Вот Данила туда и направился.
Поначалу невесте лицом он понравился:
Уж такое веселое – любо глядеть.
Стал плясать он и петь,
Молодцом приосанился,
А потом затуманился.
«Что с тобой? Аль сошлись мы кого хоронить?»
Испугалась невеста, ей это не мило.
Он ей стал непонятное что-то бубнить:
«Нездоров я. Мне голову всю разломило…
И в глазах зарябило…
На полянке лазурь… чернота…
И зеленое с красным…
Поросль пьяно-дурманная с листьем атласным…
И сурьмяные звездочки, ах, красота!..
Все при свете волшебном казалося ясным…
И опять темнота…
Воет ветер… Дорога с промерзшими лужками…
Страшно!.. В памяти как это все удержать?..»
Видит Катя: больной, стали руки дрожать.
Вечеринка окончилась. Катя с подружками
По обряду пошла жениха провожать.
Ну, а много ль дороги?
Жили рядом они, через дом – через два.
Сердце Кати щемит от неясной тревоги,
Но со смехом она произносит слова:
«Этак, девушки, рано мы спать приохотимся.
Мы не сразу домой жениха поведем,
До конца мы по улице нашей дойдем,
По Еланской воротимся».
Мысль о том у самой:
Голова у Данилки с чего-то кружится,
Пусть на улице он просвежится,
Перед тем как ему возвращаться домой.
А подружки довольны, того только ждали.
«Впрямь, – вскричали, – жених-то едва ли
Не живет у невесты в дому!
Мы по-доброму вовсе еще не певали
Провожальную песню ему».
Голоса на морозе разливисты, гулки.
Кстати ветер утих. Падал редкий снежок.
Все пошли. Самый час для разгулки.
Впереди шел с невестой жених, мил-дружок,
А веселой гурьбою за ними
Шли подружки невесты с парнями своими.
Поначалу хи-хи да ха-ха.
Насмеявшися, девушки в честь жениха
Загорланили песню свою провожальную,
Уж такую печальную,
По покойнику чисто, ну, подлинно, вой.
Катя видит – неладно все это,
Причитанье какое запето, –
Без того ведь Данилка с больной головой,
Невеселый, все думушки где-то,
Так уж Катя его стала всяк тормошить,
Все, что было, тащила из памятной сумки,
Все слова, чтоб его поразвлечь, рассмешить,
На другие свернуть, на веселые, думки.
В разговор он вошел, будто стал отмерзать,
Стал хорошее слово на слово низать,
Отвечать стал на ласку такою же лаской,
Но – с какой-то сторожкой опаской,
Будто лишнее слово боялся сказать, –
Под конец мыслью снова какой-то ужалился
И опять запечалился.
А подружки Катюшины тою порой
Завели уже песню на новый настрой,
Был настрой этот шибко заборист и весел.
После шутки пошли, суетня,
Беготня.
Но Данилушка голову грустно побесил,
Сам он тут, а все мысли его где-то там…
Проводили его. Разошлись по домам.
С ним невеста. Целуй без чужого догляду!
Но Данила – что мертвый: глухой и немой.
Проводил он невесту – уже без обряду –
И вернулся домой.
Тихо-тихо домой он вернулся,
Чтоб Фомич не проснулся.
Осторожно зажег паренек
Огонек,
На середку избы обе чаши извлек
И стоит их оглядывает,
В мыслях что-то прикладывает.
Кашлем стало тут бить Фомича,
Надрывается прямо. Что с мастером сталося?
От здоровья его ничего не осталося,
Надломили и старость и хворь силача.
Пред Данилой ученье его промелькнуло:
Приобрел он отца в человеке чужом.
Точно по сердцу острым ножом,
Этим кашлем его резануло.
Крепко жаль старика. Век бы с ним вековать.
Тот откашлялся, сразу к Даниле с вопросом:
«Ты с чего это в чаши уткнулся так носом?»
«Да гляжу, не пора ли сдавать».
«И сдавай… ках-ках-ках!.. И прекрасно…
Мастера все признали: готовы давно.
Занимают… ках-ках!.. Только место напрасно…
Лучше сделать нельзя все равно».
Рад Фомич: образумился, дескать, чудила.
С тем заснул, чтобы встать на работу чуть свет.
Вслед за ним тож прилег и Данила.
Только сна ему нет.
Поворочался он. Все не спится.
Встал, зажег огонек, подошел к Фомичу.
Фомичу что-то снится.
Парень тяжко вздохнул: «Бот как я отплачу
За добро за его. Без меня он зачахнет».
На дурманную чашу потом поглядел,
Взял балодку, в руках повертел
Да по чаше по этой как трахнет,
Только схрупало. Чаши другой
– На господский чертеж дорогой –
Он не тронул, а только отбросил балодку,
Подошел к этой чаше и плюнул в середку.
А потом, в чем он был, в том стрелою на двор!..
Так Данилу с тех пор,
Хоть искали его повсеместно,
А найти не могли. Где пропал, неизвестно.
Шел про то разговор:
Фомича и невесту покинул –
Знать, решился ума, в лес ушел со двора
Да в лесу где-нибудь и загинул:
Ведь раздетый ушел, а такая пора.
Но иные несмело, а все же поспаривали,
Про Данилу и так шепотком разговаривали:
Не хозяйкой ли в горные взят мастера?
К месту будет иному сказать пустоплету:
Мастерство никому не дается с налету,
Стоит мук – очень тяжких порой – мастерство, –
В мастерстве высочайшем – в нем есть колдовство.
Вон с Данилой какие дела приключилися.
В старину мастерству-то как люди училися!
Комментарии
В четвертый том вошли поэтические произведения Д. Бедного, написанные в 1930–1940 годах. Статьи, относящиеся к этим годам, помещены в пятом томе настоящего издания.
Тексты воспроизводятся по последнему прижизненному собранию сочинений поэта: Демьян Бедный, Собрание сочинений в одном томе, Государственное издательство «Художественная литература», М. 1937 (в примечаниях сокращенно обозначается: «однотомник 1937 г.»); тексты, не вошедшие в однотомник, печатаются по другим, наиболее поздним авторизованным сборникам произведений Демьяна Бедного и по отдельным томам собрания сочинений, изданным в 1926–1933 годах. Тексты, не включавшиеся в сборники, даются по первым публикациям, а не появлявшиеся в печати – по авторизованному машинописному экземпляру.
Примечания строятся по тем же принципам, что и в предыдущих томах настоящего собрания.
Примечания, помещенные непосредственно под текстом произведений, сделаны, автором.
Классовый суд*
Впервые опубликовано в «Правде», 1930, № 29, 30 января, в подборке фельетонов Д. Бедного, под общим заголовком «Обо всем».
Текст печатается по XVI тому собрания сочинений, 1931.
«Процветанье»*
Впервые опубликовано в «Известиях», 1930, № 30, 31 января, в подборке фельетонов Д. Бедного, под общим заголовком «Стрелы», раздел «Внешний фронт».
Текст печатается по XVI тому собрания сочинений, 1931.
Почему это случилось*
Впервые опубликовано в «Известиях», 1930, № 30, 31 января, вместе со стихотворением «Процветанье».
Текст печатается по XVI тому собрания сочинений, 1931.
Грехи простимые и непростимые*
Впервые опубликовано в «Правде», 1930, № 32, 2 февраля, в подборке «Обо всем».
Текст печатается по XVI тому собрания сочинений, 1931.
Роковая тяжба*
Впервые опубликовано в «Правде», 1930, № 32, 2 февраля, в подборке «Обо всем».
Текст печатается по XVI тому собрания сочинений, 1931.
Диво-дивное, коллективное*
Написанное в качестве текста к агитационному плакату, стихотворение впервые опубликовано в «Правде», 1930, № 33, 3 февраля. Вошло в книгу Д. Бедного «Чудесное письмо», Гослитиздат, М. 1934.
В 1929–1930 гг. началось массовое вступление крестьян в колхозы. «На основе политики ликвидации кулачества и установления сплошной коллективизации развернулось мощное колхозное движение. Крестьяне целыми селами и районами вступали в колхозы и сметали с пути кулачество, освобождаясь от кулацкой кабалы» («История ВКП(б). Краткий курс», стр. 293).
Стихотворение Д. Бедного посвящено этому массовому колхозному движению.
Текст печатается по однотомнику 1937 г.
Красноармеец в колхозе*
Впервые опубликовано в «Известиях», 1930, № 37, 7 февраля.
Текст печатается по книге «Без отказу», Гослитиздат, 1934.
Два билета*
Впервые опубликовано в «Правде», 1930, № 53,23 февраля, с фотоснимками комсомольского билета Г. Аникина и партийного билета И. Чеботаря. Стихотворение вошло в книги Д. Бедного: «Юной гвардии», изд. «Молодая гвардия» (библиотека комсомольца-новичка), 1932, и «Обманутым братьям», Дальгиз, Хабаровск, 1936.
Текст печатается по однотомнику 1937 г.
Памяти убитых на дальневосточном фронте… – Г. Аникин и И. Чеботарь были воинами Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии; они погибли в ноябре 1929 г. в боях с бандами чанкайшистов, спровоцировавших совместно с японскими милитаристами конфликт на Китайско-Восточной ж. д. и организовавших нападение на территорию СССР. Советские войска дали бандам налетчиков вооруженный отпор, заставив их отступить на маньчжурскую территорию.
«Прощай, белогвардейская жизнь!»