Состроив невинную и почтительную физиономию, наблюдала она вступление в спальню своей госпожи под руку с молодым человеком.
Мариетта озабоченно взбила подушки и лишь чуть-чуть, да и то больше для вида, прикрыла госпоже ноги… Нора опустила веки, а ее поклонник удалился вместе с плутовкой за занавес.
— А что теперь? — спросил он.
— Будьте только осторожны, — шепнула Мариетта, — иногда она кричит.
Умная девушка исчезла, предоставив молодому человеку самому выпутываться из трудного положения. Он уже собирался улизнуть, но вдруг заметил, что дама смотрит на него из-под полуопущенных необычайно длинных и густых ресниц.
О, у нее были кое-какие прелести, ноги, например, так и оставшиеся непокрытыми. Заметив, чем он заинтересовался, она невинно спросила:
— Сколько лет дали бы вы моим ногам?
— Если бы я не знал, что им тридцать, то подумал бы: восемнадцать!
Ответ пришелся ей по душе, она улыбнулась улыбкой мученицы.
— Положите мне подушки повыше! Я хочу, чтобы вы оставались поближе ко мне. Так лучше для нас обоих. Кстати, с кем вы изменяете вашей жене?
Он покраснел, с раздражением чувствуя, что кровь прилила ему даже к ушам. Он стоял перед Норой Шаттих пень пнем, потому что не вовремя вспомнил об Инге.
Ее образ, казалось отодвинувшийся вдаль, вдруг завладел Эмануэлем с неожиданной силой. Юноша ощущал его почти физически: как будто Инга вошла в комнату, Эмануэль даже перестал слышать, что говорит Нора.
Она, кажется, повествовала об одном из директоров «И. Г. Хемикалиен» — даже о председателе, и это каким-то образом было связано с ее ногами. Впрочем, может быть, и с другой частью тела — с грудью, что ли в честь председателя она обнажила грудь, а он вдруг предпочел спину. Можно было подумать, что говорилось о жарком — так деловито излагала эта дама все подробности.
— Да ведь и вы тоже обозревали сколько могли мою спину. Я знала, чем вы были заняты.
Нора придала своему лицу выражение актрисы, разыгрывающей сцену тяжелой душевной борьбы, в которой она изнемогает. Между тем Эмануэль уже приходил в себя. От мысли об Инге, присутствие которой он только что физически ощущал, его возбуждение не только не улеглось, но еще больше усилилось. Вся эта путаница чувств возмущала его, и он подошел к даме. «Будь что будет», — подумал он и положил руку на ее ногу.
Она, словно не заметив этого, как ни в чем не бывало продолжала рассказывать, что каждую минуту готова обмануть Шаттиха. Да и что за важность — при их-то духовной разобщенности. Если муж — человек с «гнилой сердцевиной», он не имеет права на ее верность… Следовательно, жена получает обратно свою свободу.
Это словцо — «гнилая сердцевина» — подвернулось ей весьма кстати. Она еще несколько раз бросила мужу упрек в этом недостатке. По ее словам, Шаттих был всего-навсего изворотливый деляга и ничтожество, пока еще не изобличенное. Тем хуже для его жены. Уж во всяком случае не ради него отказывалась она от настоящего союза… Нога, на которой лежала рука Эмануэля, дрогнула.
Дело в том, что она взяла на себя моральные обязательства по отношению к человеку, с которым редко встречалась, который не дарил ее своим доверием; она часто даже забывала о нем. Но это был настоящий человек, — о его благородстве Нора не могла думать без слез. Он давно отрешился от всякой пошлой корысти, жил честно и мудро. У него была большая семья — и никаких капиталов, прибавила она для полной ясности. Эмануэль понял, что она говорит о его тесте Бирке. Значит, и на нем эта ненасытная женщина испытывала свои чары, одному богу известно сколько лет назад. Эмануэль снял руку с ее ноги.
«Иногда она кричит», — предупредила его горничная Мариетта. На сей раз Нора Шаттих решила сыграть на его нервах более изысканную симфонию. Ее действие было весьма ощутимо, Эмануэль совсем обессилел. Юноша 1929 года впервые познал, на что способны женщины с эротическими традициями. Он понял, что его сверстницы наивны и лишены исторического опыта в делах любви; вот так же и ему не хватает опыта в других делах. Нора Шаттих, думал он, это «дама восьмидесятых годов». А о них он был наслышан. Даты, правда, не сходились, но само понятие было к ней вполне применимо.
Уразумев это, он вооружился сознанием превосходства своей эпохи.
— Главный инженер Бирк не обладал вами, — сказал он внушительно. — И президент «И. Г. Хемикалиен» — тоже. И никто другой не обладал. Это верно. Но это единственное, в чем я вам верю.
— Всему верить — да это был бы сплошной ужас. От скуки деваться некуда было бы, — сказала она.
Ее лицо стало таким, каким оно, вероятно, бывало только в минуты одиночества, — оно выражало усиленную работу мысли.
— Пусть лучше никто не верит тому, что было в моих словах правдой и что ты, мой мальчик, пропустил мимо ушей, — сказала она.
Для него это было слишком мудрено. Пока он делал выводы, она поднялась.
— И все же я отдохнула, — услышал он и не понял, почему — все же. Но догадывался, что этими словами она хотела его уязвить. И в самом деле, она спросила: — Кто ваши друзья?
Теперь ему стало ясно, что Нора Шаттих ищет более пылких партнеров для своих эротических опытов. Часок, проведенный с Эмануэлем, был для нее всего лишь отдыхом. Как ни страдало от этого его самолюбие, он довольно хладнокровно ответил:
— Есть у меня три близких друга. Один из них боксер, этот наименее интересен. Другой слишком умен для меня, вы могли бы им заинтересоваться. А у третьего, как он сам говорит, все задатки убийцы.
— Приведите ко мне всех этих милых молодых людей. Завтра мой муж, если не ошибаюсь, уезжает в Берлин. Я собиралась на чай с танцами, но, может быть, отговорюсь головной болью.
VI
Дом Шаттихов был построен в добрые старые времена, в 1909 году, и ни один звук не проникал через стены и полы. Если бы Нора Шаттих и Эмануэль Рапп находились в здании новейшего типа, они услышали бы какие-то толчки, даже пребывая двумя этажами выше. Это рейхсканцлер в отставке Шаттих с размаху перепрыгнул через стоявшую поперек комнаты кушетку и тут же опрокинул тяжелый стол с папками и бумагами. Он стоял и ругался среди всего этого разгрома.
— Дамы приходят к главному директору с напрасной мечтой: начнутся шашни, и они обвинят меня перед заводским комитетом в злоупотреблении властью. Только все это ни к чему, фрейлейн… — Тут-то он и прыгнул через кушетку.
Все произошло совершенно неожиданно. Шаттих захватил Марго врасплох. При всей своей ловкости и гибкости она едва успела увернуться и спрятаться за груды папок. Стол опрокинулся, упавшие папки развязались, и Марго сунула между ними носок туфли. Стоило Шаттиху шагнуть к ней, и все дела Союза рационализации Германии разлетелись бы по комнате. Шаттиху пришлось сдаться, но в предательском мозгу политика явно зарождалась какая-то новая тактическая хитрость.
Марго ни на секунду не верила его словам. По чисто профессиональной привычке он всегда говорил обратное тому, что делал. В глупость человеческую он верил глубоко и незыблемо и нисколько не сомневался в том, что сумеет доказать Марго, будто вопреки очевидности не он ее преследует, а она его. Марго поняла, что ей в свою очередь надо как-то провести его.
— Вы ничего не слышите? — спросила она, притворяясь испуганной.
— Ничего не слышу, продувная вы бестия! — сказал он, глядя на нее злыми глазами. — Лакей отослан, а у жены в гостях мужчина. — Эти слова он выкрикнул фальцетом и очень злорадно. И ему в самом деле удалось испугать Марго, которая мучительно задумалась о том, что происходит в этом доме. Впрочем, она быстро оправилась от своего замешательства. Однако нападающая сторона использовала его для новой атаки. На этот раз Марго поджидала врага во всеоружии.
— Ну? — спросила она, когда он подошел к ней вплотную. Шаттих на мгновение растерялся, и Марго сказала: — Послушайте, господин Шаттих. Дело не в заводском комитете. Для пожилого мужчины вы еще довольно крепки физически: но у вас не хватит ума выманить изобретение у моего Эмануэля — нет, это исключено! А ведь вы, как ни буяните, в глубине души только этого и добиваетесь!
— Ну, так поговорим о деле! — Он тотчас же сдался, как сдавался всегда, утратив власть над обстоятельствами. Эта маленькая женщина оказалась сильнее, чем он предполагал. Придется обойти ее иным путем.
— Поставим-ка сперва стол на место!
Занялись столом, бумагами, и это дало ему возможность выиграть время. Но и Марго успела уже все обдумать. Неизвестно, в чьих интересах она работает, помогая Эмануэлю. Может быть, для Инги или для какой-нибудь другой случайно подвернувшейся женщины, достаточно безрассудной, чтобы с ним бежать. По своей неуравновешенности Эмануэль готов пойти за любой. Если жизнь поманит его какой-нибудь несбыточной надеждой, он погонится за ней. Любить? Нору Шаттих он не полюбит, насчет этого Марго спокойна, но Ингу он может полюбить. Да он уже любит ее. Стоит лишь Инге мигнуть. Надолго ли — это другой вопрос. Инга еще не знала серьезных привязанностей. Неужели это будет Эмануэль? Вот был бы ужас, всесокрушающий ужас!
Марго пришлось сразу продумать все, все — за какую-нибудь минуту, пока она подбирала с полу разлетевшиеся бумаги. Нет, она не верит, что Инга сумеет его удержать. На это способна только она, Марго. Ведь от этого зависит ее жизнь. От обладания Эмануэлем Раппом зависит жизнь молодой женщины с белой кожей, черными, но, к сожалению, порой молящими глазами, с задорно вздернутым носом. Мысленно окинув взглядом эту молодую женщину, точно некую постороннюю особу, Марго деловито сказала себе: «Эта сумеет положить конец всему».
— Господин Шаттих, — обратилась она к главному директору. — Не удивляйтесь. Я хочу сделать вам серьезное предложение.
— Это становится интересным, — сказал он, не меняя выражения лица.
— Вы продадите наше изобретение за границу. И за это станете участником в деле, — выпалила она.
Великий делец посмотрел на нее снизу вверх. Сколько снисходительной иронии! Нечто убийственное. Но Марго держалась храбро.