствовал. До сути дела так и не дошли. На сцену явились идеалы. Драка была невероятная. Погонщик ослов бил зубного врача, зубной врач — Мильтиада, Мильтиад — Полифона, Полифон — Фисигната, а Фисигнат запустил мне в голову колокольчик за то, что я передал дело в сенат. Судебные приставы избили погонщика ослов, а десять судей били всех, кто попадался им под руку, получая ответные удары. Наконец каждый, шатаясь, обливаясь кровью, поплелся домой: я — в свой кабинет, судьи — в город, погонщик ослов с Полифоном — на Леонову улицу, а зубной врач Струтион вместе с Фисигнатом — в квартал особняков.
Струтион. Проклятый директор Общества по импорту рабов в Герании! Какой мне теперь прок от его больного зуба мудрости? Половина моих пациентов разбежались! Уже один зубной техник из Византии, необразованный тип, который даже не чисто говорит по-гречески, открыл на улице Аистов лавку с живой лягушкой над зубоврачебным креслом. А что я узнал о своей жене! Это выше моих сил, господин Фисигнат, выше сил! В двенадцать в храме Ясона! Я должен развестись, у меня тоже есть свои принципы! Ох, я бы с удовольствием отказался от этого процесса!
Фисигнат. Господин зубной врач Струтион! На вас смотрит весь город! О вас говорит вся Фракия! И вы хотите отказаться от процесса в эту историческую минуту! Жену свою вы потеряли. Несомненно. Вам пришлось потерять половину своей практики. Тоже верно. Но сейчас речь идет об идеалах, о человечности! Еще раз сорок драхм на мои издержки, рискнем — и противник будет уничтожен!
Полифон. А я говорю тебе как пролетарию и представителю рабочего класса: борись против беззакония, которое проявилось не только по отношению к тебе, милый Антракс, но и ко всем погонщикам ослов! Твои шансы бесспорны! Еще раз четыре драхмы — и зубной врач побежден!
Антракс. Но у меня нет больше денег, господин защитник, — ведь осел интернирован, мебель и кровати заложены и дочку, вы же знаете, маленькую Горго, мы продали в рабыни рантье Памфу…
Полифон. Если ты, уже совсем достигнув цели, уже собираясь начать успешный промысел со сдачей ослов в прокат, хочешь все бросить, милый Антракс…
Антракс. Сделаем, господин, как-нибудь сделаем.
Полифон. Вот видишь, ты человек благоразумный. Деньги надо принести не позже завтрашнего дня. И тогда доведем процесс до победного конца. О-о, вот уже и Аполлонов переулок, мне надо сворачивать, милейший, держись, будь молодцом, а я должен свернуть. Ох, проклятый запах!
Антракс. Вот он идет. К рантье Памфу. А я бреду дальше, вниз по Леоновой улице. Он хочет еще четыре драхмы и четыре уже получил. Мне остается только четыре, но это все-таки еще один осел. Придется мне выкручиваться, хотя бы из-за восьми драхм, которые я теперь потерял. Надо продать Кробилу, жену, виноторговцу Кораксу, он, наверное, возьмет ее. Ничего не поделаешь, Антракс. Сморкайся, сморкайся, бывали у тебя времена и потяжелее, раньше, когда голодали. Вон опять стоит Леонид у своего трактира. Уже и не здоровается. Потому что я больше не пью. Никак не могу сейчас — со своей добродетелью и с тем, что я теперь — народ. А вот и мой подвал. Мокрое белье уже не висит перед порогом, нет у нас больше белья. Здравствуй, Кробила, жена.
Кробила. Просяная каша готова. А чесноку у нас больше нет, муженек.
Антракс. И чесноку у нас уже нет. Я ем кашу. Я сморкаюсь. Жена, говорю я, настали плохие времена. Она что-то бурчит, старуха, стоит у очага, так всегда, и смотрит на меня. Жена, говорю я, Полифону нужны еще четыре драхмы.
Кробила. У нас больше ничего нет.
Антракс. Я продолжаю есть кашу. Потом опять сморкаюсь. Кробила, говорю я, ничего не поделаешь. Мне необходимо выиграть тяжбу, из-за долгов. Дочь мы тоже продали, говорит она. Да, говорю я, ничего изменить нельзя… Эти адвокаты тоже хотят жить. Они живут хорошо, говорит она. Я ем кашу, сморкаться еще раз не имеет смысла, придется выкладывать начистоту. Я говорю: беседовал я с виноторговцем Кораксом. Хорошее место для тебя. Он дает мне пять драхм. Трудно тебе не будет. Надо только стряпать. Он добродушный, Коракс, да и сердце у него больное, вот он и не может больше бить и тому подобное. Хорошее место. Она ничего не отвечает. Смотрит только в угол. Ты была доброй женой, говорю я, доброй, славной женой, и просяная каша всегда была хорошая, должен прямо сказать, и чеснок — первый сорт. Она опускает голову. Ну скажи хоть что-нибудь, старуха.
Кробила. Когда мне надо явиться к Кораксу?
Антракс. Сейчас. Когда хочешь. Она опять молчит. Только укладывает свои вещи. Платок на голову, доставшийся ей от матери. Изображение Артемиды, висевшее над кроватью. Воскресные сандалии. Картину, на которой мы нарисованы сидящими в день свадьбы перед храмом Латоны, — ее написал художник Беллерофон — она оставляет.
Кробила. Что ж, прощай, Антракс.
Антракс. Что ж, прощай, Кробила. Ты была хорошей женой, славной женой. Она уходит. Через дыру в подвале. А в углу шуршит крыса. Всегда, когда Кробила уходит, приходят крысы. Беда да и только. Я продолжаю есть кашу. Глаза у меня совсем мокрые. Я опять сморкаюсь. Даже стаканчик сливовой не могу я теперь себе позволить. Это нужда, Антракс, взаправдашняя нужда! Если я выиграю процесс, я выкуплю себе Кробилу вместо второго осла. Еще одна крыса появилась. Уйду-ка я из подвала. Вот я опять стою на Леоновой улице, на которой простоял всю свою жизнь. Леонова улица, ничего, кроме Леоновой улицы. Везде полно народу. Так и кишит. На базарной площади полно, на площади Латоны полно, трактиры переполнены. Разговоры, сплошные разговоры, что это нашло на Абдеру? И всюду я слышу свое имя, всюду чешут языки, и всюду свистят, и всюду дерутся. Что это нашло на Абдеру?
Говор толпы.
Председатель Общества иностранного туризма