— Вы напуганы, доктор? — спросил наконец он.
— Напуган ли я? — Хобарт побледнел. — Напуган?
Он вскочил на ноги с искаженным лицом.
— Не смейся надо мной, мальчишка! Кто ты по сравнению со мной — пустое место! Я всегда знал точно, куда иду. На пути к своему теперешнему положению я не допустил ни одной ошибки. Я всеми уважаем, я состоятельный человек, я отлично знаю свою работу.
— В этом никто не сомневается — ведь пришельцы вас уже классифицировали.
Сказав это, Майкл пожалел о своих словах — такая глупая была насмешка. Что-то расстроило Хобарта, и он не мог понять что, но ясно было одно — этот человек воспламенялся так же легко, как и горные повстанцы. Возможно, Хобарт был неправ, но наверняка он был образованней и мудрее Майкла. И он имел серьезные основания для раздражения. И если Майкл не понимает их причин, то в этом только его вина и ничья другая. А права смеяться над Хобартом он, конечно, не имеет. Он вообще не имеет права смеяться над кем-то.
Но реакция Хобарта все равно поразила его — словно он дал ему пощечину или выплеснул в лицо стакан воды.
— Да, черт возьми, они классифицировали меня — ты прав! Тринадцать лет назад! Но где был бы я сейчас, что делал и как бы жил, если бы тогда этого не случилось? Что со мной стало за эти тринадцать лет — разве я хоть сколько-то изменился? Как по-вашему, Вайерман? Я отличный психолог и всегда был им: это мое призвание. В свое время у меня был неплохой голос, я пел. Хорошо исполненная ария Дон-Жуана до сих пор волнует меня больше, чем любое успешное достижение собственной жизни, и очень часто я вижу себя во сне выступающим на сцене в опере! Я пишу картины — по воскресеньям. Я занимаюсь скульптурой. У меня есть всяческие… — Хобарт поморщился, словно от презрения к самому себе, — всяческие хобби. Вот именно, хобби, потому что сейчас уже слишком поздно думать о другом. Я специалист своего дела. Браться за что-то еще я не имею права. По результатам тестов тринадцать лет назад был сделан вывод, что я могу стать отличным психологом, а во всем остальном не достигну вершин. Тесты были совершенно правы — сейчас я в них собаку съел, я исследовал тысячи случаев и наблюдал за своими пациентами по многу лет, и я знаю, что говорю. Пришельцы правы — и я не могу сегодня заново пройти тест, потому что сейчас, в пятьдесят, среди всего прочего узнать, что когда-то давно произошла страшная ошибка и я должен был учиться пению и ставить голос, будет не просто горько — это убьет меня. Как может функционировать общество, если его специалисты будут покидать свои места просто из каприза или под влиянием внезапного порыва? Но что делать, Вайерман, если мне вдруг неожиданно захочется до смерти узнать, чем я стал бы, если бы тринадцать лет назад моя жизнь пошла иначе, если бы мир развивался по-другому? Возможно, что в этом случае я мог бы стать не просто хорошим врачом, но великим человеком, певцом. Но я не задаюсь таким вопросом, и что же удерживает меня от этого? Я боюсь, вы сказали? Да это так — я боюсь. Но соблазн так велик — как велик соблазн, черт возьми!
Майкл смотрел на Хобарта во все глаза.
— Значит, вы несчастны?
— В том-то и дело — я не знаю, счастлив я или нет!
— Тогда эти тесты… — Майкл попытался нащупать хоть какую-то логику. — Эти тесты должны всем указывать их место, то место, где люди смогут проявить себя лучше всего. Вы сами это говорили мне. При помощи тестов можно узнать о способностях человека, подобрать для него профессию, дать ему то, что он заслуживает. Если все это так, то в чем вы сомневаетесь?
— Я не сомневаюсь ни в чем! Я просто хочу спросить… себя, вас, сам не знаю кого. Я…
Хобарт опять замолчал.
— Вероятно, я недоволен тем, что имею, — вдруг сказал он. — Наверное, мне мало того, что я достиг успеха в чем-то одном. Иногда я спрашиваю себя, не одинок ли я в этом мире?
Хобарт взглянул на пачку листов с вопросами, над которыми Майкл работал перед тем, как он прервал его.
Но Майклу этого было мало. Доктор Хобарт уже выдохся, но Майкл не мог позволить этому разговору закончиться вот так, когда оставалось еще столько неясного.
— Подождите, — неловко заторопился он. — Подождите. Нельзя это так оставлять. Ведь я здесь для того, чтобы пройти классификацию. Я здесь для того, чтобы найти свое место. Вы заставили меня сомневаться, а теперь хотите просто так…
— Вот что интересно, — перебил Майкла Хобарт, заговорив тихо, словно с самим собой, и, вероятно, не расслышав за своими мыслями последних слов Майкла. — Среди документов пришельцев нет никаких записей о том, что в их обществе встречается подобное. Возможно, много лет нйзад такие случаи были, но со временем они искоренили сомневающихся среди своего народа, вывели чистую расу. Но ведь и среди людей такие встречаются нечасто, вот в чем дело.
Хобарт повернулся к Майклу. Его взгляд был ищущим, задумчивым, немного печальным.
— У меня нет уверенности по поводу вас, Вайерман. Человек, неспособный слиться с обществом, по логике вещей уходит на дно и в лучшем случае становится бесполезным паразитом. Но иногда наступают такие периоды, когда люди подобного сорта все-таки находят себе место и поднимаются. Бывают исключительные ситуации. Конечно, все зависит от самого человека или от среды, в которой он оказывается. Иногда цепочка вовлеченных людей бывает очень длинной. Так сразу я ничего не могу сказать. Компьютер и опросник тут бессильны. Тесты не могут оценить нечто такое, что имеет отношение к основам их самих.
— Так что с тестами, доктор? — спросил Майкл, охваченный страхом внезапного предчувствия.
— Вы провалились, Вайерман, — тусклым голосом ответил Хобарт. — По всем статьям. Судя по вашим ответам, вас невозможно классифицировать ни в какой области. Вы даже близко ни к чему не стоите. Это было ясно с самого начала. Уверен, что вы и сами догадывались. Вы пытались давить на меня, потому что чувствовали, чем все кончится. Вы пытались обмануть машину. Вы сражались с первой минуты до последней, до тех пор, пока не впали в бессильную ярость. Нет, вы не хотите стать одним из нас по велению сердца — вы все холодно рассчитали, вы решили, что должны это сделать.
— Вы хотите сказать, что я пытаюсь насильно втиснуться в?..
— Вот именно, Вайерман.
Хобарт покачал головой.
— А разве это не так? Сознайтесь, ведь вы так думали.
Он вгляделся в лицо Майкла.
— Да, похоже, что не думали. Послушайте, я не знаю, кто вы такой на самом деле. Возможно, вы искренне хотите найти подходящую нишу для себя — но у нас нет ничего для вас. У вас необыкновенно развитый интеллект, выше среднего уровня — совершенно нетривиальный ум, между нами говоря, — но это все, что я вам могу сегодня сообщить, это единственный позитивный результат сегодняшних упражнений. Компьютер говорит, что во всех областях труда у вас одинаково низкие показатели. Вы станете палкой в колесе любого дела, в котором попытаетесь попробовать себя… однако мир полон людей, которые по своим наилучшим качествам непригодны к традиционному плодотворному труду; какой прок обществу от талантов, равно посредственных во всех областях? — заявил Хобарт потрясенно слушающему его Майклу. — То, что я сейчас вам рассказал, не есть дословное изложение анализа машины — машина способна только выбирать ответы из огромного каталога возможных, который заложили в нее создатели. Если машина не находит в своем каталоге точный ответ, она подбирает тот, который подходит лучше всего, — точно так же случается и в человеческой жизни. Мы должны уберечь себя от элементарных ошибок — мы не можем принять ответ только потому, что он таковым именуется. Машина не поняла вас, и, следовательно, не поняли вас ее создатели. Никто в обществе, создавшем эту машину, не способен разобраться в вас — вот совершенно ясный результат нашей сегодняшней работы. В том числе не способен понять вас и я, Вайерман, — не пришелец, но уже и не землянин после всех этих лет. Я не способен разобраться в вас ни в понятиях прошлого Земли, ни в понятиях ее будущего тем более. Я не понимаю вас в рамках тех определений, которыми мы здесь, на Земле, оперируем сейчас, — я бессилен, у меня нет соответствующих вам стандартов.
Хобарт снова покачал головой.
— В этом мире вы урод, Вайерман. Единственное, что я могу вам сообщить исходя из моих цифр, так это то, что вы не более цивилизованны, чем такой человек, как Франц Хамиль, например.
— Я не хочу оставаться один! — воскликнул Майкл.
— Конечно, я верю вам. Я уверен также и в том, что бывали времена, когда вы от всей души хотели быть примерным центаврианином. Но с Центавра вы сбежали, так же как сейчас вы сбежали от Хамиля. Как очень скоро сбежите и от нас.
— Вы заявляете это как представитель административной системы пришельцев? — потребовал ответа Майкл, чувствуя, что у него сжимается горло. Он уже презирал Хобарта — этот предатель скрывал свое позорное деяние под маской спокойного профессионализма — предательство Хобарта было гораздо более искусным, чем его собственное.
— Нет, — ответил Хобарт. — Разумеется, нет. Я излагаю вам свое собственное, частное мнение специалиста. Оставшись здесь, вы неизбежно закончите в сумасшедшем доме, вот что я хочу вам сказать, и не в смысле своего естественного поведения — тут, с точки зрения здешнего сообщества, вы уже и так ненормальный дальше некуда, — но в обычном плане личностного сознания. Вы снова пуститесь в бега, Майкл Вайерман, — вы продолжите свои поиски.
— Снова? — Майкл почувствовал, что у него больше нет сил продолжать все это, так он устал. Он желал прекратить сопротивление. Нужно остановить эту комедию — ни о чем другом он сейчас думать не мог. — Но я не хочу никуда бежать! Я не могу больше бежать!
— У вас нет выбора, — ответил Хобарт. — Ни я, ни пришельцы не сможем решить ваши проблемы вместо вас. Мы не понимаем вас. Если вы останетесь здесь, мы, конечно, будем пытаться подыскать вам что-нибудь, какое-то применение. Но в конце концов нам это надоест, потому что все наши попытки найти вам подходящее место будут разбиваться о ваше нежелание сотрудничать. Вас назовут неисправимым и от вас избавятся. И тогда вы поймете, что сверхчеловеческое терпение и понимание есть атрибут богов и только их — от своих собратьев вы помощи не дождетесь!