Париж
Тамара. Вчера получил письмо твое и Гриппича. Сегодня отправил Гриппичу все нужные ему заявления. Знаешь ли ты что-нибудь о судьбе пьесы в Петербурге? Благополучнее ли она прошла там цензуру, чем в Москве? В Москве ни на какие уступки идти нельзя. Пусть лучше до всеобщего сведения дойдет, что пьеса изуродована и запрещена, чем подвергнуться такой уродливой, бессмысленной операции.
Хотел послать тебе вещи, но никак не мог. Нет ни копейки. Перебиваюсь с трудом. А тут еще дней десять тому назад я захворал. Простудился, и начался тяжкий мой «астматический период». Десять дней я снова не работал и так этим испуган, что решил ехать на юг, лечиться. Раз навсегда мне надо привести себя в работоспособный вид. Рассчитываю осуществить мечту мою — поехать в Марсель. Поеду, если добуду денег. Здесь не Москва — пропадешь и ни копейки не достанешь. Т. к. я убежден, что деньги когда-нибудь да будут, то насчет вещей не отчаивайся. Пришлю, как говорится, при первой, при первейшей возможности. Я очень страдаю оттого, что не мог это сделать до сих пор.
Мишкины снимки получил, очень им обрадовался. Мне все же кажется, что на фотографии он получается лучше.
В Париж больше писать не надо. Я пришлю тебе новый адрес. Как у Мишки ноги, не кривые ли? Какие слова он уже говорит? Скоро ли закончатся съемки картины? Напиши по совести, получается ли толк?
Как только приеду на новое место — напишу.
И.
П. 16/Х-27
171. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
22 октября 1927 г.,
Марсель
Тамара,
Сообщаю мой адрес: Mr. Babel, Belvedere Hotel, rue des Pecheurs, Marseille.
Здоровье мое идет на поправку. Надеюсь, что дня через два-три смогу приступить к работе. Больше двух недель потеряно безвозвратно. Жду от тебя сообщения о делах. Они, вероятно, не предвещают ничего хорошего.
И.
М. 22/Х-27
172. A. Г. СЛОНИМ
23 октября 1927 г.,
Марсель
Дорогие мои друзья, товарищи и лучшие мои соседи в мире (это не мало — быть хорошими соседями). Ваше письмо переслано мне в Марсель, где я теперь живу, утопая в непостижимом блаженстве. В прошлом моем послании (посланном par avion[7]) я объяснил неуважительные причины моего молчания. Из напастей, достойных быть отмеченными, надо вам сообщить, что недели три тому назад я очень ослабел здоровьем — астма, — почему спешно и бежал на юг. Живу я в отеле на высокой горе. У подножия этой горы — порт, рыбачьи домики и — нечего скрывать — Средиземное море. Я теперь привыкаю к шуму порта, к ходу волны и к отдаленному гулу города. Думаю, что отсюда меня клещами не вытянут. Город, как говорится, «превосходит всякое вероятие». Все же мои «переживания не идут с вашими ни в какое сравнение» (эту фразу я вычитал недавно в Известиях). Бедная Анна Григорьевна! Здесь бы ее страдания как рукой сняло. Не больше года т[ому] н[азад] натурализовавшийся еврей д-р Гольденберг, из Института Пастера, изобрел могучее, радикальное средство против фурункулеза. Достаточно двух-трех впрыскиваний, и болезнь исчезает бесследно и не возвращается. Я это знаю потому, что масса моих знакомых хворали нынешней осенью фурункулезом. Теперь в Париже эта болезнь лечится, можно сказать, автоматически, она побеждена совершенно. В Россию почему-то это средство еще не пропускают. Все же я написал Евгении Борисовне, чтобы она приложила все усилия к тому, чтобы немедленно выслать вам это лекарство. Я убежден, что она сделает все что может, сбегает, если нужно, в Торгпредство и пр. Черт знает что такое! Хворать противной, прилипчивой болезнью только из-за того, что нет какой-то медицинской конвенции. Работу, прерванную мною из-за болезни, я снова возобновил и, надо думать, доведу ее теперь до конца. Если доживу до вожделенного этого мига — пошлю вам рукопись. С пьесой, как и следовало ожидать, неприятности. Главрепертком вычеркнул целиком всю пятую сцену (синагога. Мотив: «трактовка синагоги как сборища торгашей в нынешний политический момент неприемлема») и все фразы, в которых есть слово — жид. Я с замечаниями Главреперткома не согласился и просил театр в случае, если нельзя будет уломать «богомольную дуру-цензуру», снять пьесу с репертуара. «Комментарии излишни!» С восторгом воспринял весть об Илюшиных шести рублях! От всего умудренного сердца советую ему изображать все фигуры в виде греков или, скажем, римлян. Благородства много и никаких жидов!
Прошу Илюшу посильно зарабатывать. Очень я буду воодушевлен, если узнаю, что число приятелей, у которых можно часа этак на два перехватить полтора червонца, увеличивается!
Гуляете ли Вы, Лев Ильич? Ходить надо пешком. Бедная Анна Григорьевна! Паратиф! Чудовищно! Вы, наверно, ехали в третьем классе, она там и захватила. (Чисто одесское выражение, но в Одессе слово «захватил» применяется обыкновенно к молодым людям, захватившим болезнь накожную и...) Я шучу, но, право, очень огорчен...
Мой адрес: Mr. Babel, Belvedere-Hotel, 46 Rue des Pecheurs, Marseille.
До свиданья, милые соотечественники!
Ваш И. Бабель
M. 23/X-27
173. И. Л. ЛИВШИЦУ
28 октября 1927 г.,
Марсель
Дорогие мои товарищи и просто дорогие мои. После трехмесячного пребывания в Париже переехал на некоторое время в Марсель. Все очень интересно, но, по совести говоря, до души у меня не доходит. Духовная жизнь в России благородней. Я отравлен Россией, скучаю по ней, только о России и думаю. Работал я урывками, теперь наладился и думаю, что-нибудь смогу «произвести». Представьте себе Одессу, достигшую расцвета. Это будет Марсель. Экзотика здесь действительно сногсшибательная, но я уже маленько поостыл к экзотике. Напишите мне о себе. Я о вас помню постоянно и думаю о вас так хорошо, как только могу. Привет Саше и его семейству. Пожалуйста, напишите.
Любящий вас всем сердцем И. Бабель
М. 28/10-27
174. В. П. ПОЛОНСКОМУ
29 октября 1927 г.,
<Марсель>
Дорогой мой Вячеслав Павлович! Никому никаких рассказов я не посылал. Никому, кроме Вас, я никаких рассказов не пошлю. (Сообщение о «Перевале» привело меня в полное недоумение. Как говорится, ничего подобного.) Рассказы, которые я Вам буду посылать, являются частью большого целого. Я работаю над ними вперебивку, по душевному влечению. Растреклятое это душевное влечение является причиной моих бедствий и моей неаккуратности. Удавиться впору, но ничего поделать с собой не могу. Я знаю, что очередь «рассказов для напечатания» придет очень скоро, и жду — и Вас прошу ждать. Право, у меня уже и слов больше для этих просьб нету. Напечатать «Закат» до постановки — значит... Вы знаете, что это значит... «В руки твои предаю дух мой...»
Я в Марселе. Hochst interessant[8]. Получили ли Вы письмо, в котором я сообщал Вам об отъезде моем в Марсель.
Дорогой мой, замученный мною редактор! Я не мечтаю больше о любви. Я мечтаю о том времени, когда бестрепетно смогу я «поднять очи на кредиторов моей совести...». Когтистый зверь, скребущий душу, — совесть!..
Письмо Ваше переслано мне из Парижа. Я написал сегодня, чтобы зашли в Hotel de Valence[9] за Бакуниным. Я, дурак, вообразил почему-то, что Вы оставили для меня эту книгу в Торгпредстве, и спрашивал ее там.
В Марселе постараюсь посидеть подольше. Не сердитесь. Мы помиримся, уверяю Вас, мы помиримся.
Любящий Вас И. Бабель
29.Х-27
175. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
11 ноября 1927 г.,
Марсель
Тамара. Я верю в маленького нашего человечка. Я верю в то, что болезнь его скоро пройдет. Пиши мне почаще, пожалуйста, не ленись. Очень ли он исхудал? Много ли слов говорит? Всякое упоминание о нем растапливает мое сердце.
Жизнь мою за границей нельзя назвать хорошей. В России мне жить лучше, переучиваться на здешний лад мне не хочется, не нахожу нужным. Потом, меня не оставляла душевная тревога о тебе, она мучила меня неотступно. Теперь, после последнего твоего письма, я чувствую себя спокойно. Будь счастлива, мой друг, и благоразумна. Это дешевое занятие — давать советы, да и я в роли человека, призывающего к благоразумию, смешон, но, право же, Тамара, выходит так, что немножко расчета в жизни нужно, а то очень хлопотливо, и не успеешь оглянуться, как, глядишь, помирать надо.
К огорчению моему из-за недостатка денег я должен уехать обратно в Париж. Пиши по-прежнему: Mr. J. Babel, Poste-restante, Bureau de Postes № 69, Rue de Venille, Paris, XV-e.
Никогда я не испытывал такой материальной нужды, как теперь. Положение иногда создается унизительное. Вся надежда на пьесу и на то, что ты похлопочешь. Если пьеса прошла несколько раз в провинции, то я думаю, что в Модпике можно взять еще аванс. Я взял там всего пятьсот рублей. Они обещали мне перед генеральной репетицией дать еще денег. Надо думать, что представления в провинции равносильны генер<альной> репетиции в Москве. Я не знаю, конечно, как обстоит дело с пьесой, снимается ли она после нескольких представлений или продержится. Прошу тебя, Тамара, пришли мне все материалы, какие у тебя по этому поводу имеются. Выражал ли еще какой-нибудь провинциальный театр желание поставить «Закат»? Что ты знаешь о постановке в Одессе? Неужели история с авансом от Александринки тянется до сих пор? Есть ли уверенность в том, что пьеса пойдет в Александринке?
Итак, надо попросить аванс в Модпике. Я пишу заявление на тысячу рублей. Борись. Но получить деньги — это полдела, очень трудно отослать их за границу. Если посылают сумму, превышающую пятьдесят долларов, надо просить разрешения Валютного Управления. Всеволод может дать тебе совет. Конечно, посылать надо от Модпика, вообще от официального учреждения, тогда скорее выдают разрешения. Во всяком случае, сообщаю тебе еще адреса, по которым можно посылать деньги: Mr. A. Fasini, 27; Rue Dareaux, Paris, XIV-e; Mr. N. Granovsky, 17. Bourevard Garibaldi, Paris.