Марго решила действовать. До телефона можно было дотянуться; Шаттих забыл его переставить. Она сняла трубку. Кукла задвигалась, словно намереваясь помешать ей. Марго попросту показала ей язык. Вдруг она вспомнила, что не знает, как позвонить Норе… А сзади опять захлопали двери; загудели голоса, и снова все стихло. Общество, которое Шаттих принимал втайне от жены, сделалось более многочисленным и оживленным. Возможно, что, покончив с делами, участники совещания перешли к более вольному времяпрепровождению. Если Нора нежданно нагрянет, кто знает, что она там увидит! Не зная, как вызвать Нору, Марго решила позвонить домой.
Да, но ведь все ушли в Спортпаласт. Не снимая трубки, Марго держала руку на аппарате. В те несколько секунд, пока рука ее на нем покоилась, она мысленно увидела Спортпаласт, толпу на трибунах, ринг с боксерами. Один из них был Брюстунг; в толпе на одной из трибун она нашла всех, кем были заняты ее мысли. Прозорливость и трезвый разум, которыми она была одарена, вместе с кипевшей в ней страстью сделали картину полной и яркой; может быть, в ней, дочери Бирка, заговорили и те душевные силы, которые в конце концов открыл в себе ее отец. Но Марго их еще не осознала.
У нее так гудело и гремело в ушах, словно она была соединена со Спортпаластом по радио. Это были аплодисменты, кого-то вызывали, хотя имени победителя нельзя было разобрать. Брюстунг? Нет, какое-то другое имя. И затем радио возвестило о выходе на арену двух новых соперников: Хулио Альвареса и Бруно Брюстунга.
Вот раздались аплодисменты на седьмой трибуне. Начал Эрнст Бирк, он готов был костьми лечь, лишь бы поддержать своего великого друга, он хлопал изо всех сил, его лицо со сросшимися бровями даже побледнело. Эмануэль и Инга тоже хлопали, испытывая личное удовлетворение оттого, что возможный победитель — их близкий знакомый. Значительная часть публики тоже была за Брюстунга. Убедившись в этом, Эман стал аплодировать менее сдержанно. Он сидел по другую сторону от Эмануэля, и взгляд его рыскал повсюду. Только что возле Эрнста была маленькая Сузанна. Куда же она девалась? Как видно, Марго ошиблась.
Два юпитера заливали ринг слепящим светом, но зал был освещен тускло, и толпа зрителей расплывалась, как в дымном облаке, сама превращаясь в дым, который сгущался то в одном месте, то в другом; из этого очага, средоточия душевных волнений, внезапно выбивалось пламя.
На ринг поднялся гигант. В волнах белого света он вырос в нечто устрашающее, огромное. Главный секундант тотчас же снял с него плащ. Медленно поворачиваясь, гигант показал свои мускулы зрителям. Это был, по-видимому, мулат, однако европейцы самоотверженно им восторгались. По слухам, он весил сто двадцать кило. Лицом он напоминал животное. Пока — в состоянии покоя — оно еще казалось добродушным. При появлении противника гигант оскалил зубы. Это мало походило на приветствие, но все же означало уступку европейским правилам вежливости.
В отличие от массивного Альвареса Брюстунг не стал перелезать через канат, он перемахнул через него одним прыжком. Казалось, он и сам не ожидал того, что увидел, но выказал полное самообладание. Судя по взгляду, брошенному на гиганта, он отлично понял, что ему предстоит. Он не представлял себе Альвареса таким страшилищем. Теперь все зависело от выдержки.
И ему удалось ее продемонстрировать. С галерки ему крикнули: «Браво, белобрысый!» Зрителям, занимавшим места под крышей, были знакомы и Брюстунг и его светлая шевелюра. Они одобрительно говорили: «Это же бывший полицейский». Он один из них и будет драться для них. Любители бокса, сидевшие в партере, смотрели на дело проще. Им важен был вес иностранца и звание чемпиона, которое тот уже завоевал. Как, вероятно, и арбитры, стоявшие внизу у самого ринга, они сходились на том, что новичку этого звания не завоевать. Зато дам это нисколько не трогало.
Дамы, сидевшие на дорогих местах, явились кто с мужчинами, кто в одиночку и по интимнейшему побуждению. Как тонкие знатоки, они разглядывали четко обрисованные и совершенно нагие тела двух боксеров, этих великолепнейших экземпляров мужской породы. Они оценивали опытным глазом необычайную крепость затылка, совершенное строение мускулатуры рук и ног, железные своды грудной клетки, а также то, что было прикрыто до смешного крохотными трусиками. У Брюстунга они были белые, у Альвареса — черные, но это не имело для дам никакого значения. Главным удовольствием, которое они предвкушали, была только кровь. Какое из двух лоснящихся мужских тел обагрится сегодня кровью? Кому придется хуже? Кто потеряет больше крови? Может случиться, что оба одинаково, мечтали одни. Другим же хотелось видеть, как эти роковые потоки зальют именно бронзовое тело или именно белое.
Надев перчатки, противники вышли из своих углов. — Браво, Брюстунг! — снова крикнул Эрнст Бирк. На сей раз он не нашел поддержки. Инга с испуганным и сердитым видом разняла его руки, пытавшиеся аплодировать, Эрнст взглянул на нее с горьким упреком. А шурину Эмануэлю, который весь подался вперед, он сказал:
— Нельзя же быть таким малодушным!
— Чего ты хочешь? — возразил Эмануэль. — Твоему Бруно уже здорово попало.
Эрнст растерянно умолк. Он не мог не видеть, что Брюстунг зашатался. Поднялся зловещий гул.
Те, кто предпочитал новичку испытанного тяжеловеса, выражали свое мнение во всеуслышание. А между тем Бруно был захвачен врасплох лишь один раз, больше это не повторялось. Теперь уже ему удавалось вовремя откидывать голову, противник то и дело промазывал. Брюстунг, казалось, танцевал. Этот в сущности грузный мужчина стал вдруг грациозно легким и, можно сказать, коварным. Он словно играючи увлек за собой гиганта, тот погнался за ним и размахнулся для удара, но стукнулся головой о кулак своего более сообразительного соперника. Болельщики Брюстунга смеялись, подзадоривали. И даже беспристрастные зрители не могли не согласиться, что малоизвестный боксер ведет бой искуснее.
После первого раунда Бруно ушел в свой угол тем же легким шагом танцора, не подав и виду, каких усилий ему это стоило. Альварес, напротив, вернулся на свое место явно озадаченный. Он уселся, раскинул ноги, положил руки на канаты и велел вливать себе в рот воду, которую тут же, фыркая, выплевывал. Многие еще клялись, что мулат победит, но он уже вызывал у публики антипатию.
Тренер и секунданты без особых ухищрений массировали Брюстунгу затылок, плечи. Эрнст сказал Инге:
— Ведь слепому видно, что победа будет за ним.
Она досадливо повела плечами и отвела глаза. Зато Эман пристально наблюдал за боксером, которого освежали массажем, и его помощником. Это зрелище навело его на новые мысли, от волнения он даже засопел. Эмануэль удивленно взглянул на него.
— Не миновать ему нокаута, — быстро сказал Эман.
Во втором раунде предположение Эмана как будто стало подтверждаться. Брюстунг, отбросив осторожность, стал нападать. Для начала он нанес противнику недозволенный удар. Брюстунгу повезло — судья ошибся. Он носился вокруг боксеров без пиджака, стараясь ничего не упустить. Ему показалось, что удар был нанесен в затылок; во всяком случае, он сделал Брюстунгу специальное предупреждение насчет ударов в затылок. Этого было достаточно, чтобы наверху, под крышей, поднялась буря.
— Не мошенничать! — кричали оттуда. Шум становился все более оглушительным. — Штипе мошенник!
Судья Штипе был закален, он не смущался настроениями толпы, но, с другой стороны, знал, в чем суть авторитета. Суть заключалась в том, чтобы не поддаваться зрителям, но в следующий раз поступить диаметрально противоположным образом. Он давно уже понял, что удар Брюстунга пришелся не по затылку, а по уху. Тем спокойнее встретил он негодующие возгласы публики; но еще через мгновение снова прервал борьбу, так как Альварес задержал противника. Публика освистала мулата. Кто не свистал, тот все же молчаливо соглашался с судьей. Своим независимым поведением Штипе показал, что не он подчиняется толпе, а она ему.
Оба противника были в замешательстве. Брюстунг не понимал, почему свистят, а Альварес впал в бешенство. Ему посчастливилось оглушить Брюстунга сильным ударом. Прижав сплоховавшего юношу к канату, он стал наносить ему удар за ударом. Это продолжалось целую вечность! В таком положении мало было толку оттого, что Бруно откидывал голову. Удары сыпались на него до тех пор, пока, наконец, не был дан сигнал к окончанию раунда.
— Еще два удара, и он не устоял бы на ногах! — утверждал Эман. — Я был прав, не миновать ему нокаута.
Эмануэль спросил:
— А не попал ли ты пальцем в небо? — и с горечью заметил: — Ведь это самые мощные кулаки, на которые я мог бы, если понадобится, положиться.
Ничего не спрашивая, Эман бросил беглый взгляд на своего друга. Теперь он безошибочно установил, чьим мощным кулакам предназначено защищать Эмануэля от сонма его врагов в Берлине. Эти слова, произнесенные Эмануэлем в семь часов, с тех пор неотступно преследовали Эмана. Теперь они утратили для него значение; ведь Брюстунг наверняка будет побит, и пути в Берлин ему уже заказаны. На всякий случай Эман не упускал из виду его секунданта. Это был по всем признакам англичанин.
Инга видела, как освежали и мыли окровавленного Брюстунга. Но она испытывала совсем не те чувства, которые обуревали других дам, всецело захваченных своими впечатлениями. Слишком большую ставку делала она на его победу. В предчувствии беды Инга обратилась к брату Эрнсту:
— Надеюсь, исход для него не будет слишком скверным?
— Для Бруно? Можешь не беспокоиться. Разве ты не видишь, что за него все горой стоят. Тот, конечно, сильнее. Но дело не в этом. Сила Бруно Брюстунга… — Эрнст простер руку над трибунами и не прибавил ни слова.
Борьба возобновилась. Брюстунг и на этот раз пошел в атаку. С болью он справился, пританцовывать ему было не так уж трудно, и не успели зрители опомниться, как он закатил гиганту кроше. Публика, видя, как зашатался Альварес, испустила радостный вопль. Но ликование это было непродолжительно. Мулат снова собрался с силами, и теперь зашатался Бруно. Любимец толпы упал. Он лежал. Лежал на боку, поджав ноги. Судья стал считать. При счете «три» Бруно мог бы уже подняться, но он отдыхал. Мулат оскалил зубы, но спокойно выдержал ярость этой чужеземной толпы.