рта — флерта.
Эта подмена специфического ö русским е обнаруживается даже при латинской графике и даже у таких поэтов, как культуртрегер В. Брюсов и сам писавший французские стихи Б. Божнев. У Брюсова в стихотворении «О себе самом» рифмуются строки: «…Японский штрих, французский севр… Чтоб ожил мир былой в — „Chefs d’ œuvre“». Маленькое стихотворение Божнева приводим полностью:
В толпе я смерть толкнул неосторожно
И ей сказал: pardon, mademoisell[e].
Она в костюме скромном и дорожном
Шла предо мной, как легкая газель.
И я увидел: косточки в перчатках
Роняют зонтик. Но проходят всѣ…
Нагнулся я и поднял зонтик гладкий,
И смерть шепнула мне: merci, monsieur.
Очень известное стихотворение Мандельштама начинается: «На полицейской бумаге верже Ночь наглоталась колючих ершей…» «Взятие Бастилии» Волошина кончается: «На пиках головы Бертье и Делоней. И победители, очистив от камней Площадку, ставят столб и надпись: Здесь танцуют». У Антокольского слово кафе (café) рифмуется то со словом Орфей (в «Экспрессионистах»), то с фей (в «Спят мертвые…»). У Пастернака в стихотворении «Мейерхольдам» слово фойе (foyer) рифмуется со словом ей. Это явно указывает, что в «интеллигентском диалекте» присутствует еще один нестандартный звук, передающий французское закрытое e в конце слова: на русский слух оно дифтонгизируется в — ей. В пародии 1930‐х годов на «Тень друга» Тихонова были строки: «Города я видал, и любые слова Есть для рифмы суровой моей: Ленинград — это виль, и ривьер — ля Нева, Там, где памятник Пьеру Премье!» Ср. у Мятлева: «Есть ведь дамы без мужей. Батька, лесс бьен оближе!»; «Там и сям главы церквей! Помнится, дан л’ Одиссей» (l’ Odyssée)…
Однако, как правило, конечно, разница открытого и закрытого е в рифмах не улавливается. Даже А. Белый рифмует: «Над цепью газовых огней… Лукаво глядя из пенснэ…» (pince-nez; впрочем, это может быть и неточная, усеченная рифма, как в углу — поцелуй или в серебре — нетопырей). У Мятлева читаем: «Вот тут, дескать, Колизей, Я ему в ответ: Же се (je sais); Так сказать, ком ву вуле, В старину пар се пале» (voulez — palais); «Кисло, солоно, мове, Ме се рюс, э ву саве» (mauvais — savez); «Что с коляской же марше Прямо так через марше» (marchais — marché). Поэтому мы изредка находим рифмовку русского — ей и с открытым е: «Иль Нептуна средь морей, Под волнами, л’ он дире» (dirait); «Что за множество шпилей, Купол, кирок, де палей» (palais)!
У Северянина есть стихотворения «Chansonnette», где в I строфе е закрытое рифмуется с закрытым, во II с открытым, а в III даже с ö: нет уверенности, что это постепенное разрушение созвучия намеренно, скорее просто автор видел в уме эти слова русскими буквами: регарде, ан де и проч.:
Изящная, среднего роста,
С головкою bronze-oxidé,
Она — воплощение тоста,
Mais non, regardez, regardez!
Пикантная, среднего роста,
Она — героиня Додэ.
Поклонников много, — их до ста.
Mais non, regardez, regardez!
Но женщина среднего роста
Бывает высокой en deux…
И надо сознаться, что просто… —
Mais non, regardez, regardez!
Это дифтонгизирующееся узкое е может появляться не только в открытом, но и в закрытом слоге перед н. В нем для русского слуха опять смешиваются французский широкий звук, как в слове capitain, и немецкий узкий, как в слове verstehen. Мятлев рифмует: «Говорю: мон капитен, Он в ответ мне: Нихт ферштейн». (Возможно, капитен здесь опечатка, так как на следующей странице, вне рифмы, читаем: капитейн.) Далее: «Там какого-то Гольбейн Кажут также ле десейн» (dessins); «Здесь коллекцья де Гольбейн: Смерть уводит пар ля мен (main) То того, а то другого…» Видимо, это русификация непривычного носового звука. Другую транскрипцию того же самого звука можно предполагать у Козьмы Пруткова в «Гисторических материалах», 5: «Рьень моень кё. — Ву зет ля рень дю баль. — Ни плю ни моень» и т. д. Наконец, третий вариант русификации — в слове bien в «Слезной комплянте…» Вяземского (подражание Мятлеву): «И так довольна я судьбою: Ле мье се ленеми дю бьян. Боюсь, меня стихов ухою Замучите вы, как Демьян».
«Слово шлагбаум было для него тоже 2-сложным», — писал К. Чуковский о Блоке. Он имел в виду, конечно, строфу из знаменитой «Незнакомки», где ау произносится как дифтонг и рифмуется с простым а:
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Это слово (может быть, под влиянием Блока?) особенно долго удерживало произношение с дифтонгом. У Цветаевой в «Крысолове»: «Черным по белу, по складам: Пальма? Мельня. Бамбук? Шлагбаум…» В «Рассвете на рельсах»: «Так, посредине шпал, Где даль шлагбаумом выросла, Из сырости и шпал, Из сырости — и сирости…» У Пастернака в «Как усыпительна жизнь»: «Возможно ль? Те вот ивы — Их гонят с рельс шлагбаумами — Бегут в объятья дива, — обращены на взбалмошность?..» И даже у Бродского: «А немцы открывали полосатый Шлагбаум полякам. И с гуденьем танки…» (Хотя общим правилом такое произношение отнюдь не было: у Белого читаем: «Поставил в ночь над склоном Шлагба-ум пестрый шест».)
Другое слово, звучащее с этим дифтонгом: у Пастернака в «Лейтенанте Шмидте» — «Чтенье, чтенье без конца и пауз» (рифмующиеся строки: «Обмороки, крики, схватки спазм… В грязных клочьях поседелых пасм»); у Цветаевой в «Поэме воздуха» — «Паузами, промежутками Мочи, и движче движкого — Паузами, передышками Паровика за мучкою… И — не скажу, чтоб сладкими Паузами: пересадками… Паузами, полустанками… Паузами, перерывами… Паузами, перерубами… Паузами — ложь, раз спазмами…» (по сюжету поэмы это скопление дифтонгов изображает перехват дыхания при перемене скорости на рубеже двух небес). Опять-таки это произношение — не закон: Сельвинский в одной из маргиналий «Пушторга» обыгрывает, наоборот, двухсложное произношение этого слога: «В хаосе паузы виолончель, В паузе хаоса виолончель, В хаосе паузы, в паузе хаоса, В паосе виолон- Хаузы — чель?»
В «Отплытии» Пастернака рифмуются строчки: «Гул колес едва показан — Мы отходим за пакгаузы»; ср. в «Сестре моей — жизни»: «В пакгаузах, очумив крысят; Пока в Дарьял, как к другу, вхож, Как в ад, в цейхгауз и в арсенал…» В «Лейтенанте Шмидте»: «В перерывах — таска на гауптвахту Плотной кучей, в полузабытьи…»; в «Девятьсот пятом годе»: «Бауман! Тра-урным маршем Ряды колыхавшее имя!» (заметим изысканный переход от ау к а-у и к а). В английских словах у Кузмина, «Купанье»: «Английских спин аллеи, Как свист: How do you do?» В литовском названии — у Бродского: «Призрак бродит по Каунасу. Входит в собор…» (тогда как русские переводчики литовских стихов сплошь и рядом считают Ка-у-нас за три слога). В безударной позиции — у Цветаевой, «Чародей»: «Весь век до хрипоты, до стона Игравший трио этих пьес: Марш кукол — Auf der blauen Donau — И экосез». Однажды это односложное произношение дифтонга сказывается даже в правописании (Полежаев, «Кориолан»): «Когда в угодность Каиафе При звуке бубнов и рогов В великолепном автодафе Сжигали злых еретиков…» (Ср. раздельно у Гумилева: «Дивным покровительством Венеры Спасся он от а-уто да фе…»)
У Мятлева дифтонг ау не редкость: «Юнгфрау, льдяный и седой»; «До Шафгаузена бежит»; и во многих других немецких названиях. Разложение а-у гораздо реже. Затрудняемся объяснить две рифмы (одна в один слог, другая в два), похожие на диссонансы: «Герцог тут живет Нассауский, — Точно как в Москве Петровский Светло-розовый дворец…» (от французского произношения слова Nassau?) и «Только и глядишь гера-ус, Чтобы не попасть под со-ус». Любопытна строка «С’ет-ен раут, с’ет-ен салон» — поскольку другое стихотворение Мятлева начиналось: «Вот в ра-ут Нас зовут, Место скуки…» У Пушкина мы помним это слово тоже в два слога, но с другим ударением: «И ныне Музу я впервые На светский ра-ут привожу…»
Любопытным недоразумением является обратная «гипердифтонгизация» двусложного ау: Антокольский в «Песне крестоносцев» пишет: «Да процветут на божьем лоне Какао, перец и каучук!» — хотя во французском caoutchouc дифтонга нет: видимо, дифтонг вторгся из немецкого Kautschuk (с ударением на первом слоге!). Точно так же в «Спекторском» Пастернака строки «Чугунный смерч уносится за Яузу… И пилит лес сипеньем вестингауза…» — рифмуются как женские, т. е. предполагают в русском «Яуза» такой же дифтонг, как в «Вестингауза».
Имя, в котором дифтонг ау больше всего доставлял забот поэтам, — это, конечно, Фауст. Традиция односложного произношения выглядит более «аристократической»: это Тютчев — «Ты ль это, Фауст? И твой был то глас, Теснившийся ко мне с отчаянным моленьем? Ты, Фауст? Сей бедный, беспомощный прах…»; Блок в «Возмездии» — «Сей Фауст, когда-то радикальный»; молодой Пастернак — «Когда он Фау