С полудня выли кабаки.
Воскресный «отдых» в оны годы,
Его припомнить – жуть берет.
«Тряхнем-ка, что ль, на все „доходы“!»
«Эх, что заглядывать вперед!»
«Судьба – злодейка, жизнь – копейка!»
«Пойдем, утопим грусть-тоску!»
«Где наше счастье?.. Друг, налей-ка…
Оно в бессрочном отпуску».
Для скорби черной, неотвязной,
Утехой был однообразной
Трактир, дешевый ресторан
Или на площади на грязной
«Простонародный» балаган.
Из потрохов протухших студни…
Участок иль ночлежный дом…
«Как отдохнул?» – «Нельзя паскудней!»
И снова – тягостные будни
С проклятым, каторжным трудом.
Шесть дней, прикованных к машине.
Воскресный «отдых» – снова то ж.
Как наш рабочий отдых ныне
На прежний «отдых» не похож!
Кто мог представить в годы оны
Рабочий отдых наших лет:
Музеи, парки, стадионы,
Театры, музыку, балет.
Все виды радостного спорта,
Парадов мощную красу,
Уют приморского курорта,
Дома для отдыха в лесу!
Рабочий отдых стал культурным
И оздоровленным насквозь.
Вот почему потоком бурным
В стране веселье разлилось;
Вот почему теперь в газете
Мы пишем и в стихах поем,
Что мы – счастливей всех на свете
В труде и в отдыхе своем!
Столица – народ*
Москва! Где слово есть напевней?
Где место есть для нас родней?
Гордясь своею славой древней,
Москва слыла «большой деревней»
До самых большевистских дней.
Не видя в этом святотатства,
Она блюла «святой устой»
В контрасте дикого богатства
С невероятной нищетой.
Ушли купецкие попойки
И хитрованцев нищий сброд,
И лихо мчавшиеся тройки,
И к стенкам жавшийся народ;
Ушла Москва с ее церквами,
Со свалками, гнилыми рвами
И грязью липкой, как кисель,
Ушла с былыми именами
Московской жизни карусель.
Москва украсилась домами,
Каких не видела досель.
То, что звалось Охотным рядом,
Двойным сверкающим фасадом
Домов-гигантов вознеслось.
Москва обличьем и нарядом,
Всем бытовым своим обрядом
Преобразилася насквозь.
Еще былое отмечаешь
Во внешней той-иной черте.
Но люди! Где их ни встречаешь,
Они не прежние, не те.
Вслед всех сановных инвалидов,
Вслед нами сброшенных властей,
Купцов, московских «эвпатридов»,
Ушли насильники всех видов
И паразиты всех мастей.
Враги грозят Москве возмездьем,
Забыв, что их гроза – мертва,
Что под кремлевским пятизвездьем
Цветет Советская Москва;
Что, счет сведя со строем старым,
Сознаньем сил своих полна,
По всей Москве, по тротуарам,
По улицам и по бульварам
Шумит народная волна, –
Живые, радостные лица,
Людской веселый разворот.
Глядит народ: «Моя столица!»
Столица смотрит: «Мой народ!»
Дух этой гордости взаимной –
Гроза для всяких подлецов,
Для швали всей старорежимной
И для фашистских наглецов.
Мы поработали не втуне.
В двадцатилетье Октября
Москва ликует – накануне
«Двенадцатого декабря».
Мы перед днем великим этим
Стоим под стягом трудовым.
Мы в этот день врагам ответим
Своим ответом громовым.
Мы изберем Совет Верховный
И, кровно спаянные с ним,
Порыв восторженно-любовный
В единый клич соединим.
Он скажет миру, чем мы стали,
За что стеной народной встали,
Наш клич по всем по округам,
И будет в этом кличе – «Сталин!» –
Привет – друзьям, ответ – врагам!
Москва сегодня веселится.
Повсюду праздничные лица,
Людской веселый разворот.
Привет тебе, моя столица!
Привет тебе, родной народ!
Народные дворцы*
Облегли ночное небо тучи.
Ветер выл, неукротим и лют.
Намело повсюду снега кучи.
Новый год встречал столичный люд.
Еле-еле трепыхалась конка
На горбатом Троицком мосту.
Шла на Невский бледная девчонка
Продавать прохожим красоту.
Вдоль Невы рабочий шел угрюмый.
Он грозил кому-то, сжав кулак:
«Обмануть хотите царской Думой?
Перевешать надо вас, собак!»
Гнил в сырых ночлежках люд голодный,
Жизнь губила чью нужда-палач.
Пьяным хрипом пел канал Обводный,
Заглушая тихий женский плач.
«Фараоны» шли с ночным обходом.
В темноте (Не видно. Не поймать!)
Кто-то крикнул: «Гады! С Новым годом!»
Получив в ответ «такую мать».
Вкруг дворца шла суетня шпионов,
У жандармов пыжились усы.
Над тоской гранитных бастионов
Крепостные плакали часы.
Над дворцом коричнево-кровавым,
Над могилой всенародных благ,
Раскорячившись орлом двуглавым,
На ветру трепался царский флаг.
Во дворце торжественно, парадно,
Царь свершал свой новогодний бал.
Не плясал он сам, хлебнув изрядно:
Хмель ему колени подгибал.
Он смотрел на пляшущие пары
И мычал, входя в запойный раж:
«Хар-рашо танцуют лейб-гусары
И морской гвардейский экипаж!»
Он глядел на дам полураздетых,
На княгинь, графинь и баронесс.
Генералы в пышных эполетах
Перед ним плясали полонез.
Царь смотрел, как, шаркая ногами,
Лебезил сановный высший класс
Пред царицей с синими кругами
Под белками злых, холодных глаз.
Перед ним, царем самодержавным,
Ликовал тот самый «высший свет»,
Что устоем был дворянским, главным,
Тех основ, которых больше нет.
Дураку в башку не приходило,
Как и всем, плясавшим на балу,
Что в народных недрах забродило
То, что весь народ звало, будило
Вековую сбросить кабалу.
Кабалу мы свергнули победно
В пролетарском славном Октябре.
Провалились, сгинули бесследно
Все, кто жил на труд на наш безбедно,
На балах танцуя при дворе.
Нынче все дворцы – и царский тоже –
Наши всенародные дворцы.
Нынче любим мы – свое добро же –
Их красу, их лепку, изразцы.
Мы в своих дворцах не чужестранцы
И не челядь, скрытая в углах.
Жизнью бодрой брызжут наши танцы
На советских праздничных балах.
Сколько пар, скользящих по паркету!
Звонкий смех, веселый разговор.
Сделать всем танцующим анкету:
Все анкеты, словно на подбор.
Посмотри хотя б на пару эту.
Муж с женой. Одна из лучших пар.
Если ты вчера читал газету,
Ты его узнаешь по портрету:
Это наш знатнейший сталевар.
Вот девица пляшет, как артистка.
У нее орлиные зрачки.
Мастерица в цехе. Активистка.
Отличилась как парашютистка
И взяла по спорту все значки.
Вот плывет герой из краснофлота.
В паре с ним колхозница. Гляди,
Как юна! Меж тем ее работа…
За ее работу «Знак почета»
У нее сверкает на груди!
Обо всех всего не скажешь вкратце.
Во дворцах – чем наша власть горда –
Вместо прежних подлых тунеядцев
Веселятся рыцари труда!
1938–1940
Уральские сказы*
Это – сумрачный лес, а не розовый сад:
Все живет в нем таинственно и суеверно.
Дед – всем видом колдун, сед как лунь, волосат –
Эти сказы рассказывал этак примерно
Лет полсотни назад.
Есть про это такая погудка:
На горе было Думной – стояла там будка, –
Дед Василий ночной караул в ней держал,
Он себя в караул свой детьми окружал,
Быстроногими да остроглазыми
Шалунами-пролазами.
Привлекал он их тайными сказами
Про хозяйку ли Медной горы,
Иль про Полоза, иль про Змеевку,
Иль про девку-Азовку…
Если кто из прильнувшей к нему детворы
Станет деда просить: «Расскажи-ка нам сказку!» –
Дед гневился – для виду (он знал одну ласку).
И того, кто про сказку ему говорил,
За его непонятливость мягко журил:
«Сказку, ты говоришь? Сказка, так я толкую,
Это ежели там про попа, попадью,
Так раненько тебе нюхать эту кутью,
Слушать сказку такую, –
Ну, а сказку совсем на иное лицо –
Там про дедушку-бабушку
Да про курочку-рябушку,
Что снесла-старикам золотое яйцо,
Иль про то, как свое золотое кольцо
Уронила царевна, купаяся в речке,