zieren — führen. Наоборот, английский язык в мужских рифмах опережает другие едва ли не потому, что в нем разнообразие гласных (кратких, долгих, дифтонгов, трифтонгов) сочетается с разнообразием финальных согласных (не только глухих, но и звонких). Наконец, обращает внимание очень низкий процент пяти употребительнейших гнезд у Данте: это проявление той особой заботы Данте о разнообразии рифм, которая давно отмечена дантоведами.
Далее следует сравнить показатели количества рифмических гнезд у разных русских поэтов (сумма первых трех столбцов). Мы видим: а) общее богатство рифмического репертуара растет: у Симеона рифм мало, у Пушкина их больше, у Брюсова еще больше; б) это обогащение происходит неравномерно: у Кантемира больше разных рифм, чем у Ломоносова, а у Некрасова — чем не только у Фета, но и у Брюсова. По богатству рифмического репертуара Некрасов оказывается среди наших поэтов на первом месте.
Это трудно было предвидеть, но нетрудно, обнаружив, объяснить. Причин этому по крайней мере две.
Первая причина — в лексике. И Некрасов, и Кантемир — сатирики, предметы их поэзии разнообразнее, поэтому круг используемой лексики шире, поэтому запас рифмующих слов больше, чем у лириков, скованных более постоянными темами, — у Ломоносова с его слава — держава или у Фета с его очи — ночи. Так неожиданно вскрывается связь между рифмовкой и тематикой — между «формой» и «содержанием» поэзии. Вообще говоря, для полной оценки свободы пользования рифмой необходимо сопоставление запаса рифм писателя с запасом слов писателя — со словарем его языка; но пока такими словарями мы почти не располагаем, это сопоставление остается делом будущего.
Вторая причина — в синтаксисе. Сплошь и рядом мы видим у Некрасова в рифме такие словоформы, которые у других поэтов (в нашем материале) в рифму не попадают: 40 % рифмических гнезд Некрасова (228 из 549) не встречаются у остальных авторов от Ломоносова до Брюсова. Так, не встречаются больше ни у кого гнезда — адных (хотя встречается — адный), — азе, — азу, — азы (хотя встречаются — аза, — азом), — анью (хотя встречается — анье, — анья), — аров (хотя встречаются — ары, — аром) и т. п. Ясно, что дело не в том, что у других поэтов нет в запасе соответствующих слов, а в том, что эти слова у них ложатся в конец строки не в таком падежном разнообразии, как у Некрасова. Почему? Отчасти, конечно, здесь играет роль простая случайность; но отчасти несомненна и какая-то специфика некрасовского стихотворного синтаксиса: большее разнообразие части речи в более разнообразных словоформах. Но синтагматика русского стиха пока еще мало исследована, и поэтому настоящая оценка синтаксического фактора богатства рифм тоже остается делом будущего.
Приблизительные рифмы, избегаемые в русской поэзии вначале и все шире допускаемые потом (второй и третий столбцы таблицы 1), — тоже существенный фактор расширения рифмического репертуара. Некрасов ими не увлекается: приблизительных рифм у него не намного больше, чем у Пушкина, и намного меньше, чем у Фета. Здесь поэт консервативен. Но общие тенденции использования приблизительной рифмы, явствующие из нашей таблицы, любопытны. Употребительность рифм на нетождественную гласную все время возрастает: они отсутствуют до Пушкина, единицами появляются у Пушкина (например, послушна — равнодушно в «Памятнике»), учащаются у Некрасова, еще больше у Фета и больше всего у Брюсова. Употребительность рифм на нетождественный йот, наоборот, все время сокращается: они имеются у Ломоносова и Пушкина (хоть и не в таком обилии, как это иногда кажется исследователям), потом становятся реже у Некрасова и Фета и вновь неожиданно расцветают у Брюсова. Рифмы на нетождественную гласную можно без большой натяжки считать симптомами прозаизации стиха: они подчеркивают, что безударные гласные редуцируются в стихе по тем же нормам, что и в прозе (в какой степени это реализовалось в декламации, а в какой оставалось «глазным» восприятием — как известно, вопрос спорный, по которому с В. М. Жирмунским не соглашались, например, В. Брюсов и Б. Томашевский). Рифмы на нетождественный йот, наоборот, можно считать симптомами «поэтизации» стиха: они подчеркивают, что в стихе может признаваться эквивалентным то, что в прозе совсем не эквивалентно. Если это так, то эволюция этих двух типов рифм от Ломоносова к Некрасову и Фету вполне соответствует общей эволюции русской литературы от классицизма к реализму, от противопоставления к сближению стиха и прозы; а резкое возрождение нетождественного йота в рифме Брюсова — это отражение нового заострения контраста между поэзией и прозой, это несомненная подготовка утверждения нетождественных согласных в неточных рифмах Блока типа пламя — память[364].
Неточные рифмы, отмеченные в нашем материале, в общем немногочисленны: обычно это узкий круг повторяющихся случаев типа я — меня, любви — мои, люблю — мою, глаза — краса, реже зубов — бровь и проч. На этом фоне выделяются лишь два заметных скопления неточных рифм: в мужских рифмах у Ломоносова и в женских рифмах у Некрасова.
Неточные рифмы Ломоносова — это эпизод становления классической системы русской рифмы. Это мужские открытые рифмы без опорного согласного: весны — тьмы, зари — огни, весна — себя и т. д. У раннего Ломоносова (до 1743 года) такие рифмы решительно преобладают над открытыми с опорным согласным типа трава — голова, ставшими впоследствии единственно дозволенными. Дело в том, что мужские рифмы в это время были для русской поэзии новинкой (силлабика знала только женские); нормы их приходилось вырабатывать по немецким или французским образцам; а образцы эти были различны: немецкая традиция не требовала созвучия опорных в открытой рифме (du — zu — полноценная рифма), французская требовала (venu — nu — полноценная рифма, venu — rendu — лишь «терпимая»). Ломоносов, разработавший свои «правила российского стихотворчества» в Германии, естественно, взял за образец немецкую систему; но вернувшись в Россию, он после некоторого колебания перешел на французскую (едва ли не под влиянием Тредиаковского и молодого Сумарокова; Сумароков, как показано недавно Д. Уорсом, усиленно культивировал «богатые» рифмы с опорными согласными и впоследствии). Обилие неточных мужских рифм Ломоносова в таблице 1 — след его ранних опытов по немецкому образцу.
Неточные рифмы Некрасова — это, напротив, уже эпизод расшатывания классической системы русской рифмы. Почти все они однотипны: неоглушаемый звонкий согласный рифмуется в них с глухим — квасом — экстазом, Петрополь — соболь, оплошность — осторожность, тулупе — клубе, звезды — невесты и т. д.; особняком стоит лишь остов — остров («Песни о свободном слове»). Наличие таких рифм у Некрасова отмечалось не раз, но многочисленность их не бросалась в глаза: только подсчет показал, что они заслуживают большего внимания. Расшатывание норм точной рифмовки в 1850‐х годах велось одновременно в нескольких направлениях: одним были приблизительные рифмы А. К. Толстого (больше всего привлекавшие внимание исследователей), другим — возрождение народного (или державинского?) типа неточности у Никитина, третьим — наши некрасовские рифмы. Чем показано это направление, понять легко: если п и б могут рифмоваться в финальной позиции (тулуп — клуб), то почему бы им не рифмоваться и в интервокальной (тулупе — клубе)? Какие у Некрасова были предшественники и последователи в этих опытах со звонко-глухими рифмами — это еще предстоит исследовать.
Концентрация рифм, т. е. доля всех рифмических употреблений, приходящихся на 5 самых употребительных рифмических гнезд (5 и 8 столбцы таблицы 1), тесно связана с общим запасом рифмических гнезд у каждого поэта: чем беднее этот запас, тем больше употреблений приходится на каждое гнездо, а на самые «ходовые» гнезда — в особенности. Поэтому от Симеона Полоцкого до Брюсова показатель концентрации все время понижается (причем если запас женских рифм возрастает втрое, то разнообразие их, рассредоточенность по разным гнездам — вдевятеро): чем больше запас рифм, тем лучше умеют им пользоваться поэты.
Интересно перечислить, какие рифмические гнезда оказываются «ведущими» у разных поэтов. Первые четыре места выделяются бесспорно, пятое иногда уже делят несколько равноупотребительных гнезд; в списке они перечисляются в скобках.
Женские рифмы:
Симеон: — ити, — аше, — ати, — ает, — ися.
Кантемир: — ает, — ится, — ают, — ою, — одит.
Ломоносов: — ает, — ами, — ою, — ают, — ены.
Пушкин: — енье, — ою, — ами, — енья, — али.
Некрасов: — ая, — ает, — или, — али, — оже.
Фет: — ою, — ами, — ает, — енья, (-озы, — уки, — ится).
Брюсов: — енЪй, — енЬ(й), — оды, — али, (-ежнЪй, — елЬ(й), — ета, — етЬ(й), — адЪм, — атья).
«Burana»: — atur, — orum, — ari, — orem, (-oris, — ura).
Данте: — etto, — ai, — ui, — ata, — one.
Расин: — ère, — ence, — age, — elle, — endre.
Гете: — eben, — agen, — eren, — ieren, — iesen.
Мужские рифмы:
Ломоносов: — ет, — ит, — ой, — ать, — от.
Пушкин: — ой, — ей, — ал, — ом, — от.
Некрасов: — ал, ом, — ать, — ов, — ой.
Фет: — ой, — ей, ом, — на, — ать.
Брюсов: — ой, — ей, — ом, — он, — ты.
Расин: — eux, — ous, — oi, — as, (-té, -eur, — ir).
Гете: — ein, — ehn, — ohn, — aus, — ehr.
Теннисон: — ee, — ey, — or, I, (-ise, air).
Наиболее продуктивными оказываются те гнезда, в которых пересекаются ряды словоизменений различных частей речи: —