Вартман. Как ты смеешь разговаривать так со мной, паршивая девчонка?
Комар. Воспитанности у вас хоть отбавляй. Почему же эту паршивую девчонку вы не сдадите в гестапо?
Вартман. Думаем, что ты еще образумишься и примешь наше предложение, хотя твоему «Омару» мы почти не верим.
Комар. Никогда этого не будет! Никогда! Слушайте, Вартман, пока не поздно, не подумать ли вам о своей судьбе?
Вартман. С чего это мне вдруг начать думать о ней?
Комар. Да ведь дела ваши идут к петле. Наша победа близка, я уже вижу ее.
Вартман. Да ну?
Комар. Усмешка у вас вышла не очень веселая, Вартман. Уж кому-кому, а вам, думаю, ясно, что конец близок. И что тогда будет с вами?
Вартман. А что со мной будет?
Комар. Лагерь, если вы всерьез отнесетесь к моему предложению.
Вартман. Война выигрывается, когда побежденный сдается. Вам еще очень далеко до этого.
Комар. Ловлю вас на слове. Значит, вы все-таки рухнете и вопрос только во времени.
Вартман. Допустим. Почему ты думаешь, что я не уцелею?
Комар. Уж об этом мы постараемся. И я в том числе. Отыщем, где бы вы ни спрятались. Может и так статься, что вас выдадут немцы. Ведь вы, так сказать, полукровка.
Вартман. Я чистокровный немец.
Комар. Нет, вы пришлый из России немец. Ваш шеф моложе вас лет на десять, и он уже капитан, у него два Железных креста и еще какие-то гитлеровские побрякушки. А вы? За все ваши «заслуги» что получили вы? Звание старшего лейтенанта, Железный крест и место заместителя начальника контрразведки?
Вартман. Просто не понимаю, как я терплю тебя!
Комар. Зато я понимаю. Сознайтесь, Вартман, что вы терпите меня потому, что не часто вам приходилось слушать правду, которую я выкладываю вам?
Вартман. Я просто в восторге от нее!
Комар. Думаю, что вы сказали это не в насмешку. Ведь если эта правда у меня на языке, у вас она, может, еще не совсем дозрелая, на уме.
Вартман. Скажите, психолог нашелся! Какая правда?
Комар. Она в том, что вы поняли, что напрасно связались с фашистами, напрасно служите им, потому что убедились, что наш народ непобедим. Историю, думаю, вы знаете очень хорошо.
Вартман. Но мы дошли до Москвы, до Волги и Кавказа.
Комар. А где вы сейчас? И почему я часто вижу вас таким мрачным после чтения сводок с фронта? И почему вы никогда не бываете таким, когда рядом ваш шеф?
Вартман. Мало ли почему!
Комар. Ну так я скажу. Вы ненавидите, но и боитесь его. Боитесь, как бы он не догадался, что у вас на душе.
Вартман. А что у меня на душе?
Комар. Как бы вам выбраться из кровавого болота сухеньким и чистеньким.
Вартман. Гм…
Комар. Но это вам не удастся. Слишком много крови налипло на ваш мундир. Смотрите, она везде!
Вартман. Где? Где?..
Комар. Эх вы!
Вартман. Фу, черт!
Комар. В пот бросило?
Вартман. Молчать!
Комар. И не думаю.
Вартман. Грубиянка ты, вот что я скажу. Чему только учат вас в этой вашей России!
Комар. Тому, чтобы быть честными. Хотя бы перед самими собой. Чего нельзя сказать о вас, хотя вы тоже учились в России. Но вас здорово переучили. Теперь вы умеете издеваться над беззащитными людьми, жечь села и города, грабить, пытать, травить людей газом.
Вартман. Я не травил ваших газом и тебя ни разу не ударил за твои дерзости.
Комар. А ведь я и сдачи могла бы дать.
Вартман. Слушай, ну, положим, вы окажетесь победителями, чему я, конечно, не верю. До Берлина далеко, и драться мы будем зверски. А что будет между вами и союзниками, кто знает? Слишком разные у вас идеи и цели… Ладно, я не о том. Что ты будешь делать, победитель? Тебя, конечно, сделают героем, а? Наверняка, а? Если сманишь меня на службу к советским чекистам. Ха-ха! Чтобы я пошел на службу к чекистам! Черта с два!
Комар. Пойдете! А я, когда наступит мир, буду восстанавливать то, что вы, — и вы, да, да, и вы, Вартман, — разрушили, сожгли, взорвали.
Вартман. Какая блистательная перспектива!
Комар. Уж во всяком случае куда светлее вашей. Прятаться, как волку, таскать какую-то другую личину, подличать, изворачиваться, лгать мне не придется. А в конце концов вам все равно висеть на перекладине меж двух столбов.
Вартман. Вот уж, признаться, не думал, что ты такая… В тебе столько нахальства.
Комар. Нет, Вартман, вы хотели сказать совсем другое. Вы хотели сказать: я никогда не думал, что советский человек может так просто и легко идти на смерть за свое дело. Эту вашу мысль я отношу ко всем, кто сражается с вами и очень скоро свернет шею Гитлеру. И вам. Я не обещаю вам ни помилования, ни защиты. Власти у меня нет. Думаю, что с вами, попадись вы в наши руки, поступят очень строго. Но могут и принять во внимание то, что вы согласились помочь нам поскорее окончить войну.
Вартман. Это очень тоненькая и непрочная соломинка.
Комар. Но все-таки соломинка.
Вартман. Боже мой, боже мой!
Комар. При чем тут бог? Ну так что, Вартман?
Вартман (после долгого молчания). Дайте мне подумать.
— Так впервые он сказал мне «вы», — пояснила Елизавета Яковлевна.
— Это вполне понятно, — сказал я. — Победа над Вартманом была не просто ваша победа, это победа советского человека, нашей идеологии. А что же было дальше?
— Шесть дней я вдалбливала в голову Вартмана одно и то же. Теперь уже не я заводила разговор о его неприглядном будущем.
— Именно?
— Он запирался со мной в своем кабинете якобы для того, чтобы уговаривать меня стать осведомителем контрразведки, а сам начинал выспрашивать, что с ним будет, если он согласится работать на нас. Телефоны он выключал: боялся, как бы нас не подслушали.
Иногда мы садились в машину. Вартман говорил шефу, что везет меня в какую-то часть… Мы останавливались в лесу, уходили подальше. И там все это продолжалось часами — до головной боли, признаться.
Наконец он согласился. Это было 24 сентября. К тому времени я все приготовила к побегу.
— А на хутор Врубля Вартман возил вас до того, как вы занялись им?
— Нет, это было несколько раз.
— Вы рассказывали артистам, что он повез вас туда якобы затем, чтобы вы нашли антенну рации.
— Да. Это поставило меня в тупик. Зачем им понадобилась антенна? А если и понадобилась, он мог послать со мной солдата.
— А не затем ли он ездил с вами к Врублю, чтобы, оставшись наедине, поделиться своими сомнениями касательно дел на фронте и предложить вам свои услуги?
— Нет, там он об этом не говорил.
— В те дни он еще надеялся совратить вас на предательство?
— Он был уверен в том, что я сдамся…
— Вот как! Как бы они ни обольщали вас своим «вниманием» и «галантностью», в их глазах вы были врагом, преступником. Этот контрразведчик пошел на довольно известный психологический прием: привести преступника на место преступления, посмотреть, не расслабнет ли его воля, не «расколется» ли он…
— Если Вартман задавался такой целью, он ничего не добился. Мне было очень грустно, когда я ходила по осиротевшему хутору. Тяжело было думать, что Врубль, Стефа и Рузя в Освенциме. Я содрогалась от мысли, что они погибнут там. К счастью, скажу, забегая вперед, наши войска так стремительно подошли к Освенциму, что гитлеровцам не удалось уничтожить всех заключенных. Мои польские товарищи были освобождены нашими солдатами.
— Так что с хутора Вартман уехал ни с чем?
— Да. Очень злым.
— На обратной дороге он не попытался вести с вами разговор о вашей работе на них?
— Начал. Я резко оборвала его, сказав, чтобы он заткнулся и оставил меня в покое.
— Так и сказали: «заткнитесь»?
— Да. Мне нечего было терять. В те дни я думала только о двух вещах: как мне обработать Вартмана и как бежать.
— Стало быть, и в этих поездках вы еще раз показали ему свой характер?
Елизавета Яковлевна пожала плечами. А я принялся листать стенограмму…
Когда мы обо всем договорились, я сказала Вартману, что он должен взять в контрразведку нашего человека. Кого именно — это ему будет известно после того, как он на деле докажет готовность работать на нас.
Кроме того, потребовала, чтобы он сообщил мне некоторые сведения о работе контрразведки, о пойманных советских разведчиках и о том, где они находятся, о настроениях солдат и командного состава армии. Все эти сведения Вартман по моему требованию написал и подписался.
Договорились и о том, что с нашими связными он встретится на хуторе Игнаца Торговского в Чулове, и сообщила пароль. А в залог стащила у Вартмана компас, вещь, которой тот очень дорожил, может быть, потому, что он был из чистого золота. В контрразведке все видели этот компас и знали, что он принадлежит Вартману, а именно это мне и было нужно.
Я готовилась к побегу и уже знала, как это сделать. За пределы двора меня не выпускали. Но двор я обследовала очень тщательно. В разведшколе нас учили обращать внимание на такие вещи, мимо которых большинство людей пройдет, не заметив. Во дворе я искала лазейку. И нашла.
Контрразведка размещалась в крестьянском доме, где ни ванной, ни туалета не было. Уборная, кое-как сколоченная из досок, помещалась в углу двора. Ее я обследовала особенно внимательно. Оказалось, что две доски в задней стенке, прямо над стульчаком, сгнили и их можно легко приподнять или выбить ударом кулака. Вдоль забора того дома шло шоссе, а за ним начинался густой лес.
Я решила бежать из уборной. Ночью, конечно… И вот на случай, если меня поймают, мне и нужен был компас Вартмана. Я могла бы сказать, будто его мне дал сам Вартман, чтобы я не сбилась по дороге к своим. То есть представить его своим сообщником в устройстве побега.