Цыганским чемоданом эмигранта!
Буквальный диалог ТЫ и Я видим в стихотворении «Рукопись», где текст обращается к читателю, здесь буквализуется метафора разговора читателя и текста:
Начало: «Граф дает сегодня бал»
Конец: «Убит бароном наповал!»
Я – пыльный том седого графомана
Но лишь открой картонный переплет
Предутренней прохладою пахнет
И колокол услышишь из тумана
Разгадку субъектной сложности видим в лингвистических сонетах:
Ты, я, они – из одного зерна
Я вижу лоб священного слона…
Лингвист укажет множество примеров
Латинский и г н и с и о г о н ь – в родстве
И на закате окна по Москве
Как отблеск на мечах легионеров
«Сонет о том, чего нет» вызывает к бытию отсутствующее в быте:
Леса и степи, стройки и ракеты
Есть даже люди в захолустье где-то
И видит Бог! – хоть Бога тоже нет
Заглавие «Пьяный сонет», казалось бы, предполагает субъектную определенность и первое лицо, однако повествование ведется в неопределенной грамматической форме (ОН может быть и МЫ/Я):
Навеселе под мухой под хмельком
За друга для сугрева для настроя
У магазина вздрогнули – нас трое
А кто-то в одиночку и молчком —
Наклюкался надрызгался надрался
Как зюзя назюзюкался раскис
Набрался налакался настебался
До чертиков! до положенья риз!
Интересный субъектный рисунок представлен в сонете «Зимой в Малеевке»: Я (хочу, мой) и МЫ (мы с тобой, вещички соберем) уравниваются и сополагаются с ОН (Эдичка).
Грамматические категории в сонетах Сапгира самим автором названы «этажами»:
Да все мы – Я! но лишь на разных этажах
Страдания. Сквозь боль и бред предчувствуем
Себя. Иногда как будто рассветает. Тогда
Истина прозревает себя. Вот-вот…
Или в сонете «Нечто – ничто» субъект видит себя и других отражениями в зеркале, определяя своего рода физику субъектности:
Качается шар. Навстречу шару
Качается шар. Один в один
Влетают шары: один – пара, один – пара,
один – пара
Из сферы зеркальной за ними следим
Все отраженье.
Субъектная определенность нарушается вследствие осознания мироустройства, как в сонете «Спящий Будда»:
Мир как яйцо Он созерцает разом…
А мы – мы где-то шлепаем внизу
Очнись! опомнись! кто мы? что мы? где мы?
Вокруг застыли желтые монахи
И мрамор холодит подошвы ног…
В стихотворении «Диаграмма жизни» субъект осознает свою вторичность и предопределенность своей судьбы, видя себя на картинке:
Улыбчивые старцы-мудрецы
Разглядывают диаграмму жизни
—Поэтом будет… при социализме…
—Судьба печальная – заметил Лао-цзы
И вот родился я в своей отчизне…
В этом смысле субъект уравнивается с объектами:
Зажегся свет… И в полу – непрозрачном
В стекле возникли лампа стол и я
Угадывалась комната моя
Но фото было призрачным и мрачным
Т а м сквозь меня просвечивали ели
Далеких зданий острые огни
А т у т был пол и все на самом деле
Хоть сам себя за ляжку ущипни
Мир устроен не так, как кажется субъекту, и оттого субъект не верит в собственное существование. Поэтому субъект воспринимающий у Сапгира может перемещаться от человека к облаку, кроту и собаке:
Мы ближе подошли и удивились:
Зачем слепой глупыш наружу вылез?
Но видно землю разморило всласть —
Вся в корешках набухла засочилась…
И он проснулся. Тут-то и случилось!
Горячая как печь собачья пасть
Даже Слово не снимает этого морока, герой обречен видеть себя изнутри и со стороны одновременно:
И было мне дано (ему – Сапгиру)
Понять что муза не моя – чужая
В этом случае возможно вообще все – любовь к кошке (в сонете «Любовь»), путаница сна и яви, зависть мосту, по которому идет герой:
Когда иду я через Крымский мост —
Стальные фермы – балки вперехлест —
Заклепки в два ряда – стальные шляпки —
Весь в солнце – над рекою – в пустоте
Теряя чешую монетки перья тряпки
Завидую высокой простоте
И уж, конечно, смерть не является преградой для диалога:
Ты – с нами! мы – с тобой! мы здесь! мы близко!
Вот только б тебя Генка отыскал
Становится возможным и совместное бытие в нигде, как в сонете «Живые и мертвые»:
Мой тесть Гуревич Александр Давыдович
И музыкант из Праги Глеб Ерохин
Солагерники – что вы там навиделись! —
И снова вместе – тени духи вздохи
Уже не воспринимается как парадокс, что «Сонет Данте» повествует о нераздельности я-Сапгира и я-Данте, по крайней мере во сне, который снится сразу обоим:
Он огневел – и все во мне дивилось
Насквозь – гора и моря полоса
Приблизился – невероятно вырос…
Зрю: виноградом сердце на ладони
Он дал вкусить свой дивный плод – мадонне —
И я проснулся в горе и в слезах
По сути, «Сонеты на рубашках» становятся маленькой сценой, где идет представление собственной души, о чем и говорится прямо в последнем сонете книги «Никитский сад»:
Что там мелькнуло – чайка ли?.. собака?..
Когда себя сыграем как спектакль
Пусть занавесом нам – Никитский сад
В поэзии Сапгира выстраивается такая картина мира, при которой каждый субъект – лишь часть целого, осколок бытия, но при этом он не просто наделен талантом «жизнь сосуда вести», но и есть тот самый «сосуд», макромир, вселенная со своими предпочтениями и страхами. Устройство личности оказывается так же (а может быть, и более) сложно, как устройство мира:
пустота поглощает пустоту – все идет в один котел со свистом! – вот тогда ты понял что все – одно живое существо («Акт»).
Поэтому в поэзии Сапгира так «самоценны детали» и важны случайности, а жанровые правила необходимы для того, чтобы от них отталкиваться, делать их жанроуказателями, векторами смысла, мимо которых в ином случае читатель может и проскочить.
Целостность четвертого тома обеспечивается именно авторской стратегией игры с традицией, правилами и канонами, которые не отбрасываются за ненадобностью, а становятся основой для авторского смыслообразования.
Генрих Сапгир
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
ТОМ 4. ПРОВЕРКА РЕАЛЬНОСТИ
Дизайнер Н. Агапова
Редактор-составитель С. Артёмова
Корректор Е. Полукеева
Верстка Д. Макаровский
Адрес издательства:
123104, Москва, Тверской бульвар, 13, стр. 1
тел./факс: (495) 229-91-03
e-mail: real@nlobooks.ru
сайт: nlobooks.ru