легкий, Белые стволы — по склонам, Озаренные холмы…», где незарифмованность третьих строк подчеркнута нарочитым подбором конечных слов, не имеющих рифмы в русском языке: легкий, нимфы, сердце, мальчик (ср. тот же прием в «Полководце» Пушкина, где строчка точек следует за словом, не имеющим рифмы: «смерти»). Ощущение изысканности достигается тем, что одинокая строчка вызывает у читателя рифменное ожидание, остающееся неудовлетворенным: напряжение без разрешения.
Если незарифмованная строчка одной строфы находит себе рифму в следующей строфе, то перед нами — строфическая цепь из двух звеньев: рифменное ожидание, возбужденное первой из двух строф, удовлетворяется во второй. Такие построения в русской лирике начала ХХ века — не редкость. У Блока так написаны стихотворения 1909–1914 годов «Из хрустального тумана…», «Как растет тревога к ночи…», «Как совершилось, как случилось…», «Последнее напутствие» — 4-стопным хореем с рифмовкой ABCAB DECDE FGHFG IJHIJ…: «Как растет тревога к ночи! Тихо, холодно, темно. Совесть мучит, жизнь хлопочет. На луну взглянуть нет мочи Сквозь морозное окно. // Что-то в мире происходит. Утром страшно мне раскрыть Лист газетный. Кто-то хочет Появиться, кто-то бродит. Иль — раздумал, может быть?» (отметим, как незаметно вводится прием: поначалу «хлопочет» можно принять за простой ассонанс к «ночи» и «мочи»). У Брюсова сходным образом построено стихотворение «Осенью», 1907 года (АВАСВ DEDCE…), немного сложнее — «Туман», 1904 года (ABCBDC ADEADE…) и др. У С. Соловьева в «Апреле» — 4 таких стихотворения.
Если такая рифменная связь с помощью незарифмованных строк, находящих рифму в следующей строфе, не ограничивается парой строф, а продолжается дальше, то перед нами — бесконечная строфическая цепь: рифменное ожидание, возбужденное первой строфой, находит разрешение во второй, новое рифменное ожидание, возбужденное второй строфой, — в третьей и т. д. Одно из таких построений широко известно — это терцины. Их схема: АВА ВСВ СДС DED… XYX YZY Z: средний стих каждого трехстишия рифмует с крайними стихами следующего, средний стих последнего трехстишия — с отдельным заключительным стихом. Пример:
В начале жизни школу помню я; А
Там нас, детей беспечных, было много; В
Неровная и резвая семья. А
Смиренная, одетая убого, В
Но видом величавая жена С
Над школою надзор хранила строго. В
Толпою нашею окружена, С
Приятным, сладким голосом, бывало, D
С младенцами беседует она… С
Здесь нет необходимости разбирать историю происхождения и распространения терцинной формы. Достаточно напомнить, что в русской поэзии терцины появились в 1820–1830‐х годах, а наибольшей популярности достигли в начале ХХ века, когда Брюсов вводит в «Urbi et orbi» целый раздел «Сонеты и терцины», Бальмонт пишет «Художника-дьявола», Блок — «Песнь ада», а малые поэты по мере сил следуют за мастерами. Из малых поэтов стоит, быть может, упомянуть — из‐за его малоизвестности — Я. Година, у которого в книжке «Северные дни» (1913) 5 стихотворений написано терцинами, каждое — особым размером: 5-стопным ямбом, 4-стопным ямбом, 5-стопным хореем, 4-стопным амфибрахием и даже 2-стопным анапестом. В таких метрических экспериментах он не был новатором: еще Брюсов писал «Снега» 4-стопным ямбом, «По меже» — 3-стопным амфибрахием, а В. Хлебников написал свои терцины «Змеи поезда» акцентным стихом.
<…>[441]
Когда говорят о «формальном возрождении» (выражение Горького) русского стиха начала ХХ века, то обычно прежде всего думают о разработке новой метрики (дольник, акцентный стих), новой рифмовки (неточная рифма, ассонанс), реже — новой ритмики (ослабление диподийности 4-стопного ямба); реже вспоминают о разработке строфики, хотя при простом пролистывании стихов этой поры именно строфическое богатство прежде всего бросается в глаза.
«Рондо» а. к. толстого. поэтика юмора
I Ах, зачем у нас граф Пален А[442]
Так к присяжным параллелен! В
Будь он боле вертикален, А
Суд их боле был бы делен! В
II Добрый суд царем повелен, В
А присяжных суд печален, А
Всё затем, что параллелен В
Через меру к ним граф Пален! А
III Душегубец стал нахален, А
Суд стал вроде богаделен, В
Оттого что так граф Пален А
Ко присяжным параллелен. В
IV Всяк боится быть застрелен, В
Иль зарезан, иль подпален, А
Оттого что параллелен В
Ко присяжным так граф Пален. А
V Мы дрожим средь наших спален, А
Мы дрожим среди молелен, В
Оттого что так граф Пален А
Ко присяжным параллелен! В
VI Herr, erbarm’ Dich unsrer Seelen! В
Habe Mitleid mit uns alien[443], А
Да не будет параллелен В
Ко присяжным так граф Пален! А
Стихотворение требует некоторых предварительных пояснений троякого рода: исторических, историко-литературных и теоретико-литературных.
Исторические пояснения выписываем из комментария И. Г. Ямпольского[444]. «Написано не раньше 1867 года, когда граф К. И. Пален был назначен министром юстиции. Во время его управления министерством (1867–1878) судебное ведомство резко повернуло на путь реакции. Однако по вопросу о суде присяжных Толстой критикует Палена справа, упрекая его в слишком мягком к нему отношении. Отрицательная оценка суда присяжных не случайна у Толстого — ср. резкий выпад против него в „Потоке-богатыре“». Гласный суд по европейскому образцу с прениями сторон перед коллегией выборных присяжных, которые выносили решение о виновности или невиновности подсудимого, только что был введен в России судебной реформой («Основные положения» — 1862 год, «Судебные уставы» — 1864 год, первые заседания — 1866 год). Первые приговоры новых судов поразили общество непривычной и не всегда оправданной мягкостью и вызвали широкое обсуждение в печати; сомнения и беспокойство были у многих, даже не только в консервативных кругах (вспомним заметку Ф. М. Достоевского «Среда» в «Дневнике писателя» 1873 год). Но Пален так быстро оправдал все надежды реакции, что подозревать его в попустительстве суду присяжных можно было разве что в самом начале его деятельности — когда он несколько месяцев даже не управлял министерством, а лишь «приготовлялся» к этому, по своей совершенной непривычности. Отсюда вероятная датировка.
Теоретико-литературные пояснения относятся к слову «Рондо» в заглавии. Оно употреблено не строго терминологично. В узком смысле слова рондо — это стихотворение из 3 строф в 5, 3 и 5 стихов, причем после второй и третьей строф следует короткий нерифмующийся рефрен, представляющий собой повторение начальных слов стихотворения; рифм две, порядок их — aabba, aabx, aabbax (х — рефрен). Вот пример (из А. Буниной, с чуть иными строфоразделами), приводимый в «Словаре древней и новой поэзии», составленном Н. Остолоповым[445]:
Капризы не беда, твердит философ Сава; A
Кто над Миленою иметь все будет прáва, A
Тот может видеть их сквозь пальцы, сквозь лорнет, b
Тому они, ей, ей, не слишком в дальний вред. b
О красоте ее гремит по свету слава. A
А денег! счету нет… ужель при них до нрава? A
Они лицу, душе и разуму приправа, A
Запью шампанским я и в ужин и в обед b
Капризы. x
Червонцы нам в бедах пристанище, забава. — A
И вот уже он раб супружеска устава; A
И вот живет уже с Миленою пять лет; b
И вот шампанского, красот, червонцев нет… b
Но что ж осталося? — спокойствия отрава — A
Капризы. x
В России эта строгая форма рондо не получила распространения, и тот же словарь Остолопова констатирует: «Русские стихотворцы пользуются большею против французов свободою в сем сочинении, наблюдая только круглость оного, то есть повторение начальных слов», и дает примеры из И. Дмитриева («Я счастлив был…»), С. Нечаева, Н. Николева, которые можно было бы умножить. Таким образом, форма стихотворения подчеркнуто архаична: она напоминает о XVIII веке, и притом о русском XVIII веке.
Историко-литературные пояснения относятся к метафорам, на которых построен рефрен; «параллелен» — благожелателен, угодлив, и «вертикален» — неблагожелателен, враждебен. Их источник указан Б. Я. Бухштабом и упомянут в цитированном комментарии И. Г. Ямпольского. Это восьмистишие А. Ф. Вельтмана (роман «Странник». Ч. 2. § 147):
В вас много чувства и огня,
Вы очень нежны, очень милы;
Но в отношении меня
В вас отрицательные силы.
Вы свет, а я похож на тьму,
Вы веселы, а я печален,
Вы параллельны ко всему,
А я, напротив, вертикален.
Эти стихи были известны А. К. Толстому, цитировались им в письмах, и второе четверостишие даже попало по ошибке в дореволюционное издание его собрания сочинений (1907).
Таким образом, это опять отсылка к архаике: к легкой поэзии альбомного рода с ее шутливыми метафорами и к устаревающей синонимичности терминологических пар «параллельный — перпендикулярный» и «горизонтальный — вертикальный». В академическом словаре 1842–1843 годов они еще близки к синонимичности, но в дальнейшем, как мы знаем, их значения разошлись, и расхождение это, по-видимому, началось еще во время А. К. Толстого. Стало быть, и здесь это не просто архаика, но нарочито беспорядочная архаика, в которой смешано то, что обычно не смешивается. Это впечатление подкрепляется также средствами языка и стиля: с одной стороны, здесь нанизываются архаизмы (впрочем, неброские) «Ах..!», «боле», «душегубец», «ко присяжным», «всяк», «подпален», «да не будет…», а с другой — с ними комически контрастирует разговорный оборот «суд стал вроде богаделен».