Эмануэль двинулся дальше, и тотчас же снова послышались шаги, еще более осторожные. «За мной следят», — решил Эмануэль. Это показалось ему необычайным, такого с ним еще не случалось, он был взволнован. Ясно, что его значение теперь поднялось. Для кого? По крайней мере для некоторых. Прежде всего напрашивалось предположение, что сыщиков приставил к нему страшный Шаттих. А может быть, это уже дело рук председателя «И. Г. Хемикалиен»? Эмануэль пришел в восторг от собственной дальновидности, но ему никак не удавалось разглядеть шпиона и понять, куда тот исчезает, когда он оборачивается.
Вдруг Эмануэль отскочил: в дверях одного из домов шевельнулось что-то темное. Он протянул руку, схватил это «что-то». Оказалось, какая-то старуха; вряд ли ей была поручена слежка. Пока он размышлял, снова послышались шаги, на сей раз еще более громкие; теперь они раздавались спереди, оттуда, где Эмануэль еще не проходил. У него мороз пошел по коже.
Эмануэль остро почувствовал, что недооценивает силы, с которыми вступил в единоборство. Они рано взялись за оружие, и встретить их натиск будет трудно. Трудно будет найти надежных союзников, произвести разведку, действовать смело и уверенно. Поэтому юноша решительно повернул назад и пошел другой дорогой на Паркштрассе. Инги он все равно не встретит, да и не надо: она бы его отвлекла.
Дома он застал одну Марго; она сидела за стынущим обедом; никто не пришел. Двое младших где-то охраняли драгоценный сон боксера. Они предупредили об этом сестру по телефону. А Инга?
— Ты не видел ее? — спросила Марго.
— Нет, — ответил Эмануэль. Марго тоже умолчала о встрече с Ингой на мосту.
Он очень торопился. Что, Эман так и не позвонил? Как же так? Еще ни разу не случалось, чтобы друзья не условились встретиться в воскресенье. Эман часто приходил к обеду… Марго остановила мужа, который взялся уже за телефонную трубку.
— Минутку! Прежде всего надо тебе сказать самое главное. Шаттих продиктовал мне письмо к председателю «И. Г. Хемикалиен», вернее говоря — я сама продиктовала его себе; но подписано письмо Шаттихом, и я собственноручно опустила его в почтовый ящик. Он сообщает в нем, что изобретатель ему не известен, но изобретение сделает эпоху.
— Зря, не надо было! — Он произнес эти слова так резко, что Марго оробела. — Я уже взялся за это совсем с другого конца.
Как именно — он не счел нужным рассказывать. Еще раз позвонил Эману — и опять без результата. Когда он повесил трубку, Марго вдруг спросила:
— Тебе известно, что в концерне есть отдел контроля?
— Нет, — ответил он. — Все это сказки, — но тут же вспомнил, что за ним кто-то следил.
— Все служащие находятся под наблюдением.
Он пожал плечами: преувеличение.
— Откуда ты знаешь?
— Мне предложено там работать.
Первой его мыслью было: «Черт возьми, а ведь она может оказаться очень полезной для моего дела!» Но по какой-то полуосознанной причине он не хотел быть ей слишком обязанным.
Хуже всего было то, что она всегда его понимала. Ее сердце откликалось на каждый удар его сердца; его недовольство, его внутреннее сопротивление вызывало у нее муку, вызывало ужасные сомнения. «Он мой, и каждый час жизни — наше общее достояние!» — думала Марго, хотя и знала, что нельзя разрешать себе такие чувства. Но увы, она чувствовала именно так, хотя это и было отклонением от общепринятой нормы. Поэтому в душе она возвращалась все к одному и тому же вопросу; ведь дело шло о самом близком, самом кровном: где он слонялся до сих пор? Неужели с Ингой?
— Тебе даже в голову не пришло зайти к папе в больницу? — вслух спросила она.
— Конечно, зашел. — Он лгал только из желания противоречить.
— Зашел? И уверяешь, что не встретился с Ингой?
Она вся побелела, а во взгляде вспыхнула такая страсть, что он испугался. Испугался ее, испугался за нее. На один краткий миг, не больше, он ощутил пульс другой жизни, как свой собственный. Да, стена отчуждения, обычного человеческого отчуждения, стена враждебности на мгновенье отодвинулась, и взгляд его проник внутрь; но тут же эта разлучавшая их стена снова встала на место, и с нею вместе вернулась его слепота; Эмануэль с облегчением вздохнул…
Он хотел уйти, Марго еще раз его остановила. О нет, не для того, чтобы высказать все накипевшее, как ни кричали ее глаза и бледное лицо. Марго слишком ясно понимала, что минута — решающая. Один промах — и потеряно все. Марго была рассудительна. Рассудок у нее преобладал над всем — над душевным смятением, над порывом ненависти и даже над страхом смерти. «У меня с ним общее дело», — твердила она себе. Это был спасительный факт. Марго не позволила себе забыть о нем и поэтому окликнула Эмануэля, когда он был уже на пороге.
— Впрочем, видел ты Ингу или нет — это не так важно.
Она говорила убежденно; казалось, ничто не тревожило ее меньше, чем вопрос, видел ли он Ингу.
— Я другое хотела сказать. Не верь Эману.
— Вот как!
— Дело это слишком большое, слишком рискованное. Говорить о нем можно разве только с собственной женой.
— Друг, которого знаешь вдоль и поперек… у нас с Эманом общие взгляды и вкусы. Я его знаю, как только может знать мужчина мужчину.
— А я как женщина.
Эмануэль взглянул на нее, силясь прочесть на ее лице, что скрывалось за этими словами. Может быть, Эман позволил себе какие-нибудь вольности? Это вполне возможно. После воскресного обеда, например, это даже естественно. А Эман принадлежит к тому разряду мужчин, которые ни минуты не могут провести наедине с женщиной, чтоб не атаковать ее, словно он сам с собой заключил пари. А в общем — тут нет ничего серьезного, Эмануэль прощает ему. Для женщины, конечно, эта мерка решает все, к тому же Марго сверхчувствительна.
Он подыскивал слова, чтобы опровергнуть ее подозрение, не роняя своего супружеского достоинства. В это время позвонили. Вошел Эман — собственной персоной.
— Наконец-то! — воскликнул его друг.
Эман, по обыкновению, держал себя как желанный гость, которого здесь заждались, но еще где-то ждут не меньше.
Это был человек вежливый и элегантный, деловой и вместе с тем светский, но какой-то полинявший, сегодня это особенно бросилось в глаза Марго. Редкие волосы, заостренное лицо, бегающие глаза. Всюду, куда бы он ни приходил, он старался извлечь для себя хоть какую-нибудь пользу… Недоверчивая Марго определила его самым безошибочным образом. Все его обличье показалось ей сегодня до того подозрительным, что она пристально поглядела на мужа. «Что я говорила?» — означал этот взгляд. Но преданный друг ничего не заметил.
— Я ищу тебя целый день, — обратился он к вошедшему.
— Все дела, дела, — ответил, как всегда, Эман.
— А я хочу тебе кое-что поважней предложить.
— Всегда готов помочь тебе по дружбе, — ответил Эман со своей добродушно-наглой улыбкой, как бы говорившей, что ему известно все на свете.
— Дело большое, — заверил его Эмануэль.
— В большом деле я нуждаюсь. Мне бы только одно дельце… — вырвалось у Эмана.
Даже Эмануэль почувствовал, что его друг проговорился. Он предпочитал не смотреть на Марго и подумал о Бауше, владельце фирмы «Электролюкс», с неприязненным чувством вспомнив его слова: «Не ясно, какое положение занимает ваш друг в концерне» и «Что он продает?» А госпожа Бауш еще добавила: «Ему бы еще одно большое дело — тогда он получит повышение и сможет посвататься к девушке из хорошего дома». Подозрительные слова. Теперь, задним числом, они наводили на мысль, что его друг не бескорыстен, что за помощь Эмануэлю он ждет комиссионных. А комиссионные легко могут стать источником разочарований в друге.
Кому это было знать лучше, чем Эману. Он хорошо разбирался в людях, это читалось в его добродушнонаглом взгляде.
— Но я вовсе не собираюсь жениться на фрейлейн Бауш, — сказал он, как будто ни с того ни с сего, отвечая на мысли Марго.
— А я думала… — пробормотала Марго.
— Вот, сударыня, как легко заподозрить человека в личной заинтересованности… — Эман говорил мягко. — Я оказывал услуги господину Баушу, ведь у меня есть связи в городских учреждениях. И сейчас же пошли слухи: «У него виды на дочку». Будто это уж такая блестящая перспектива! Дела у старика, скажу вам по секрету, пошатнулись.
Эмануэль уже давно корил себя за излишнюю подозрительность. Если Эман от него отступится, он будет совсем безоружен. И юноша сразу раскрыл ему суть дела: взрывчатое вещество наивысшей бризантности! После такого откровенного признания простая порядочность заставит Эмана включиться в дело. Эмануэль поведал и о том, какую враждебную, угрожающую позицию занял Шаттих, и о том, как он сам обратился к председателю «И. Г. Хемикалиен» — шаг рискованный, это он признавал, но суливший широкие возможности. Эман выразил свое мнение не сразу.
Он слушал с видом человека, умудренного житейским опытом, и отзывался то покачиванием головы, то кивком. Даже Марго почудилось, что за этим внушительным молчанием кроется нечто таинственное и что уж во всяком случае Эман посвящен во многое.
Наконец он пробормотал: «Гм, гм!» — как бы намекая, что надо бы действовать энергичнее: пойти в больницу и дожидаться там представителя «И. Г. Хемикалиен» еще недостаточно.
— Да, конечно, — подтвердил Эмануэль. — Ты хочешь сказать, что машина еще не пущена: нужен какой-то последний толчок. И я такого же мнения. Послушай, Эман! У меня осталось всего каких-нибудь восемь минут. Я должен встретиться в больнице с представителем «И. Г. Хемикалиен». Превосходно. Я — доктор Мартини, изобретение я привез из Англии. Все в порядке. Но кое-чего не хватает: конкуренции! Если выяснится, что англичане заинтересовались делом и поехали за мной следом — вот тогда клюнет! А то, хотел бы я знать, почему это «И. Г. Хемикалиен» станет распинаться из-за меня?
Эман все выжидал с тем же циничным и снисходительным видом.
— Так вот, ты наклеишь себе усы, — заявил Эмануэль, решивший играть напропалую, — и выступишь в роли английского капиталиста. Ты попросту ворвешься, когда я буду вести переговоры. Тогда и цена мне будет другая — на сто пятьдесят процентов выше. Что скажешь? А? Как по-твоему? — взволнованно спрашивал он. — Ах, да, кстати, — ты ведь говоришь по-английски?