Спрятаться было буквально негде. На улице – неважно какого города: Чикаго, Москвы, Парижа, Стамбула, Иерусалима – убивали легко и свободно. Разницы не было. Уже с визгом тормозили рядом черные лимузины, с обеих сторон торчали стволы.
Из-под колеса метнулась белая шавка. В отчаянье дядя Володя решил воспользоваться одной из своих побочных жизней. Может быть, получится.
И вот он уже бежал по пересеченной дачно-городской местности параллельно железной дороге – белая довольно крупная дворняга. Это была передышка.
Дядя Володя бежал, резво помахивая хвостом, и удивлялся. Он никак не мог взять в толк своим собачьим разумом, ведь он же все врал и даже не очень хотел, чтобы ему верили. Оказывается, может быть такое состояние его тела, данное его бессмертной душе, господа.
Никто кроме псов и кошек теперь не обращал на него никакого внимания. Но их дядя Володя не боялся, сморщив нос и оскалив желтые клыки, он издавал такое свирепое рычание, что дачные псы и кошки прыскали в стороны, будто на них напал дракон.
Своим собачьим чутьем, которым, надо признаться, дядя Володя обладал и прежде, он чуял, где-то близко Малаховка и дача Марины.
Однако, когда он от Томилинского парка вниз перебежал по толстой трубе живописную Пехорку, в быстром течении которой обнаружена вся таблица Менделеева, вдалеке на той стороне возле купы деревьев остановился белый Мерседес. Оттуда вышло несколько мужчин и один из них стал тщательно целиться – блеснуло стекло оптики. В листьях щелкнула пуля – хлобыстнул выстрел. С визгом дядя Володя бросился в кусты – опрометью, он не стал задумываться – совпадение или выследили, просто прибавил прыти.
Знакомая березовая роща. Кривая и длинная Змеевка или Змиевка, по укромным углам которой в крапиве и лопухах почивают блаженные пропойцы. Поворот на следующую улицу. и вот он – длинный решетчатый штакетник и калитка, куда входит принаряженная, он узнал ее сразу, в цветастом низко повязанном платке Тея. И этому он не удивился. При таком положении вещей, так и должно было быть.
Из сада была слышна музыка, разговор. Солнце уже село.
На яблонях вверху между веток и яблок зажигались цветные фонарики. У Марины был праздник.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В сад он вошел, оправляя на себе несколько помятый при бегстве пиджак. За соснами мелькали цветные платья. Слышались женские голоса, будто кто-то струнно перебирал их, приятно задевая душу. Посмотрел на себя в зеркало – на стволе сосны над фарфоровым умывальником. Вымыл руки, пригладил бородку. Протер и надел очки. Положил в рот душистую пастилку. Пожалуй, теперь он может появиться.
По дорожке навстречу бежала приятно возбужденная Майя в каком-то безвкусном цветном шарфике и тяжелом с золотом платье.
– Почему ты ничего не говорил о своих замечательных женах? О своей невесте? Чудо Востока!
– Какие жены? – только и мог сказать дядя Володя.
– Обманывал, малыш? – с нежностью произнесла Майя, протянув к нему ручки. – А мы как познакомились, мигом подружились. Какой сад у твоей последней жены!
– И сама – смуглое яблочко – Марина, – басом сказала Тея, появляясь из‐за спины Майи.
Солнце сквозь хвою посылало последний зеленый луч. Сзади на террасе под абажуром – еще робким оранжевым светом виднелись знакомые женские лица, прически, флоксы на столе – лиловые и белые. К террасе клонились золотые шары. И все веяло давно позабытым: детством, родителями, их сложными отношениями, катанием в лодке, и падали, падали яблоки – теперь уже румяные, зимние сорта. Одно, красное в полоску до невозможности, покатилось по дорожке к его ногам.
– Что вы празднуете? – наконец догадался спросить дядя Володя.
– Здравствуй, милый! Наконец-то! Мы все тебя ждем! – навстречу от террасы спешила принаряженная красивая Марина. И веселые, столько раз целованные, лица разом повернулись к нему.
– Мы празднуем праздник дяди Володи! – торжественно возгласила длинноногая Лида, она тоже была здесь.
– Подайте ему вина! – скомандовала Марина.
– Да здравствует единственный неповторимый дядя Володя! – прогремел дружный хор.
Зазвенели бокалы. Объятья, поцелуи, повисание на шее, общее веселье. Потом женщины затеяли игру. Каждая объяснялась ему в любви по очереди.
– Всегда появляется внезапно, сам, как праздник. – первой начала Майя. – Ему нет дела, может быть, у тебя болит голова, женское расстройство, житейские проблемы. Мы ведь, признайтесь, подруги, не всегда хорошо пахнем и часто не любим себя, есть в нас нечистота, есть, и в мыслях тоже. Поэтому мы часто моемся и умащаем себя как можем. Ты же любишь нас, какие есть, я видела, с удовольствием выносил ночной горшок и подтирал на полу. Потому что ты целиком наш. Слава тебе, дядя Володя!
– Надоели мужики! Одни и те же в моей глуши. – С досадой сказала Валентина. – Дядечка Володичка! Каждый волосик золотой! Он ведь для меня и женщина, и мужчина – идеал! Подружка любимая! Лежим, бывало, отдыхаем на моей вдовьей постели, все ему расскажу, пока петухи в округе не запоют. И ведь всегда хорошо посоветует. А потом снова он – мужик. Ну и что же, что француз! Духами пахнет – пусть. Ни на кого не променяю.
– Деликатный, – басом продолжала Тея. – Один раз в гостях побывает и не дотронется, целую неделю о нем мечтаю. Даже мацони однажды скисло.
– Мы с ним не понимаем друг друга, – высокомерно вмешалась Николь. – Зачем женщине и мужчине понимать? Пусть мне кто-нибудь объяснит! Я и не хочу его понимать. Зато он понимает, что и не надо понимать – и ведет себя соответственно. Единственный мужчина, который понимает, что ничего понимать не надо, иначе все испортишь. Люблю мудака!
– Нет, он меня сразу понял, – возразила длинноногая Лида. – Мужчины грубы, особенно молодые. Ужом вьется, а уступишь, смотришь, уже спиной к тебе повернулся. Я не знаю, я новенькая, но ни к кому не ревную. Ну и хорошо. Пусть вы все. А у нас совсем все иначе. Я, правда, как племянница к нему отношусь. Он такой одинокий, и никого у него на самом деле и нет. Не грусти, дядя Володя!
– Всю жизнь его ждала и всю жизнь ждать буду. И только ему буду принадлежать. – сказала резко Гульнара.
– А я ведь даже его никогда не видела, – сказала пухлая соблазнительная Верочка. – В ночной смене работаю. Утром вернусь, простыни французскими духами пахнут, Мечта – не мужчина!
– Слава Богу, он не мужчина. – жестко улыбнулась Нина, – А то бы я стала по-настоящему гетерой, лесбиянкой, всех вас, сама себя бы изнасиловала. Тетя Володя, вот как я зову его в самые прекрасные минуты. Вот так, подомнешь под себя его изнеженное брюшко, сожмешь и вопьешься губами… простите за откровенность. Вечная девушка для меня дядя Володя!
– Тайна в нем, загадка! – мечтательно сказала Наташа, – Даже мой трехлетний малыш говорит: «Рыжая бородка, отгадай загадку, дядя Володка».
– Володья, туши свет! – засмеялась Сара-американка.
– Мой любимый врунишка! – вздохнула красивая Марина. – Я ведь ушами его люблю. Знаю, что врет, оторваться не могу, век бы слушала и любила! Милый, теплый, лживая бородка, расскажи нам, как стал собакой или про мафию!
Дядя Володя вздрогнул.
– Спасибо вам, мои милочки, Вы ведь знаете, какие вы, такой и я, вот и вся моя тайна и загадка. Таким уж я создан. Для вас, для вас, мои щелочки! Ведь кто-нибудь на свете должен быть создан специально для вас. Божья предусмотрительность. Чтобы не было все так скучно и уныло. Я ваш, я ваш, я ваш. А вы все – во мне. Всех я вас родил и выдумал, да так удачно, что все вы жить стали…
А теперь скажу, все – правда, все, даже всё моё враньё – правда. Я ведь и собакой стал, и от мафии убегаю. – Дядя Володя оглянулся. – Я ведь попрощаться к вам пришел, на всех посмотреть – и всем вам спасибо. Всех люблю. Всехлюблю.
Сзади стукнула калитка. Даже не оглядываясь, дядя Володя знал. В сад входили киллеры.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Мне позвонила Марина, и я узнал, что дядю Володю положили в больницу. Он упал в обморок прямо в метро. Я ожидал, что-то в таком роде должно было произойти. Все равно прозвучало неожиданно. Мне стало его жалко, потому что подозревать можно было все что угодно вплоть до рака. Марина плакала и не знала, где его искать в этой Боткинской больнице, там 19 корпусов. Я вызвался пойти с ней и отыскать дядю Володю. Мы уговорились встретиться завтра в пять часов у ворот.
Городская природа производила на меня впечатление пожившего, потасканного, не вполне здорового человека всегда, но осенью особенно. В воздухе – пыль, на дороге – грязь.
Предварительно я все-таки дозвонился до отделения, в котором лежал дядя Володя, и поговорил с ординатором. Тот сказал:
– Вы же, наверно, знаете, у больного цирроз печени.
– Нет, – сказал я.
– Кто вы ему? Родственник?
– Нет, – сказал я.
– А есть у него родственники в Москве?
– Жена. – сказал я. – Хотя они не расписаны.
– Значит, она ему не жена. – сказал дотошный ординатор.
– Есть кто-нибудь, отец, мать, братья?
– Есть много женщин – и все они ему – отец, мать, братья, сестры и даже племянницы, – честно ответил я.
– Вы мне голову не морочьте! – рассердился голос врача. – Меня ждут больные. Если хотите, приезжайте, навестите его. Воду минеральную надо привезти больному, мясной бульон. Он лежит в семнадцатом отделении. Передачи с 5 до 7 ежедневно кроме воскресенья. До свидания.
– До свиданья, спасибо, доктор, – сказал я. Хотя я до сих пор подозреваю, что со мной говорил медбрат, а не врач, Ну да не все ли равно. Медицинский брат тоже мне не брат и даже не племянник.
Встретились мы с Мариной у ворот больницы и сразу прошли к семнадцатому корпусу. На территории стояла тишина. Можно сказать, мы окунулись в тишину. И даже далекие гудки и движение машин за оградой на улице только оттеняло осеннюю тишину. Всюду – неслышное падение листьев с высоты
Здесь был сразу – особый отдельный мир. И в нем был свой раз навсегда заведенный порядок, и все человеческое подчинялось и существовало в этом распорядке, таком радикальном, будто ничего другого не существовало. В городе много таких отдельных миров, по сути каждое учреждение, производство, квартира – такой особый мир. И каждый из нас существует сразу в двух-трех мир