<онши>ну»), лишь по тематике, видимо, не включенные в раздел посланий. Все остальное — меньше среднего объема элегии Баратынского и преимущественно принадлежат к прерывистой веренице любовных элегий, проходящей через II и III книги, с подражаниями Лафару, Мильвуа и Парни. Среди них — «Разуверение», которое прочно связывается в читательском сознании не столько с элегией, сколько с романсом.
Наконец, на периферии метрического репертуара элегий лежат еще два размера. Во-первых, это 4-стопный хорей «Леты» (из Мильвуа), а во-вторых, 2-стопный ямб «Догадки» («Любви приметы…»). Элегия избегала коротких, а тем более сверхкоротких размеров; «Лета» держится в составе элегий главным образом по тематической близости с «Элизийскими полями» (для которых она, может быть, послужила толчком), а «Догадка» — разве что по ассоциациям с некоторыми стихотворениями того же Парни, не считавшимися, однако, элегиями.
Если в разделе элегий 4-стопный ямб преобладал, то в разделе «Смесь» он господствует: 24 текста из 41, то есть 58 % стихотворений (в элегиях — 38 %). Средняя длина стихотворения в посланиях была 51,2 строки, в элегиях — 26,8, в «Смеси» — 16,2. Две трети стихотворений меньше этой длины, одна треть — больше. В коротких стихотворениях труднее развернуть вольную разностопность или вольную рифмовку: вольным ямбом написана лишь одна случайная эпиграмма («И ты поэт, и он поэт…»), доля вольной рифмовки среди 4-стопных ямбов — не больше трети (в элегиях и посланиях было четыре пятых). Среди коротких преобладают эпиграммы, мадригалы и смежные с ними альбомные стихи (перерастающие в такие серьезные, как «Как много ты в немного дней…», «Всегда и в пурпуре и в злате…»), «надписи» («Взгляни на лик холодный сей…»), сентенции и притчи («Безнадежность», «Веселье и горе»). Рядом с ними оказывается и редкий эксперимент — «сонет» (первоначальное заглавие) «Мы пьем в любви отраву сладкую…», второе стихотворение Баратынского с дактилическими рифмами в ямбе; от сонета в нем только членение на 4 + 4 + 3 + 3 строки, но ни 4-стопный ямб, ни рифмовка на 7 рифм, ни дактилические окончания в традицию сонета не входят; возможно, это соперничество с «правильными» сонетами Дельвига. Среди длинных стихотворений преобладают «сторонние», не от лица переживающего, стихи о любви, часто в форме послания — Дельвигу («Я безрассуден — и не диво…», «Товарищам», «Добрый совет»). Любопытно, что стихотворение «Товарищам» Баратынский потом (?) пытался переделывать в 4-стопный хорей. Два большие послания к Дельвигу перерастают эту тему до трагической философии жизни: «Где ты, беспечный друг…» написано в форме жильберовской элегии, 6–4-стопным ямбом, «Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти…» — белым 4–3-стопным амфибрахием, по образцу «Теона и Эсхина» Жуковского. Это единственное обращение в сборнике 1827 года к трехсложному размеру. 5-стопный ямб по-прежнему применяется только в нескольких альбомных и эпиграммных мелочах. 6-стопный ямб находит новое жанровое применение — «подражание древним»: единственное стихотворение, написанное им, — 6-стишие «Наяда» (из Шенье).
Новое жанровое влияние, появляющееся в «Смеси», — это песня. Главным образом оно чувствуется в разностопных урегулированных размерах. Подзаголовок «Песня» имеет стихотворение «Когда взойдет денница золотая…» (5–2-стопный ямб), которое мы воспринимаем скорее как трагическое, потому что из него потом выросло знаменитое «На что вы, дни?..» (5–3-стопный ямб). Несомненной «песней» является «Цветок» (4–3-стопный ямб с женскими и мужскими рифмами) с его тавтологическими рифмами-рефренами; можно подозревать, что на песню же ориентирована и «Звезда» (4–3-стопный ямб со сплошными мужскими рифмами, более частый в балладах). Песенными строфами (аБаБвв) написаны «Стансы» («В глуши лесов счастлив один…»), замыкающие раздел «Смеси». Одиноким экспериментом выглядит «Русская песня» («Страшно воет, завывает / Ветр осенний…»), несомненная попытка соперничества с Дельвигом; ее необычный размер, 4–2-стопный хорей с женскими окончаниями без рифм, есть результат разбиения традиционной строки народного и псевдонародного 6-стопного хорея с постоянными ударениями на II, IV и VI стопах (как у Мерзлякова: «Вылетала бедна пташка на долину…»).
Всего в сборнике 1827 года 83 стихотворения, 2087 стихов (не считая «Телемы и Макара»), из них 77 ямбов (93 %; в том числе 4-стопных ямбов — 42 стихотворения, 51 %), 5 хореев (6 %) и 1 амфибрахий (1 %). Если считать «Телему и Макара», то доля ямбических стихотворений почти не изменится, а доля строк 4-стопного ямба поднимется до 55,5 %. Это очень высокий процент ямбичности. В лирике Пушкина ямбы составляют 78 % от числа стихотворений (в том числе 4-стопные — 43 %), у Жуковского в 1808–1824 годах 76,5 % (4-стопные — 24 %), у Дельвига 52 % (4-стопные — 23 %); только у Батюшкова мы находим около 90 % (но 4-стопных — только 15 %)[243]. С учетом же поэмы «Пиры» и «Эда» доля ямбических стихотворений у Баратынского за эти годы поднимается до 95,5 %, а доля 4-стопников — до 64,5 %[244].
Сборник 1835 года прибавляет к написанному Баратынским еще 54 стихотворения (1289 стихов): корпус его лирики возрастает приблизительно на треть. Пропорции основных размеров в прибавленных стихотворениях уже несколько иные. Среди них 47 ямбов (87 %; в том числе 4-стопных — 50 %), 4 хорея (7,5 %) и 3 амфибрахия (5,5 %). Скромная доля неямбических размеров все-таки удвоилась, потеснив не-4-стопные ямбы. Но, конечно, это сколько-нибудь заметно лишь в рамках лирики. С учетом же расцвета эпического творчества Баратынского («Бал», «Переселение душ», «Цыганка») ямбичность его поэзии не понижается, а повышается — общая доля ямбов до 97,3 %, а доля 4-стопников до 87 %[245].
Во всех трех амфибрахических стихотворениях Баратынский продолжает следовать по стопам Жуковского (причем все три образца из стихотворений Жуковского были переводами с немецкого). 2-стопный амфибрахий с дактилическими нерифмованными окончаниями, «Лазурные очи» («Люблю я красавицу С очами лазурными…»), воспроизводит «Мою богиню» Жуковского («Какую бессмертную Венчать предпочтительно…») и сохраняет при земной любви небесные ассоциации. Повествовательный 4-стопный амфибрахий с парной рифмовкой, «Мадонна», воспроизводит балладный размер его «Мщения», популяризированный пушкинской «Черной шалью»; Баратынский лишь вводит чередование мужских и женских окончаний между 2-стишиями. Строфа с чередованием стопностей 434344 и рифмовкой аБаБвв, которой написана элегия «На смерть Гете», воспроизводит строфу аллегорической «Горной дороги» и напоминает сходную строфу еще более популярного «Кубка»; таким образом, за этим одним из первых опытов философской лирики Баратынского и для него, и для читателей явственно ощущалась немецкая традиция.
4-стопные хореи, появившиеся в сборнике 1835 года, при всей своей немногочисленности намечают путь этого размера от легкой лирики с опорой на французскую традицию к серьезной лирике с опорой на немецкую традицию (которую в этом размере внедрял опять-таки Жуковский[246]). Из четырех стихотворений одно, «К. А. Свербеевой», продолжает мадригальный стиль, почти неотличимый, скажем, от стихов к Авроре Шернваль. Другое, «Своенравное прозванье…», сохраняет традиционную для размера любовную тему, но нетрадиционно заостряет ее, сводя домашнее с небесным. Третье, «Наслаждайтесь, все проходит…», притязает на философское обобщение, но по-прежнему оптимистически-эпикурейское; оно напоминает хореическую «Лету» из предыдущего сборника. И, наконец, четвертое, «Чудный град порой сольется…», уже вносит в размер непривычную ему печальную аллегорику.
Среди новых ямбических стихов прежде всего бросается в глаза сокращение разностопных урегулированных размеров: по сравнению с прежним сборником доля их сократилась втрое. Из трех стихотворений одно («Сила, как Грация, скромна…») — мадригал из старых запасов; другое («К. А. Тимашевой») — тоже мадригал, но уже обыгрывающий тему печали его героини; третье («Весна! весна!..») — тем же размером, что и «Звезда» в прежнем сборнике, и тоже напоминает песню. Ни мадригальные, ни песенные ассоциации теперь для Баратынского неактуальны. За счет сокращения разностопников расширяется доля 5-стопного ямба (в полтора раза) и вольного ямба (в два раза).
В 5-стопном ямбе сборника 1835 года больше половины приходится на «Последнюю смерть» — второе по длине стихотворение в книге (160 строк), самое яркое свидетельство поворота Баратынского от романтизма личной судьбы к романтизму вселенской судьбы. Образцом «Последней смерти» был «Мрак» Байрона, это определило обращение к размеру с ощутимой английской традицией; а необычная строфа, 12-стишие из двух 6-стиший аБаБвв (какими вскоре будет написана элегия «На смерть Гете»), отсылала к немецкой традиции; и ту, и другую Баратынский воспринимал, конечно, через Жуковского. Остальные стихотворения, написанные 5-стопным ямбом, — короткие (в среднем 9,1 строки), более привычно для Баратынского опирающиеся на французскую традицию небольших сентенциозных стихотворений и только старающиеся заменить эпиграмматическое содержание медитативным. По интонации они ближе всего к «Эпилогу» элегий первого сборника. «Что пользы вам от шумных ваших прений…» и «Как ревностно ты сам себя дурачишь…» — это традиционные эпиграммы, «Не подражай, своеобразен гений…» — эпиграмма наполовину, а дальше следует уже такая классика «нового Баратынского», как «Муза», «Мой дар убог…» и «Болящий дух…». К этим 5-стопникам примыкают и два (лишь немногим более длинные) стихотворения 6-стопным ямбом, почти такого же содержания, только немного более патетические: «К чему невольнику мечтания свободы?..» и «Из А. Шенье»; характерно, что перевод из Шенье сжат почти вдвое. Баратынский продолжал не доверять 6-стопному ямбу как слишком обремененному классицистическим наследием.