мира»; из Брюсова — стихи 1898–1918 годов (от «Tertia vigilia» до «Девятой Камены»); из Блока — три тома лирики и поэма «Возмездие»; из Белого — стихи «Пепла» и «Урны» и поэма «Первое свидание»; из Цветаевой — произведения 1917–1920 годов (лирика, «Феникс» и отрывки из других драм и поэм); из Мартынова — «Тобольский летописец» и «Поэзия как волшебство»; из Твардовского — «За далью — даль»; из Евтушенко — стихи 1962–1983 годов.
Достаточно взгляда на процентные показатели этих строк, чтобы увидеть: употребительностъ ой-рифм претерпевает за 250 лет любопытные изменения. Вот средние показатели для XVIII века, для пушкинского времени (от Батюшкова до Полежаева), для середины и второй половины XIX века (от Огарева до Полонского) и для ХХ века (начиная с Брюсова):
Мы видим сравнительно умеренное пользование ой-рифмами в начале новой русской поэзии, резкий взлет их на переходе к XIX веку, усиленную эксплуатацию их в пушкинскую эпоху (особенно у младших — Языкова, Баратынского, Лермонтова), а затем постепенный спад к начальным и даже еще более низким показателям (у Цветаевой, Мартынова). Этот спад нарушается лишь двумя перебоями — у Белого и у Твардовского. Оба они ориентировались на пушкинскую эпоху — «Урна» имела эпиграф из Баратынского, «За далью — даль» единодушно воспринималась как «воскрешение» пушкинского стиля. Если изъять их из подсчетов, то средний показатель ХХ века упадет до 4,3 %.
По-видимому, это значит вот что. В первые десятилетия русской силлабо-тоники сравнительная легкость рифмовки на окончание — ой еще не была открыта. Открытие это было сделано, когда наступил «первый кризис русской рифмы»[373] и нужно было искать расширения круга рифмующих слов. Решающий шаг здесь принадлежал Жуковскому: он отказался от державинского поиска выхода из кризиса через неточную рифму и вместо этого стал разрабатывать те гнезда точных рифм, которые были особенно богаты словоформами. Самые ранние его 4-стопные ямбы не рифмованы (в подражание Карамзину), затем в стихах 1803–1811 годов доля ой-рифм сразу достигает у него 12,1 %, в 1812–1814 годах снижается до 7,0 %, в 1815–1819 годах повышается до 9,5 % и т. д. Одновременно с ранним Жуковским работает и Батюшков со столь же высоким показателем 10,2 %. Это открытие было подхвачено поэтами пушкинской эпохи, чем дальше, тем больше; а затем эта легкость ой-рифм начала претить, и поэты постепенно стали их избегать. Этот отход от легкости к трудности достигает предела, понятным образом, на исходе модернизма и у таких продолжателей модернистской традиции, как Мартынов и Евтушенко (у Евтушенко в стихах 1965–1972 годов показатель минимальный, l,5 %; в стихах 1973–1983 годов он повышается до 4,5 %, автор как бы вновь позволяет себе писать небрежнее).
Интересно соотношение ой-рифмовки в лирике и в больших произведениях: поэмы как бы опережают лирику сперва в тенденции осваивать ой-рифмы, а потом в тенденции избегать их. На пространстве большого жанра общим тенденциям эпохи как бы легче развернуться. Знаменательное исключение — Пушкин. Для него лирика была жанром традиционным и поэтому второстепенным, а романтическая поэма — новосоздаваемым и поэтому более важным; соответственно, он охотно допускает легкие рифмы на — ой в лирике и ограничивает их в поэмах, а еще больше — в «Онегине», самом новаторском и самом тщательно отработанном из своих произведений. (Разница между «традиционным» и «нетрадиционными» жанрами в других аспектах пушкинской рифмовки хорошо исследована в последних работах Дж. Т. Шоу.) Для пушкинских продолжателей, принявших романтическую поэму как нечто готовое, этих самоограничений уже не существовало: и у Баратынского, и у Лермонтова, и у Некрасова ой-рифм в поэмах больше, чем в лирике. (Эта ассоциация ой-рифм с романтической традицией яснее всего проявляется у Некрасова: и «Несчастные», и особенно «На Волге», и — пародически — «Суд» гораздо больше окрашены романтическим стилем, чем основной корпус некрасовской лирики.) А затем, когда начинается спад, то и у Ап. Майкова, и у Полонского, и у Блока ой-рифм в поэмах оказывается меньше, чем в лирике, и даже в случае «контртенденции» у А. Белого поэма идет впереди, а лирика позади: его порыв назад к рифмовке пушкинской эпохи дает в поэме «Первое свидание» целых 13,4 % ой-рифм, абсолютный максимум в известном нам материале: стилизация перехлестывает образец.
Много это или мало — от 2,5 до 13,5 % рифм на — ой? Чтобы дать ответ, нужно сравнить долю слов с окончаниями на — ой в стихе и в прозе. Мы рассмотрели первую тысячу слов с мужскими окончаниями в двух прозаических текстах: в «Мертвых душах» Гоголя (часть I, глава 6) и в повести Чехова «Три года». В обоих совершенно одинаково оказалось по 25 слов с окончаниями на — ой из тысячи. Видимо, впредь до более обширных обследований можно считать, что 2,5 % — это естественный речевой уровень слов на — ой среди всех слов с мужскими окончаниями. Интересен состав этих слов. Из 50 словоупотреблений 27, больше половины, приходятся на местоимения и местоимения-прилагательные (мой, той, собой, (ни)какой, такой, одной, другой), 14 — на прилагательные (большой, густой, косой, нагой, простой, родной, седой, чужой, дорогой, овощной, разбитной, немолодой), 6 — на существительные (покрой, женой, семьей, сестрой, головой) и 3 — на наречие (домой).
Для стиха мы рассмотрели слова с мужскими окончаниями в мужских строках у 6 поэтов: Ломоносова, Пушкина («Евгений Онегин»), Фета, Брюсова, Цветаевой и Твардовского. По условиям ритма 4-стопного ямба вероятность появления таких слов на разных позициях строки различна: на последней стопе все слова обязаны иметь только мужское окончание, на I–III стопах возможны и иные ритмические типы слов. Это видно из росписи всех словораздельных вариаций шести ритмических форм 4-стопного ямба у названных поэтов. Примеры взяты из стихов Брюсова. 4 строки с редчайшими вариациями V.1, V.2, VII.1, VII.5 («Свой многовековой венок» у Брюсова; «Иль под гостеприимный кров» у Фета; «Бери и не благодари»; «Обкармливающий меня» у Цветаевой) в таблицу 1 не включены. Условные обозначения: м, ж — мужской и женский словоразделы в 1-сложном интервале; М, Ж, Д, Г — мужской, женский, дактилический и гипердактилический в 3-сложном и 5-сложном интервале.
Из таблицы 1 видно: в строке 4-стопного ямба метрические слова с мужским окончанием могут иметь от 1 до 6 слогов. 2-сложные слова типа гроза, гремит, глухой, пальбой могут располагаться своими ударениями на всех четырех стопах; 1-сложные типа мир, зов, грез и 4-сложные типа оглашены, не уступал, водоворот — только на II, III и IV стопах; 3-сложные типа боевых, небосвод — только на III и IV стопах; 5- и 6-сложные слова крайне редки и тоже прикованы к III–IV стопам. Часть этих слов может иметь окончание на — ой: бой, пальбой, голубой, полуживой. Вот примеры (из Брюсова и Белого):
Таблица 1
I ст. 2-сл.: Мечтой своих святых творцов
II ст. 1-сл.: И кубок твой беру, спеша
2-сл.: Кругом прибой грозящих струй
4-сл.: Вечеровой порой в тиши
III ст. 1-сл.: До дна взволнован мой народ
2-сл.: Но ввысь иду одной тропой
3-сл.: В свободный голубой простор
4-сл.: Друг, взор полуживой закрой
IV ст. 1-сл.: И в час, когда не кончен бой
2-сл.: Оглашены глухой пальбой
3-сл.: Столетий подвиг роковой
4-сл.: И кто же? Брат передо мной!
Какая именно часть слов с мужскими окончаниями на каждой позиции оканчивается на — ой, показано в таблице 2: в левой части число всех слов каждого типа с мужским окончанием, в средней части — число слов на — ой, в правой — доля слов на — ой от всех слов каждого типа. Единичные 5- и 6-сложные слова не выделены в строки, но включены в суммы.
Из таблицы 2 видно, что на последнюю стопу (с ее обязательным мужским окончанием) оттягивается около половины всех слов с мужскими окончаниями (левая часть таблицы 2): 50 % у Ломоносова и Твардовского, 51 % у Фета и Цветаевой, 52,5 % у Брюсова, 55,5 % у Пушкина. Что же касается слов с мужскими окончаниями на — ой (средняя часть таблицы 2), то они оттягиваются на последнюю стопу заметно сильнее (148 слов из 223). Выпишем для каждого поэта средний процент ой-слов для внутренних (I–III) стоп; для последней (IV) стопы; для всех стоп вместе; и процент — ой-слов на IV стопе от общего количества ой-слов (таблица 3).
Мы помним: средняя речевая доля ой-слов от всех слов с мужскими окончаниями (по прозе) — 2,5 %. Мы видим: в стихах эта средняя доля повышается: у Ломоносова еще ненамного; у Пушкина, Фета, Брюсова и «пушкинизирующего» Твардовского — в два раза и более; у Цветаевой же, гнушающейся легкими рифмами, она вновь падает до общеречевой. Далее, мы видим: эта доля повышается в первую очередь на последней, нуждающейся в рифмах, стопе: даже у Ломоносова — в полтора раза, а у Пушкина, Фета, Брюсова и Твардовского — в 2,5–3,5 раза. В результате этого последняя стопа оттягивает на себя не половину, а больше ой-слов: почти три четверти у Пушкина, две трети у Фета и Твардовского. Любопытно, что, когда у Брюсова ой-рифмы на последней стопе уже начинают убывать, доля ой-слов на внутренних стопах еще продолжает повышаться: поэтам как бы по инерции трудно отказаться от языка, искусственно обогащенного ой-словами, и они поначалу лишь сдвигают их с рифмующей позиции на внутренние и только потом (у Цветаевой) отступают к нормам естественного языка.
Таблица 2
Таблица 3
И последнее, что мы видим: среди ритмических типов слов выше всего процент