Ш е м е т о в а. Глупо.
Б а к ч е н и н. Совсем не так глупо и очень помогает. И как не быть фаталистом, вы подумайте. Жена меня в сорок первом провожала - я на нее рассердился даже: что ты, говорю, меня как мертвого оплакиваешь, я еще живой, слава богу! Да и вся семья чересчур как-то убивалась... И вот, пожалуйста: я до сих пор цел, а уж в каких переплетах приходится бывать, вы знаете, - а они, гражданские люди, которых я оставил в нормальной обстановке, в нормальной квартире в центре Ленинграда, - в первый же год! Все до одного!.. Кто это шутит, интересно? Почему не меня, бойца, призванного отдать жизнь? Почему их - непризванных... уж таких не бойцов, таких смирных людей... (Помолчав.) По справедливости - не должен я уцелеть. Иначе что же...
Ш е м е т о в а. Как ее звали?
Б а к ч е н и н. Нина.
Ш е м е т о в а. Долго были вместе?
Б а к ч е н и н. Год. Третий курс окончил - женился... Какая-то она была невезучая. То на гололедице упадет, расшибется, то у нее деньги в трамвае вытащат... Детство нескладное, без ласки, без красоты... С легкими неважно было, вообще никуда здоровье... Она говорила, что только со мной ей жизнь улыбнулась.
Ш е м е т о в а. Ребенок был?
Б а к ч е н и н. Нет, слава богу. Куда бы еще ребенок в блокаде. Хватит взрослых.
Ш е м е т о в а. Как вы узнали?
Б а к ч е н и н. Написали чужие люди. Вынули мои письма из ящика и написали, чтоб больше не писал - некому... Это к вопросу о том, что фатализм - глупость... что лихачить - нелепо... Эх! Все эти слова благоразумные!.. (Смотрит на часы.) Ну вот. Поболтали мы с вами. (Встает.)
Ш е м е т о в а. Так рано?
Б а к ч е н и н. Велено быть.
Ш е м е т о в а. Разве и сегодня?
Б а к ч е н и н. Явиться всем в двадцать ноль-ноль. А там на кого, как говорится, падет жребий...
Ш е м е т о в а. Сережа!
В репродукторе позывные.
Б а к ч е н и н. Приказ. (Увеличивает громкость.)
Они с Шеметовой ждут молча. Радио передает приказ Верховного главнокомандующего.
(Уменьшает громкость.) Вот так-то! А вы говорите! (Надевает шинель.)
Ш е м е т о в а. Сережа. Все-таки. Я прошу.
Б а к ч е н и н. Быть благоразумным? До свиданья, Ольга Васильевна. Спасибо.
Ш е м е т о в а. До свиданья.
Б а к ч е н и н (у двери). Завтра можно прийти?
Ш е м е т о в а. А как вы думаете?
Б а к ч е н и н. В эту дверь войти, да, и сесть на эту табуретку, к этому огню, да?.. До свиданья.
Ш е м е т о в а. Сережа!.. Сережа, я забыла сказать, я не успела дочитать ваш журнал, я вам отдам завтра...
Б а к ч е н и н. До завтра. (Уходит.)
Шеметова стоит в открытой двери, смотрит вслед. Синяя лампочка горит на улице. Гремят в отдалении орудия. По радио опять звучат позывные, предваряющие новый приказ.
Г о л о с Б а к ч е н и н а. Неужели не помнишь?
...Сцена пуста и светла, и из ее глубины идет Б а к ч е н и н в госпитальном халате, широко раскинув руки, в которых он держит костыли.
Б а к ч е н и н. Не обращай внимания, прошу тебя! Никаких костылей нет, одна видимость! Вот, пожалуйста! (Бодро шагает, прихрамывая.)
Ш е м е т о в а (бежит ему навстречу). Ну-ну-ну, не форси! Осторожно!
Б а к ч е н и н. Я боялся, ты понимаешь, что без них буду идти к тебе чересчур медленно!
Ш е м е т о в а. Да что за мальчишество, кому это нужно!
Б а к ч е н и н. Мне нужно. Мне! Чтоб рядом с тобой быть изящным.
Ш е м е т о в а. Дурачок... Ну покажись, какой ты. Сто лет не видела.
Б а к ч е н и н. Этот старый черт такие завел порядки! По воскресеньям - и всё! Хоть ты сдохни перед ним!
Ш е м е т о в а. Ты похудел.
Б а к ч е н и н. Похудеешь. Экий жлоб! Я на него орал, пока мы не охрипли оба.
Ш е м е т о в а. Сума сошел! На профессора! На генерала!
Б а к ч е н и н. И ни в какую: "Только по воскресеньям!" А сегодня еще только среда!
Ш е м е т о в а. Ты получил мою записку?
Б а к ч е н и н. Да. Ты умница. А ты мою получила?
Ш е м е т о в а. Ну ясно, раз я здесь!
Б а к ч е н и н. Вы, говорит, курорт развели в прифронтовом госпитале... А кому вред, что ты ко мне ходила?! Я благодаря этому раньше времени на ноги стал! Какой он профессор, если не понимает!..
Ш е м е т о в а. Ну не волнуйся. Ну не волнуйся. Ну бог с ним. Увиделись же.
Б а к ч е н и н. Да, но не виделись трое суток - с какой стати, спрашивается?!
Ш е м е т о в а. Самовольно небось удрал или отпустили?
Б а к ч е н и н. Они отпустят, жди. Ничего, ограда пустяковая. Арефьев помог, я ему на спину стал. А потом он мне перебросил... (Показывает на костыли.)
Ш е м е т о в а. Никто не видел?
Б а к ч е н и н. Какие-то солдаты проходили. Будь здоров, говорят, желаем удачи.
Ш е м е т о в а. Сережка. Тебя разоблачат и отправят в тыл. Что тогда будем делать?
Б а к ч е н и н. Разоблачат, тогда и будем думать - что делать.
Ш е м е т о в а. Тогда уже поздно. Нет, правда: ты не очень с ним задирайся. Я не могу, чтоб тебя отправили.
Б а к ч е н и н. Не отправят. Мне уже выписываться на днях.
Ш е м е т о в а. Как я без тебя? Я эти трое суток умирала... (Плачет.)
Б а к ч е н и н. Вот, ей-богу. Сводка хорошая, погода хорошая, так я славно сорганизовал наше свидание, а ты... Вот он я, вот она ты, чего же плакать, ну?
Ш е м е т о в а. И сама не знаю. От счастья. И теперь ведь тебя не смогут, правда, посылать в разведку? Не смогут, не смогут! И мы не будем каждый вечер прощаться навсегда!
Б а к ч е н и н. Ненаглядная моя... Теперь я дорожку проложил. Через все заборы, через всех профессоров и генералов. Теперь жди меня к себе. Придешь из штаба, откроешь дверь, - а я тут как тут! (Поцелуй.) Если в тыл, Оля, - это уже по демобилизации.
Ш е м е т о в а. Не говори о демобилизации.
Б а к ч е н и н. Говорить не говорить - уже недалеко.
Ш е м е т о в а. Когда я слышу это слово, мне гора представляется. Гора всяких сложностей. У, горища!
Б а к ч е н и н. Опять-таки незачем переживать заранее.
Ш е м е т о в а. Если б можно так: просто чтоб мы вместе и не надо разлучаться... и никому чтоб от этого не было боли...
Б а к ч е н и н. Кому? Почему я обязан об этом беспокоиться? Я о нас с тобой хочу беспокоиться! А я не перенес боли? Дай бог, сколько мне ее выпало... И откуда известно, что ему так уж будет больно? Может, и не так уж!
Ш е м е т о в а. Ты не знаешь, что такое для него ребенок. Он считает - семья должна существовать ради ребенка. Что бы ни было. У ребенка должны быть отец и мать, он говорит. Ну, и он... хорошо ко мне относится.
Б а к ч е н и н. Ты ему написала?
Ш е м е т о в а. Нет. Это прежде был разговор.
Б а к ч е н и н. Вероятно, он не захочет отдавать ребенка.
Ш е м е т о в а. На это я не пойду. Но когда представлю себе, как я буду забирать у них Нюшу!.. И теперь ведь разводиться через суд. Эти процедуры! Говорить о нем, о тебе...
Б а к ч е н и н. Так нельзя, моя радость. Не желаю видеть твои самоистязания. Подумаешь, суд! Это же проформа. Ну, неприятная, согласен. А что поделаешь, если нам приходится прорываться друг к другу через колючки. Важно одно: чтоб ты меня любила. Я хочу, чтоб сегодня же вечером, когда ты придешь домой и откроешь свою дверь...
Г о л о с а. Горько! Горько!
Горит огонь в камине. У камина Ш е м е т о в а, Б а к ч е н и н в новом кителе, А р е ф ь е в, еще н е с к о л ь к о о ф и ц е р о в с кружками в руках.
А р е ф ь е в (подняв кружку). Ну горько же людям!
Б а к ч е н и н. Понимаешь, Оля, им горько. Надо их пожалеть. (Целует Шеметову.)
О ф и ц е р ы. Ура!
Ш е м е т о в а. Идиотизм! Какое горько?! Хотя бы вы, Арефьев, не поддавали тут жару. Еще когда я разведусь!
Б а к ч е н и н. Тихо, тихо. Им нельзя ждать, пока ты разведешься. Кто-нибудь может не дождаться.
Дальние орудийные залпы.
О ф и ц е р ы.
- Опять мы заговорили.
- Шагаем...
- А в Москве сейчас салют гремит в вашу честь.
- Почему не пьет молодая?
Ш е м е т о в а. Да ведь гадость.
О ф и ц е р ы.
- Ну как же это.
- Немножко.
- Спирт ничего.
- Глоточек.
Б а к ч е н и н. Выпей. За нас.
Шеметова пьет.
О ф и ц е р ы. Ура!
Гитара, песня.
Б а к ч е н и н. Постойте. Постойте. Мои дорогие. Я хочу сказать слово. Маленькую речь. Можно, Оля, да? (Вдруг задумался.) Да, так о чем будет моя речь?
О ф и ц е р ы.
- О любви! О любви!
- Ну чего ж ты, мы слушаем.
- Подсказать начало? Ну, давай. "Дорогие товарищи, боевые друзья!"
А р е ф ь е в. Ничего, Сережа. Это у тебя немота от переживаний. Ну храбро.
Б а к ч е н и н. Дорогие товарищи, да, я буду говорить о любви.
О ф и ц е р ы. То-то. Правильно.
Б а к ч е н и н. Но сначала хочу вам напомнить беспощадные черные ночи, ночи без любви, без надежды, без звезд, когда мы с вами идем дразнить смерть, а смерть выходит играть с нами в жмурки...
О д и н и з о ф и ц е р о в. Стихами говорит...
А р е ф ь е в. Пусть говорит как хочет. У него счастье.
Д р у г о й о ф и ц е р. А почему без надежды?
Т р е т и й. И звезды тоже видны, как правило...
Б а к ч е н и н. Ночи, когда мы забываем, что есть на свете женская тишина, женская нежность... женская благословенная ласка... и что есть на это все наше святое человеческое право!.. Но вот настает утро, оно настает наперекор всему. Всходит солнце. И уползает смерть в свои траншеи. И мы идем домой, уцелевшие, и что же мы видим - над кровавой, вытоптанной землей утренний цветок раскрылся, такой свежий, такой новенький, что больно становится сердцу, и над этой крошечной чашечкой пчела дрожит, прилетела за медом, и в чашечке ей мед приготовлен! Я не знаю, как для вас. А для меня это всегда чудо, всегда. Я останавливаюсь, как дурак, над цветком и на