— Восемь, — выкрикнул Штипе… И Бруно поднялся. Это вызвало крики «браво». Теперь толпа начисто забыла о беспристрастности. Это намотал себе на ус Штипе.
Брюстунг двигался еще неуверенно, но это была хитрость. Подпустив к себе Альвареса, он с необыкновенной ловкостью увернулся от удара и ткнул кулаком в глаз противнику — удар недозволенный. Но он пользовался случаем.
«Каждый пользуется случаем», — думали зрители, поняв, что произошло. Штипе тоже не возражал. У мулата было поранено веко, кровь заливала лицо, в глазах потемнело, и удары его часто попадали мимо. А ему доставалось жестоко — кроше, еще и еще… «Подбородок у него, видно, из стекла», — радостно повторяли знатоки. И гигант свалился. Может быть, от полученных ударов, но скорее всего под огнем всеобщей вражды.
Он рухнул на спину. Брюстунг, падая, все же думал о сохранении достоинства и старался показать, что это падение — случайность, сущий пустяк, с которым он легко справится. Альварес же, чудовищно широкий и длинный, лежал на спине какой-то безжизненной массой. Это был явный крах, от которого, казалось, ему уже невозможно оправиться. И все же он спокойно поднялся, как только Штипе произнес «восемь». Возможно, что аплодисменты только сейчас дошли до его сознания. Любимец публики Бруно, пока его противник лежал, невольно обвел трибуны благодарным взглядом — так восторженно его приветствовали. Не успел Альварес подняться, как Бруно встретил его атакой. Кровь ослепила гиганта, да и от оваций он потерял последнюю сообразительность. Ибо на каждый полученный им удар толпа отзывалась ликующим ревом. Правда, и Бруно получил свое. В этот вечер ему свернули нос. Ослепленный гигант бил куда попало, но и Бруно не мог положиться на зоркость своего глаза. Они истекали кровью и молотили кулаками, то и дело вцепляясь один в другого. Штипе, все время делавший замечания только Альваресу, наконец, развел их. Зазвенел гонг.
Оба с трудом добрались до своих мест и рухнули на табуретки. Под Альваресом в довершение всего табуретка сломалась, — и эта неудача окончательно уронила его в глазах публики. Его освистали. Но ему уже было все равно. Эта мокрая от пота и крови гора мяса уже без стыда поддалась беде и стала безвольным предметом ухода и забот.
— Конченый человек, — сказал Эмануэль.
— Почему? — спросила Инга. — Взгляни на Брюстунга!
— О, Брюстунг! Этот не упустит случая, у него есть смекалка, это человек нашего времени.
— Да он еле дышит, — сказала она.
От восторженности Эмануэля ей стало не по себе. Успех захватил его с какой-то неодолимой силой. В начале состязания он не так уж страстно желал победы своему доброму знакомому. Какая ему от этого прибыль, ведь успех Бруно увлечет и Ингу. Но постепенно это становилось ему безразлично. Третий раунд наполнил его, как и многих ему подобных, радостным волнением. Ах, те восемь минут в кровати, с Ингой… в больнице… Те минуты канули в вечность, померкли, отцвели… Высшее наслаждение — бокс. Для молодежи он важнее любви! В эту минуту его захватывает бокс и только бокс, в эту минуту, да, в эту минуту. Бокс увлекает его, как и всю молодежь его времени. В больнице они были одни, а ведь в многолюдной толпе чувства становятся острее. Взгляд юноши, тянувшийся к Брюстунгу, по пути коснулся Инги… но не жадно… Не так обнимают взглядом существо, навеки тебе дорогое. Нет, в глазах Эмануэля было скорее пренебрежение.
Инга это чувствует и презрительно поводит плечами. Можно подумать, что для нее существует только Брюстунг. В порыве гнева и не желая плестись за событиями, она признает, что действовала неправильно или не все предусмотрела. Не Эмануэля надо было ей избрать, а Брюстунга. Что ж, в один прекрасный день, может быть даже скоро, она обратится к Брюстунгу… Оба — Инга и Эмануэль — уже знают, что они ошиблись. Они еще будут друг для друга желанными, но затем придет другой.
И оттого, что все уже ясно, красивая пара, достигшая всего, о чем мечталось, чужда радости. Оба думают: «Вот мы хотим сбежать в Берлин. И сбежим. Только не идти на попятную. Вместе провернем наше большое дело, слишком много денег оно сулит, да и со спортивной точки зрения — это класс! Да, я решительно за то, чтобы удрать».
И снова они взглянули друг на друга. На их лицах уже нельзя было прочесть тех мыслей, которые на время разъединили их. Он положил руку ей на колено, она сжала ее.
Четвертый, пятый и шестой раунды состояли в том, что боксеры доводили друг друга до полного изнеможения. Публика вслух считала, сколько раз падал каждый, она уже стала на все смотреть юмористически, даже несправедливые овации прекратились. Дамы уже пресытились видом крови, хотя она-то их и привлекала. Много ли им в сущности было нужно? Теперь они скучали. Да и всем стало скучно. Неизвестно, до чего бы это дошло, если бы Брюстунг, движимый непреодолимой силой, попросту не улегся рядом с Альваресом, когда тот, в который раз, упал. «Браво!» — закричал один-единственный голос — голос Эрнста Бирка. Но эта картина умиротворила всех.
Штипе считал медленно, с расстановкой. После «восьми» он умолк. Судья, как и публика, отлично понимал, что по собственной воле боксеры не поднимутся. Только эта долгая пауза и подстегнула их. Тела их, словно по уговору, одновременно дернулись; оба, шатаясь, послушно встали на ноги. Слабые аплодисменты, состязание окончено. Арбитры совещаются, объявляют по радио свое решение. Ничья.
И то хорошо. Всякий, кто бросил взгляд на противников, когда они, прихрамывая, плелись к выходу, видел, что ни ловкость, ни исполинский рост не решают дела. Один умно пользуется любой благоприятной позицией, другой бешено бьет вслепую, один борется как европеец, сознательно и изящно, другой выступает как носитель девственной силы далеких материков. Под конец и то и другое теряет смысл; оба доведены до полного истощения — вот и весь итог.
Но иной вывод сделали те, кто жаждал во что бы то ни стало поднять на щит своего Бруно. Эрнст Бирк утверждал, что в борьбе с таким тяжеловесом ничья уже есть рекорд, и Бруно Брюстунг — самый доподлинный победитель. Разумеется, он будет выступать в Берлине. На прощание последовал новый взрыв аплодисментов в честь Бруно. Они так подняли его настроение, что, уходя, он не перелез через канат, как собирался, а взял его ловким прыжком.
Один Эман потихоньку следил не за героем дня, а лишь за его незаметным помощником. Молодой англичанин накинул на боксера, вверенного его заботам, плащ — великолепный пестрый плащ, которым залюбовались дамы. Эман поднялся и стал пробираться между рядов. Исход состязания был для него неожиданным, и теперь медлить было нельзя. Молодой англичанин последовал за Бруно, перепрыгнув через канат. Эман отдался на волю человеческого потока, который увлекал его именно туда, где он мог встретиться с англичанином. Он хотел на всякий случай сказать ему два слова — предостеречь насчет Берлина, — вот как далеко решил пойти Эман. А там сами обстоятельства подскажут, можно ли договориться и действовать сообща. Энергичный и находчивый Эман найдет правильный путь. Пронзительно зазвонили. Неужели кончился антракт и начнется новое состязание?
Трели звонка все еще отдаются в ушах у Марго, которая сидит в комнате Шаттиха, которая всех видит и слышит. Для них наступил антракт. Эман нырнул в толпу. Эрнст покупал пиво, Эмануэль и Инга, которым хотелось пить, поджидали его. Марго почувствовала, что им нечего сказать друг другу — разве обронить несколько замечаний о предстоящей борьбе? К чему же это? К чему было все, что они сделали? Так чувствовала Марго. Не любовь это была и не радость. Не внутренняя необходимость гнала их, а потребность куда-то мчаться, быть в вечном движении, неся с собой легчайший багаж — свою жизнь; увлекаться, но не стремиться к цели, где ждет тебя подлинная радость. «Мы не умеем радоваться», — подумала Марго. Это стало ее лейтмотивом.
Она вздрогнула. Раздался звонок, но не в Спортпаласте, а здесь, в комнате, — зазвонил телефон, на котором лежала ее рука. Долго ли он звонил? Рука еще ничуть не устала. Должно быть, звонок раздался только сейчас, а она-то испугалась. Может быть, он зазвонил в то мгновение, когда она положила руку на трубку, и все, что она видела и слышала, длилось только это мгновение… Марго сняла трубку.
XI
У телефона была ее младшая сестра Сузанна.
— Сузи, — ответила Марго, — ничего не понимаю, ты говоришь так сбивчиво… Только и слышу: «У нас был взломщик!»
— Взломщик, взломщик! — твердила Сузи. — Каких-нибудь десять минут назад у нас побывал настоящий взломщик.
— Сьюзи! — Для вящей выразительности Марго произнесла это имя на английский манер. — Приди же в себя! Да ведь ты в Спортпаласте! Или нет…
Марго запнулась. Ей помнилось, что только в самом начале среди зрителей мелькнула ее младшая сестра. И тут же ее образ рассеялся, испарился.
— Ты не была там, Сузи?
— Как же, была. Но сейчас же ушла. Ну, причину ты сама знаешь. Марго, а ты почему не пошла в Спортпаласт?
— Некогда было.
— Ты не хотела видеть ту пару.
— Какую это «пару»? — переспросила Марго, чувствуя, что краснеет, хотя в комнате никого нет. Значит, и сестренке все известно про Ингу и Эмануэля.
— Но как только я вошла в дом, на меня напал страх. Не знаю почему. Мне было страшно остаться одной в квартире хотя бы на секунду. И вот я открыла входную дверь.
— Какая неосторожность, Сузи!
— Да, и даже выбежала на балкон, чтобы слышно было в парке, если я позову на помощь. Но уже стемнело. Почему ты не пришла, Марго? — плача, спросила сестренка.
— Я была занята, — нетерпеливо повторила Марго. — Как же ты не подумала о сейфе! Там лежит одна ценная вещь.
— Да, мне это тоже пришло в голову. — Девочка была так взбудоражена, что Марго с трудом понимала ее. — Я бегом кинулась в комнату. И подумай только: в сейфе оказалась дыра.
— Да что ты!
— Небольшая дырка. Только не сердись, Марго! Крохотная дырочка. Рука не пройдет, даже моя. Взломщик сплоховал! Так-то, сказала я и стала его искать.