ежды на себе. Я работал, Ральф, — я работал очень много и тяжело. Мне пришлось заново учить весь свод законов. Я служил клерком, потом сдавал экзамены на лицензию юриста — это в мои-то годы. На Земле я был уважаемым человеком, известным адвокатом. Но здесь это никого не интересовало. Я снова вынужден был начинать с самых низов. И я добился своего. Я снова стал известным адвокатом, теперь здесь, на Чиероне. Если я вернусь назад — если я вдруг соглашусь на это, — мне что, сдавать экзамены в третий раз? Потому что первое, что произойдет после изгнания пришельцев, будут новые выборы. Вы можете гарантировать мне, что я окажусь в новом президентском кабинете?
Хармон, вспоминающий тем временем бесконечные ряды начищенных кухонных котлов и то, как он пробивался наверх, размышляющий о своем теперешнем положении, тяжело, но справедливо заслуженном, услышал, как несколько человек дружно выразили свое согласие с Гартманном.
Господи боже мой, подумал тогда Хармон, мы даже представить себе этого не могли — ни один из нас, включая президента, — мы даже помыслить не могли о том, что такой день когда-нибудь наступит и что мы почувствуем тогда.
— Ваша реакция весьма любопытна, господин Гартманн, — негромко проговорил Вайерман, не отступая ни на дюйм и видимым усилием воли загоняя назад те признаки слабости, которые он позволил себе выказать при Хармоне и Геновиче. — Не думаю, что той же точки зрения придерживаются остальные члены кабинета министров, положение в обществе большинства из которых ничем не уступает положению вашему и господина Стэнли.
Президент жестко взглянул на Геновича, и только Хармон заметил, как крепко сжались пальцы рук Вайермана на подлокотниках кресла и как побелели их костяшки.
— Для разнообразия давайте послушаем мнение Джона.
Генович упорно смотрел в пол. Он даже не пытался поднять головы. Вайерман попробовал добраться до него взглядом, но не смог. Наконец Генович встал с места и глубоко вздохнул.
— Эд Стэнли хотел только узнать, потребует ли этот проект полной отдачи сил и времени, господин президент. Вы поставили его перед выбором — теперешняя работа «на стороне» или… Считаю, что лучше будет сразу расставить все точки над и. Прямо сейчас.
Генович говорил тихо, но решительно.
— Совсем недавно я обещал вам кое-что, господин президент. Я не забыл об этом. Я давал также обещание остальным членам кабинета, и об этом я тоже помню. Но сейчас я оказался на перепутье. Я целиком согласен с тем, что сказал Карл. Я торговый посредник, иначе говоря, крупный коммивояжер — держу в своих руках продажу запасных частей для легковых автомашин во всем Чиероне, а также Белфонте, Ньюфидефии и маленьких городках в прилегающих областях. По меньшей мере шесть месяцев в году я провожу в дороге. Я зарабатываю хорошие деньги, потому что научился торговать. Я много работал — и говоря это, я не хочу прибавить себе веса, просто так обстоят дела — в течение последних лет, почти двадцати лет, каждый день я воспринимал себя как торгового агента машиностроительного завода Чиерон-Сити. Раз или два в месяц, когда бываю в городе, я на несколько часов заглядываю сюда к вам. Теперь скажите мне, что из того, чем я занимаюсь, называется «работой на стороне», а что нет? Не хочу, чтобы вы подумали, что я не патриот или что я забыл, через что пришлось пройти тем, кто остался на Земле. Но здесь у меня семья, и я обязан ее кормить. Останься я на Земле, я, может быть, взял бы в руки автомат и сделал бы то, что считал нужным, чего бы это мне ни стоило. Но…
— Стыдно! — неожиданно выкрикнул Йеллин. — Какой стыд! Вот уж не думал, что услышу такое, — в этой комнате говорят о предательстве!
Старик дрожал от ярости, его горящий взгляд метался между Геновичем, Гартманном и Стэнли.
— Временщики, вы забыли о чести! — эхом откликнулся Дюплезис. — Пока на это можно было смотреть… как на клуб любителей игры в Правительство, вы все сносили молча. И вот теперь, когда разговор зашел о настоящем деле, вы бросаете все на тех, над кем раньше посмеивались в кулак Вы, в вашей клоунской чужепланетной одежде, разговаривающие только на варварском наречии, вы забыли манеры порядочных людей. Что ж, отлично — возвращайтесь в свои банки, в свои стряпчие конторы, за баранку машины коммивояжера. Обратно к своим закопченым кухонным котлам! Вы нам не нужны! Те из нас, кто помнит о том, что такое родина, и все эти годы ждал начала освободительной войны, сделают все сами без вас — мы, старики, сделаем это вместо вас! Все, что потребуется!
За ним подали голос другие: Асманди, медленноречивый Домбровски, Джонс — со всех сторон неслись разгневанные возгласы. Хармон оглянулся на Геновича, сидящего посреди шума и гама понурив голову, дав возможность Стэнли, Гартманну и их сторонникам спорить и пререкаться с Йеллином и ему подобными. Лицо Геновича сделалось пепельно-серым, и Хармону внезапно стало его очень жалко.
— Господа! — Вайерман все еще держался непоколебимо. Его крепко сжатые губы были почти не видны, но слова, с которыми он обратился к Хармону, звучали твердо и отчетливо: — Мы еще не слышали мнения нашего премьер-министра.
Хармон ощутил на себе давление множества взглядов, впившихся в него из всех углов комнаты. Но среди всех этих глаз он различал только глаза президента. Секунду они смотрели друг на друга, оба замерев на своих местах, — Хармону припомнились первые дни на Чиероне, Нола тогда все время болела, а он должен был работать, уходил на всю ночь, оставляя ее совсем одну. Потом, когда она умерла, он все равно продолжал трудиться, потому что не в его натуре было сидеть сиднем или голодать. Теперь у него есть все — положение на службе, отличное жилье, репутация.
Сплотить кабинет будет трудно, очень трудно, почти невозможно. Президент предлагает им смертельно рискованный план; если план провалится, это будет означать конец им всем, в лучшем случае как работоспособной команде, конец надежде на освобождение Земли, тем более что план практически обречен на провал, в них уже нет согласия, их раздирают горечь и стыд, все готово рухнуть, едва начавшись. Что требовать от смертного? — он слаб.
— Я намерен остаться с президентом и продолжать работать с ним, — сказал он после едва заметной паузы, понимая, что, вероятно, совершает ужасную ошибку. — Я связан клятвой.
Соблазн послать все к черту и перебежать на другую сторону был очень велик. Гартманн прав — даже если они победят, ничто на Земле не сравнится с тем, что они имеют здесь.
Вайерман кивнул ему и откинулся на спинку своего кресла, словно напряжение лишило его последних сил, но тут же поднял голову снова.
— Очень хорошо, господа, все слышали, что сказал Том. Теперь я хочу, чтобы вы проголосовали. Кто за то, чтобы согласиться с предложением принять оружие и передать его генералу Хамилю?
Президент обвел присутствующих требовательным взглядом, Хармон сделал то же самое — и вздрогнул.
Потом глубоко и тихо вздохнул и попытался разобраться, во что он только что сам себя втянул. Подавляющее большинство кабинета было против. Голоса разделились точно по демаркационной линии, по одну сторону которой находились те, кто сумел сделать карьеру на Чиероне, а по другую те, кто по тем или иным причинам не сумел. Он остался один, потому что на Йеллина и других затворников нельзя было рассчитывать. Как он сюда попал? Он не должен здесь быть, это не его место. Теперь ему придется вести борьбу с теми людьми, которых он понимает, которых считал своими добрыми знакомыми и даже друзьями, находясь в рядах тех, с кем не имел ничего общего вот уже двадцать лет. Мысль о том, что они обречены на бесславный провал с самого начала, все более и более овладевала им; дел было бы невпроворот, даже останься они все вместе, — теперь же он был уверен, что шансов на победу не стало никаких, впереди их не могло ждать ничего, кроме мучительного поражения.
Но он все равно пойдет с ними — он обещал это Вайерману только что и связал себя давней клятвой. Любая логика, к которой он прибегал, требовала от него бросить эту безнадежную затею, а он привык прислушиваться к своей логике. Но он переступит через себя, останется с президентом и сделает все, что в его силах, а там будь что будет.
— Спасибо, Том, — отозвался Вайерман. — Я попрошу тебя сформировать из членов группы господина Йеллина новый кабинет. От всех остальных, господа, проголосовавших против, я жду отставки. У меня нет другого выхода.
Лицо Вайермана посерело. Хармон внезапно понял, что взвалил на свои плечи непосильную ношу.
В собрании наступила глубокая тишина. В этой тишине удивленный голос Хармона прозвучал очень громко:
— Ральф! Ты не можешь поступить так!
— Я вынужден, Том. Мне нужны люди, на которых я могу положиться.
— Но ты не можешь формировать кабинет всего с шестью членами. И ты не можешь увеличить число членов засчет кого-то другого со стороны — практически все, из кого ты можешь выбирать, сейчас находятся здесь, остальных беженцев с Землей вообще ничто не связывает, никаких клятв правительству они не давали. Мы должны работать над этим все вместе, просто нужно найти какой-то компромисс. Вшестером нам не справиться ни за что, ты только посмотри на нас, мы так устали. Нет, это невозможно. Это… да это настоящее самоубийство! По крайней мере, определенно провал, это точно.
— Мы обязаны сделать это, — ответил ему президент. — Это дело гораздо важнее собственного здоровья и благополучия. Мы должны попытаться ради Земли, ради свободы нашего народа. Но с нами должны быть только те, кто думает так же, как я, кто решился идти до конца. Мы должны победить!
Не в силах поверить происходящему, Хармон потряс головой.
— Двадцать лет у нас не было надежды, но мы были вместе, — пробормотал он. — И нужно было появиться шансу на победу, чтобы разбить наш круг.
— Том, ты не хочешь остаться со мной? Ты передумал? Я требую ответа!
— Ральф… я просто взываю к твоему разуму!
— Ничем иным я не руководствуюсь. Все мои решения приняты на основе разума и чистой логики.