С е п р е. Ауфштеен! Встать!
В е г е р (он величественно холоден). Вифиль?..
Т е е с а л у. Драйсих. (Лутсу.) Больных нет?
Л у т с. Есть больные.
Т е е с а л у. Чем?
Л у т с. Живот...
Т е е с а л у. Сколько?
Л у т с. Семь человек.
Т е е с а л у. Медикаменты есть?
Л у т с. Купил желудочные капли. Больше в аптеке ничего нет.
Т е е с а л у. В случае подозрения на тиф дайте знать. (Смотрит в записную книжку.) Николай Коели.
К о е л и. Я - Николай Коели.
Т е е с а л у. Сколько вам лет?
К о е л и. Семнадцать.
Т е е с а л у. Городскому управлению стало известно, что вы происходите из семьи одного из высших духовных сановников России.
К о е л и. Да?
Т е е с а л у. Если бы городское управление было поставлено об этом в известность раньше, оно не допустило бы вашего пребывания в бараке для рядовых военнопленных.
К о е л и. Я - рядовой военнопленный.
Т е е с а л у. Ваш дед был (смотрит в книжку) католикосом всех армян... Принимая во внимание вашу крайнюю молодость, я мог бы обеспечить вам более сносное существование. Что вы скажете, например, если вас поместят в какую-либо почтенную и просвещенную эстонскую семью в качестве, допустим, секретаря? Вы владеете стенографией?
К о е л и. Нет, не владею.
Т е е с а л у. Ну, это не так важно. Через несколько дней мы это устроим; вы можете надеяться. Пока я распоряжусь, чтобы вас не посылали на работу.
К о е л и. Вас неправильно информировали. Мой дед не был католикосом. Он был сапожник, или чистильщик сапог, или то и другое вместе - что-то, в общем, в этом роде...
Т е е с а л у (неприятно удивлен). Вы неоднократно говорили публично...
К о е л и. Это была шутка; я ее повторял, чтобы позабавить товарищей. Но я не хочу обманывать такое почтенное учреждение, как бургомистрат.
Т е е с а л у. Вы пошли в армию добровольно?
К о е л и. Мой год не подлежал отправке на фронт.
Т е е с а л у (помолчав). Как бы ни были вы молоды, за вами приходится признать право распоряжаться своей судьбой. Но позвольте вам все-таки сказать, что в вашем положении вы поступаете опрометчиво, отвергая предложенную вам помощь. ("Может быть гораздо хуже!" - хочется ему сказать. "Глупый мальчик, пропадешь ведь!" - хочется ему сказать. Но ни воспитание, ни положение не позволяют ему быть откровенным.)
К о е л и. Я не могу принять помощь, предложенную внуку католикоса. Я - внук чистильщика сапог.
Вегер, скучая, поворачивается к двери, чтобы уйти. Направляется за ним и Теесалу.
Д а х н о (вдруг выступает вперед). Гер офицер!
В е г е р (к Теесалу). Вас?
Д а х н о. Гер офицер, слушайте, что я скажу...
В е г е р. Айне кляге?
Т е е с а л у. Претензия? Жалоба?
Д а х н о (кричит Вегеру как глухому). Гер офицер, тут комиссар! Комиссар!
В е г е р (приподняв брови). Вер ист комиссар?
Д а х н о (кричит, указывая пальцем на Меркулова). Вон он! Он! Комиссар!
В е г е р. Комиссар?
Д а х н о. Комиссар батальона!
В е г е р. Батальон? (Подходит к Меркулову, смотрит.)
Я р о ш. Брехня! Брешет, гнида!
Движение и гул.
Н о в и к о в. Брешет, сволочь!
Д а х н о. Кто брешет? Кто брешет? Обратно Дахно - брехливая собака? Х-ха! Нет, Дахно правду говорит! Дахно вас выведет, балалаечников, на чистую воду!
Г р е ч к а (Вегеру). Не слушайте! Никакой не комиссар, никс комиссар, ферштеен? Обыкновенный рядовой, мы с ним с самого начала войны...
Я р о ш (к Теесалу). Господин товарищ городской голова! Не допустите такое дело над человеком...
Т е е с а л у (в смятении). Это ужасно... (К Дахно.) Зачем вы говорите такие вещи, это ужасно...
Д а х н о (опьянен местью). Говорю, что знаю... Он - комиссар!
В е г е р (ровно). Гут.
Уходит, Теесалу и Сепре - следом.
Д а х н о (рванулся за ними). Гер офицер!..
С е п р е. Куда ты, куда? Нельзя...
Д а х н о. Что ж они... ушли. Он не понял, что ли?
С е п р е. Ты молодец, молодец, русский! Герр офицер все понял - ты молодец!
Уходит. Тяжкая тишина.
М е р к у л о в. Коели. У вас есть, чем записать адрес? Нате... (Достает карандаш.) Бумаги нет... ну, хоть на нарах пока, - запишите: Иваново, Советская, 20, Валентина Владимировна Меркулова. И я вас попрошу... вот эта фотография и мундштук... если будет возможность, конечно... перешлите.
Входят Х е м п е л ь, С е п р е и несколько н е м е ц к и х с о л д а т с автоматами.
Х е м п е л ь. Во ист эр?
С е п р е. Ферлецте копф. Небен оффен.
Х е м п е л ь (срывает с Меркулова повязку и бросает на пол). Комиссар?
М е р к у л о в. Комиссар!
Х е м п е л ь. Штее ауф. Ауф, ауф, нун?
Я р о ш (к Сепре). Слушай сюда, полицай. Я, как староста, заявляю: этот человек - простой солдат.
Сепре качает головой, смеется.
Слышишь, полицай? Он заговаривается через жар...
В с е к р у г о м, к р о м е Д а х н о. Солдат он! Солдат! Жар у него! Бредит! Простой солдат!
Х е м п е л ь (выбрасывает автомат). Штиль!
С е п р е. Ты - хороший староста, Ярош. Но не заступайся за комиссара, а то мне прикажут, и я тебя должен повесить.
Х е м п е л ь. Ком'мит.
Входит Б о л ю т и н, застывает у двери.
К о е л и. Александр Данилович!!!
М е р к у л о в. Есть Александр Данилович Меркулов. (Последним усилием подняв голову, идет к двери; обернулся.) Будьте живы, товарищи!
Уходит, за ним Хемпель, солдаты с автоматами. Сепре. Тишина; никто не шевелится. Близко - короткая очередь из автомата; немного погодя - вторая.
Я р о ш (подходит к Дахно). Точка.
Д а х н о (его злобная лихорадка сменяется ужасом и слабостью; растерянно, почти жалобно он повторяет). Точка...
Я р о ш. Точка.
Д а х н о (вздрогнул). Кому точка?..
Я р о ш. Спать.
Он тушит свет, и все укладываются, молча и торопливо. Один Дахно медлит. Прижавшись спиной к колонне, весь настороженный, он прислушивается к молчанию. Он дико улыбается. Медленно поднимает руку и грозит Ярошу.
Д а х н о. Не смотри на меня... Ты что? Ты смотришь или нет? Не смотри на меня глазом...
Ярош молча отворачивается. Дахно отрывается от колонны. Озираясь, присаживается на нары. Долго сидит, вздрагивая и вертя головой; подолгу присматривается к Ярошу. Нерешительно лезет в карман за сигаретой. Зажигает зажигалку... и в этот момент на него на брасываются Гречка, Новиков и Еремеев. Замычав, Дахно валится на спину. Рот ему зажали.
Е р е м е е в (медленно снимает руки с шеи Дахно). Всё.
Кругом сон и неподвижность. Лутс дремлет на стуле, держа винтовку между колен и кивая головой. И, прямая, взявшись обеими руками за барьер, свесив волосы, смотрит с хор Валя.
Г р е ч к а. Давай...
Е р е м е е в. Куда?
Г р е ч к а. На двор.
Еремеев, Гречка и Новиков поднимают Дахно. Коели встает, отворяет им дверь. Дремлет Лутс, усердно кивая головой. Е р е м е е в, Г р е ч к а, Н о в и к о в и К о е л и возвращаются.
Я р о ш (не двигаясь) Где дели?
Г р е ч к а. В сортир.
Я р о ш. Подходяще.
Еремеев, Гречка, Новиков и Коели ложатся. Сон и неподвижность кругом.
Г о л о с р а в в и н ш и (за хорами). Мойше! Шолом! Сара! Рувим!
Голос ближе, скрипят ступени, - раввинша поднимается по лестнице.
Сара!.. Мойше!.. Куда вы ушли? Куда вы увели детей? Где мои внуки? Где мои дети? Люди, отвечайте мне! Бог! Где ты, бог? Отвечай мне, бог!..
Она пытается отворить дверь на хоры и не может; погромыхивает медная ручка.
Люди, отвечайте мне...
П а р х о м о в (вскидывается, дрожа, на нарах). Не могу... Не могу... (Кричит изо всей силы.) Не мо-гу-у-у-у-у-у!..
И несколько человек вскидываются сразу, ругаясь и трясясь.
О ж е с т о ч е н н ы е г о л о с а. Молчи!.. Молчииии!..
- Заставьте его молчать!
- Заткните ему глотку!
- Убейте его!
Г р е ч к а (Пархомову, с покровительственной важностью). Ляжь... ляжь... Ничего.
П а р х о м о в (глуше). Матери наши... жены... товарищи...
Г р е ч к а (укрывает его). Ничего. Ничего, дорогой.
И опять тихо. Только Пархомов стонет, мучаясь.
Г о л о с р а в в и н ш и (удаляется). Бог! Бог! Отвечай мне, бог...
3
Тот же зал; только к окнам приделаны решетки. Время перед вечером; вот-вот начнет смеркаться. Топится печка. Возле печки - К о е л и и В а л я. На Вале поверх пальто большая теплая шаль. Рядом стоит корзинка с покупками. Коели просматривает газету.
В а л я. А другая около вокзала. Я сама видела воронку. Вот такая воронка, как от той стенки до окна. И кругом вся мостовая разворочена.
К о е л и (отбрасывает газету). Ни одного слова правдивого, сплошное кривлянье! Ведь уже ясно, что от Москвы их отшвырнули, а они всё хвастаются и машут кулаками! Дрянь газета!
В а л я. Больше не носить вам газет?
К о е л и. Нет, носите, носите! А то я, честное слово, читать разучусь. Вот сегодня сижу тут... Пока вас не было - такая тоска, кажется - голову бы расшиб об решетку.
В а л я. Так они поверили, что он убежал?
К о е л и. Видимо, поверили.
В а л я. Я раньше, маленькая, думала: какая тюрьма? Как там - в тюрьме? А она вон какая... Слушайте, а если его найдут?
К о е л и. Ну, найдут. Ну, расстреляют пятого, десятого, всех, почем я знаю... А вернее, что никого не расстреляют, ведь он был пленный. Кому нужен пленный, кто будет судить и наказывать за пленного? Одним меньше, одним больше... Удивительно, до чего легко вы говорите о самом страшном и остаетесь светлой, светлой, о чем бы ни говорили... И такой светлой через все это пройдете - и выйдете...
В а л я (после молчания). Так посмотрите, какая воронка около вокзала.
К о е л и. Какая воронка около вокзала?
В а л я. Как от той стенки до окна... Коля, так весело, когда налетают наши! Иду по улице и смеюсь как дура, и совсем не страшно. Как будто это я сама бросаю бомбы.