Общеизвестно, что в русской поэзии ХХ века одно из самых примечательных явлений — массовое распространение неточной рифмы. В мировой поэзии ХХ века потопом распространился свободный стих, вообще лишенный рифмы, в русской (и некоторых смежных) литературах свободный стих получил лишь ограниченное распространение[382], зато как бы суррогатом его стал стих с расшатанной рифмой. Причины такого расхождения скорее историко-культурного, чем языкового характера, и их мы касаться здесь не будем[383].
Русская рифма ХХ века изучалась с применением подсчетов реже, чем русская ритмика. Правда, классическая работа В. М. Жирмунского[384] целиком опиралась на очень тщательные подсчеты, однако в текст они не вошли (лишь изредка появлялись в примечаниях) и недоступны для использования. В. Тренин и Н. Харджиев, М. Штокмар в своих работах о рифме Маяковского подсчетами не пользовались. Д. Самойлов, собрав богатейший и интересно осмысленный материал по фольклорной и литературной рифме XVIII–XX веков, подошел к тому самому рубежу, на котором подсчеты становятся неизбежны, но там и остановился. Едва ли не первыми попытками ввести статистику в изучение русской рифмы были статьи С. Толстой — с проектом учета (пожалуй, слишком тонкого) точности рифм по числу совпадающих дифференциальных признаков в составляющих ее фонемах — и А. Кондратова — с опытом учета (пожалуй, слишком грубого) точных и неточных грамматических и неграмматических рифм. Уже после этого появились работы Д. Уорса с подсчетами звукового богатства русской рифмы XVIII века и, наконец, исключительно ценные по содержательности и тонкости анализа статьи А. Исаченко, после которых возврат к прежним приблизительным определениям точности и неточности рифмы уже, по-видимому, невозможен[385].
Предлагаемая статья представляет собой попытку дальнейшего уточнения приемов анализа русской рифмы с помощью простейших подсчетов. Она не притязает на открытие новых фактов — почти все приводимые здесь примеры уже рассматривались В. Жирмунским, Д. Самойловым или А. Исаченко. Мы лишь пытались более последовательно, чем это обычно делалось, дифференцировать точность созвучия в отдельных позициях, занимаемых звуками в рифме. Приводимые здесь материалы отчасти уже публиковались[386]. Здесь они дополнены и систематизированы.
Стиховедам хорошо известна диаграмма Р. Якобсона в статье «Лингвистика и поэтика»[387], показывающая тремя волнообразными линиями ритм русского стиха на трех уровнях: чередование согласных и гласных в слоге, чередование ударных и безударных слогов в стопе, чередование сильноударных и слабоударных стоп в стихе (можно добавить и четвертый уровень: чередование более полноударных и менее полноударных стихов в строфе[388]). Исследование стиха обычно сосредоточивалось на средних уровнях, на слоге и стопе; до низшего уровня — согласных и гласных — исследователям случалось проникать очень редко[389]. Однако в тексте есть место, где этот низший уровень ритмичности текста как бы сам обнажается и становится непосредственно ощутим. Это место — рифма.
Под рифмой здесь и далее понимается созвучие окончаний стиха, начиная с последнего, обязательно ударного, слога (константы). Рифма состоит из ряда чередующихся вокальных (V) и консонантных (С) позиций. Схема мужской рифмы — CV (открытая рифма) или VC (закрытая рифма); женской — VCVC, дактилической — VCVCVC. Консонантные позиции различаются: предвокальная (в мужской рифме), интервокальные и финальная. Каждая консонантная позиция может быть занята одним согласным (мало — ломало), группой согласных (царство — лекарство) или нулем звука (чаще всего в финальной позиции — мало — ломало, царство — лекарство, но возможно и в интервокальной позиции какао — хаос).
Фонемы, занимающие аналогичные позиции в двух рифмующих словах (членах рифмы), могут находиться в трояком отношении друг к другу: тождества (Т), прибавления — убавления (П) и замены (М). Рифмы, в которых все элементы тождественны, называются точными. Рифмы, в которых имеется хотя бы один П-элемент, будем называть пополненными. Рифмы, в которых имеется хотя бы один М-элемент, будем называть измененными.
Для ясности терминологии добавим: наше П соответствует «отсечению» и «выпадению» звука в терминологии В. Жирмунского и «усечению» в терминологии Д. Самойлова; наше М — «чередованию» по В. Жирмунскому и «замещению» по Д. Самойлову[390]. Так называемую «перестановку» (Жирмунский) или «перемещение» (Самойлов) типа Петр — порт мы предпочитаем не выделять в особый род рифмы (об этом см. п. 10).
Говоря о точности, нужно различать объективное, исследовательское, и субъективное, оценочное, понятие точности. Когда мы говорим «рифма с такой-то степенью фонетического и графического сходства называется точной, а с такой-то — нет», то это объективная, научная, точность: именно в этом значении мы будем пользоваться понятием «точность». Когда же мы говорим «рифма я — меня для Сумарокова неточная, для Пушкина точная, а для Бальмонта опять неточная», то это объективная, узуальная, точность. Узуальная точность есть величина заранее не известная: исследование для того и предпринимается, чтобы выяснить тот узус, особый для каждого поэта и периода, в котором та или иная рифма воспринимается как точная, т. е. приемлемая. Так, мы обычно ощущаем «точными», даже «классически точными» рифмы Исаковского и Твардовского, хотя в их рифмах четверть случаев была бы недопустима в XIX веке (гармонь — домой, гимнастерки — Теркин[391]) — именно потому, что воспринимаем их на фоне узуса не XIX, а ХХ века, который и предстоит нам установить.
Классификация рифм
Здесь будет рассматриваться только консонантное строение рифмы, т. е. соотношение согласных фонем на аналогичных позициях. Вокальное строение рифмы — предмет для особого рассмотрения. Соответственно в дальнейшем в формулах рифм знаками Т, П и М будут отмечаться только консонантные позиции; вокальные же позиции будут отмечаться черточками.
Мы исходим из предположения, что ощутимость неточной рифмы вырастает в последовательность Т — П — М: восприятие созвучия П требует одного психического акта (прибавление или убавление звука), восприятие созвучия М — двух (исчезновение одного звука и появление другого звука)[392]. Если признать это, то пропорция Т — П — М будет удобным показателем неточности рифмы как в целом, в данном произведении или у данного поэта, так и в частности, для каждой отдельной звуковой позиции в рифме.
История русской неточной рифмы до ХХ века включительно изложена нами конспективно в другой статье[393], там же и подробности об основных понятиях, употребляемых ниже. Напомним только, что рубежом для расцвета неточной рифмы в ХХ веке был 1913 год (и едва ли не первая половина этого года), может быть, это можно связать с выходом «Громокипящего кубка» И. Северянина, после которого круто переменили манеру рифмования и Маяковский, и Пастернак, и Шершеневич. Затем столь же крутой спад ее ощутим около 1925 и 1935 годов, после 1960-го — некоторый подъем.
Таблица 1
Вот таблица 1, показывающая долю аномальных рифм разного рода на протяжении ХХ века[394]; дополнительный подсчет для последней строки сделан по «Дню поэзии» 1986 года. Сокращения, принятые в таблице 1: женские рифмы йотированные (ЖЙ), старый — чары; приблизительные (ЖП) (в терминологии В. М. Жирмунского), много — бога, много — богу; неточные (ЖН), дорога — здорова; мужские рифмы, закрытые неточные (МзН), удар — удал, открытые неточные (МоН), рука — руда, закрыто-открытые (Мзо), руда — удар. Все числа представляют собой проценты данного вида рифм от всех женских, от всех мужских закрытых или от всех мужских открытых рифм.
В дальнейших расчетах мы будем рассматривать рифму ЖЙ вместе с рифмой ЖН, разновидностью которой она, по существу, и является («пополненная на Й»).
Материалом для настоящего предварительного обследования взяты следующие произведения: Блок, II том лирики (1904–1908); Брюсов, «Urbi et orbi» (1901–1904); «Меа» (1922–1924); Маяковский, «Облако в штанах» (1915); «Война и мир» (1916); «Владимир Ильич Ленин» (1924); «Хорошо!» (1927); Пастернак, «Сестра моя — жизнь» (1917); Есенин, «Пугачев» (1920); Асеев, «Семен Проскаков» (1927); Сельвинский, «Уляляевщина» в редакциях 1924 (гл. 1–4) и 1956 годов (гл. 1–2); Евтушенко, 12 стихотворений 1965–1968 годов и поэма «Коррида»; Вознесенский, 33 стихотворения 1964–1968 годов и поэма «Оза»; для сравнения — пословицы и поговорки конца XVII — начала XVIII века по изданию П. Симони[395], по три первых страницы на каждую букву до П. Для дактилических рифм у Асеева обследована дополнительно лирика 1926–1928 годов, у Сельвинского — полный текст обеих редакций «Уляляевщины».
Вот показатель неточности рифм Т: П: М отдельно для мужских, женских и дактилических рифм в нашем материале (таблица 2). Под рубрикой «в целом» дается общее соотношение точных, пополненных и измененных рифм, под остальными рубриками — соотношение Т: П: М для отдельных позиций. Так как для финальной позиции в точных рифмах может быть существенно, заполнена она согласным звуком или нет (закрытая перед нами рифма или открытая), то при показателе Т в скобках указывается соотношение открытых и закрытых рифм в данном виде: так, 61(18 + 43): 24: 15 означает, что в данном тексте из 61 % точных созвучий в финальной позиции 18 % представляют собой созвучие нуля звука с нулем звука, а 43 % — созвучие согласного с согласным.