. Первые навязывают строке определительную конструкцию («уединенные поля»), вторые — предикативную («остановилася она»); но мы видели, что предикативных конструкций стих избегает, разводя подлежащие и сказуемые по разным строкам, стало быть, строки с дактилическим словоразделом вынуждены сосредоточиться на определительных конструкциях, потому доля их и взлетает до двух третей.
Точно так же, вдвое, взлетает доля определительных конструкций и при воздействии третьего фактора, влияющего на язык, — рифмы. Самая употребительная мужская рифма в русской поэзии — это рифма на — ой, потому что в ней пересекаются словоформы нескольких частей речи. У Пушкина в 4-стопном ямбе 760 строк на — ой, из них 74 строки — двухсловные, а из них 50 строк (целых 67 %!) — с определительной связью: «неизъяснимой синевой», «неумолимой красотой», «с неизъяснимою красой», «по петербургской мостовой», «по потрясенной мостовой», «благочестивою душой», «нетерпеливою душой», «пред изумленною толпой», «перед насмешливой толпой» и т. д. — почти формульные словосочетания. Это не потому, что здесь повышенный процент дактилических словоразделов: здесь, как и всюду у Пушкина, женских и дактилических словоразделов почти поровну, но по сравнению с общей массой двухсловных строк (по «Онегину») в строках на — ой доля определительных конструкций при женских словоразделах возрастает с 21 % до 58 %, а при дактилических словоразделах с 64 % до 83 %. Настоящая причина такой концентрации определительных конструкций в — ой-строках — в том, что в конце таких строк оказываются, как мы видели, только существительные, прилагательные и небольшой круг местоимений: «герой», «волной», «брат родной», «земли родной», «земле родной», «землей родной», «постой», «домой», «мой», «мной». Глаголы на последнем месте появляются только в единичных императивных формах типа «стой», «постой», «пой», «укрой», а на предпоследнем — только в нечастых конструкциях с дополнением в творительном падеже типа «он любовался красотой», «и согласились меж собой». Таким образом, за отсевом приглагольных связей, в — ой-строках остаются возможны только связи между существительными и прилагательными; это и дает 67 % определительных связей, а остальные 33 % составляют строки типа «он любовался красотой», «пред бунчуком и булавой», «чистосердечней, чем иной» и случайные другие. Так спрос на легкую ой-рифму тоже сказывается на языке и синтаксисе стиха.
Мы можем даже сделать историческое сопоставление. Мы отобрали все строки 4-стопного ямба с рифмами на — ой для 25 русских поэтов XVIII–XX веков и подсчитали, какой процент от двухсловных строк составляют строки с определительными конструкциями у других поэтов. Оказывается, что пушкинские 67 % — это максимум. У поэтов XVIII века доля определительных конструкций в них (округленно) — только 30 %; потом подъем, у Жуковского — 40 %, у Пушкина, как сказано, 67 %, у Баратынского и Лермонтова — 60 %; а затем наступает спад: у поэтов XIX века (от Языкова и Полежаева до Фета) — 40 %, у поэтов XX века (от Брюсова до Евтушенко) — 45 %. Из этого ряда выбивается только один поэт — вечный нарушитель статистического спокойствия Андрей Белый: у него доля определительных конструкций среди двухсловных строк — 63 %, почти как у Пушкина, а если взять только поэму «Первое свидание» — то 75 %, больше, чем у Пушкина! Это, несомненно, результат его экспериментаторства, стилизаторства: в «Первом свидании», как известно, и самый ритм поэмы копирует и гиперболизирует пушкинский ритм; в ранних же стихах (из «Пепла» и «Урны»), что еще интереснее, ритм Белого сознательно копирует иной, допушкинский, архаический ритм, синтаксис же подсознательно копирует синтаксис Пушкина (и важного для «Урны» Баратынского).
Любопытно, что эта кривая нарастания и спада употребительности определительных двусловий в 4-стопном ямбе схожа с другой кривой — общей употребительности рифм на — ой в 4-стопном ямбе[612]. Там мы видим, что удобство — ой-окончаний для рифмовки было открыто не сразу: поэты XVIII века пользовались им еще нечасто, поэты пушкинской эпохи — вдвое чаще (только максимум здесь не у Пушкина, а у Баратынского, Лермонтова и Языкова), а затем начинается постепенный спад почти до уровня XVIII века — как будто чрезмерная легкость этих — ой-рифм начинает претить поэтам, и они все больше их избегают. И из этого спада опять-таки выбивается А. Белый, высоким показателем — ой-рифм взлетая до максимума пушкинской эпохи. Видимо, открытие (и забвение) удобнейшего рифмического созвучия и удобнейшей для него синтаксической конструкции шли рука об руку.
Все сказанное интересно тем, что «язык Пушкина» и «стих Пушкина» в этом материале исследуются не порознь, как до сих пор (отдельно — лексика, фразеология, грамматика, семантика; отдельно — метрика, ритмика, рифма, строфика), а в теснейшем их взаимодействии и взаимовлиянии: мы видим, как синтаксис стиха Пушкина оказывается небезразличен к ритму и рифме стиха Пушкина. Этим и перспективно, как нам кажется, намечаемое направление — «лингвистика стиха» Пушкина; в заглавии нашей статьи нам хотелось бы больше всего подчеркнуть соединительный союз и: «Пушкин и проблемы поэтической формы: язык и стих».
До сих пор речь шла о синтаксисе стихотворной строки, как бы микросинтаксисе; но есть еще синтаксис стихотворной строфы, как бы макросинтаксис. Это — расположение предложений и частей предложения по строкам строфы. Этого вопроса касались Г. Винокур[613] и Б. Томашевский[614] на материале онегинской строфы и Н. Поспелов[615] — более широко, но и более беспорядочно. Мы ограничимся рассмотрением простейшей и популярнейшей строфы — четверостишия с рифмовкой ЖМЖМ. У послелицейского Пушкина, по известной таблице Б. Томашевского, в стихотворениях с графической разбивкой строф налицо 81 такое четверостишие, а в стихотворениях без графической разбивки — 61 (по Томашевскому — 75, но 14 из них мы считаем мнимыми).
Давно отмечено, что синтаксическое членение строфы стремится совпадать с ритмическим членением строфы на полустрофия: в четверостишии преобладают предложения длиной в 4 строки или в 2 + 2 строки. Далее замечено, но гораздо менее известно, что в остальных, асимметричных типах членения к концу четверостишия предложения склонны удлиняться: «восходящее строение» 1 + 3, 1 + 1 + 2 строки встречается чаще, чем «нисходящее строение» 3 + 1, 2 + 1 + 1 строки[616]. Наконец, можно добавить, что если перед нами сложносочиненное или сложноподчиненное предложение с несколькими глаголами, то части его, располагаясь по строкам, следуют тем же тенденциям, что и самостоятельные предложения. Самостоятельными предложениями мы считали имеющие на конце точку (вопрос, восклицание), точку с запятой, иногда двоеточие, тире или запятую с тире; несамостоятельными — имеющие на конце запятую или иные знаки.
Пример четверостишия строения «4» (одно предложение длиной в 4 строки): «В часы забав иль праздной скуки, Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей». Пример строения 2 + 2: «Цветок засохший, безуханный, Забытый в книге вижу я; | И вот уже мечтою странной Душа наполнилась моя». Пример строения 1 + 3: «Я помню чудное мгновенье: | Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты». Пример строения 3 + 1: «Достойны равного презренья Его тщеславная любовь И своенравные гоненья: | К забвенью сердце приготовь». Пример строения 1 + 1 + 2: «И где мне смерть пошлет судьбина? | В бою ли, в странствии, в волнах? | Или соседняя долина Мой примет охладелый прах?» Пример строения 1 + 2 + 1: «Одна скала, гробница славы… | Там погружались в хладный сон Воспоминанья величавы: | Там угасал Наполеон». Пример строения 2 + 1 + 1: «Исчез, оплаканный свободой, Оставя миру свой венец. | Шуми, взволнуйся непогодой: | Он был, о море, твой певец». Пример строения 1 + 1 + 1 + 1: «Не пей мутительной отравы; | Оставь блестящий, душный круг; | Оставь безумные забавы: | Тебе один остался друг». Пример прочих форм строения: «Ты, гений! | Но любви страданья Его сразили. | Взор немой Вперил он на свое созданье И гаснет пламенной душой».
Пример четверостишия «4», в котором сложное предложение расчленяется по схеме 2+2: «В дверях эдема ангел нежный Главой поникшею сиял, | А демон мрачный и мятежный Над адской бездною летал». То же, по схеме 1 + 3: «Я лил потоки слез нежданных, | И ранам совести моей Твоих речей благоуханных Отраден чистый был елей». То же, по схеме 1 + 1 + 2: «Сей шкипер был тот шкипер славный, | Кем наша двигнулась земля, | Кто придал мощно бег державный Рулю родного корабля». Пример четверостишия 2 + 2, которое подрасчленяется по схеме (1 + 1) + 2: «Хоть тяжело подчас в ней бремя, | Телега на ходу легка; | Ямщик лихой, седое время, Везет, не слезет с облучка». То же, по схеме 2 + (1 + 1): «Тобой питомцам Аполлона Не из тщеславья он открыт; | Цариц ты любишь Геликона | И ими сам не позабыт» — и т. п.
О предложениях, объем которых меньше строки или которые перекидываются из строфы в строфу, речь пойдет ниже. Из приведенных примеров видно, что в дальнейшем обещает быть очень интересен анализ словорасположения в предложениях разной длины: где в двухстрочных предложениях находятся подлежащее и сказуемое, за счет каких однородных членов или деепричастных оборотов одно- и двухстрочные предложения расширяются до трех и четырех строк и т. д. Но сейчас мы этого не касаемся.
В стихотворениях Пушкина с графической отбивкой четверостиший (81 строфа) господствующие типы «4» и 2 + 2 составляют соответственно 58 % и 14 %, всего 72 %. В стихотворениях без графической отбивки (61 строфа) — 49 % и 21 %, всего 70 %. Сумма господствующих типов одинакова, но тип «4» превосходит тип 2 + 2 при отбивке — вчетверо, а без отбивки — вдвое: графическое выделение четверостиший способствует разворачиванию предложения на цельное четверостишие.