{10}, а «Фиеско» — к некиим весьма неопределенным довоенным временам. Шиллеровскую пьесу он путал с кинокартиной «Король Никколо», о которой был высокого мнения.
Вдруг у него мелькнула мысль, что находящемуся по сю сторону этого знаменитого стола начисто отрезан путь к зимнему саду, к спасению. Если развернутся серьезные события, весьма вероятно, что его усадят именно по эту сторону. Недолго думая, он в виде репетиции с разбегу перепрыгнул через стол, даже не задев его. Прыгая, он сообразил, что большая стеклянная дверь, выходящая в оранжерею, может впоследствии оказаться запертой. Поэтому он, не мешкая, завладел еще одним ключом.
Обернувшись, он увидел человека в украшенной шнурами домашней куртке. Должно быть, это был господин фон Лист.
— Браво, — сказал человек.
Эмануэль посмотрел на него сконфуженно и храбро, однако ключей не стал возвращать. Впрочем, самого важного господин фон Лист как будто и не приметил. Кстати, несмотря на хорошую жизнь, кожа у него была нечистая, глаза мутные, взгляд хоть и по-прежнему жесткий, но уже не такой беззаботный. Несмотря на гимнастику, Лист начинал толстеть. Какими бы виллами ни владел этот пятидесятилетний человек, покамест юноша чувствовал свое превосходство над ним.
— Эмануэль Рапп, — представился он. — Меня тут ждут на совещание.
— Да, я слышал. Но совершенно забыл, и, признаться, меня удивило, что кто-то здесь тренируется.
— Я всегда так готовлюсь к переговорам.
— Я тоже, — сказал господин фон Лист коротко, по-военному, как он вообще говорил. И вставил в глаз монокль.
— Совещание с вашим участием… — короткая пауза, чуть заметное движение плечами; очевидно, великий делец ни в грош не ставил дело этого юнца, — состоится несколько позже, — закончил фон Лист. — Только что мне позвонили по телефону. Господа запаздывают, впрочем без серьезной причины. Вы не обязаны ждать. Лично я никогда не жду, — сказал великий делец, указывая рукой в сторону двери.
Эмануэль мог просто уйти, и тогда все разрешилось бы неожиданным образом. Он и в самом деле вышел из-за стола. Теперь было несколько возможностей. Первая — небрежно кивнуть и выйти. Но у него в кармане лежат оба ключа. И если за ним захлопнутся ворота виллы — что он от этого выиграет? Ничего не сделал, ничего не доказал и прежде всего — не доказал своего мужества… Эмануэль не тронулся с места.
Господин фон Лист разглядывал юношу сквозь монокль. Лицо великого дельца приняло ироническое выражение, однако это была не ирония, а скорее неспособность к доброжелательности, иначе он, наверно, проявил бы ее сейчас.
— Дело ваше, — сказал он.
— Хотелось бы не терять времени и к приезду остальных быть здесь.
— Я отведу вам комнату… — Господин фон Лист позвонил. — Если вы согласны так долго ждать. Вас поставят в известность, — крикнул он Эмануэлю, который поднимался по лестнице вслед за лакеем. Затем фон Лист подошел к одному из углов большого зала и открыл невысокую дверь, сливавшуюся с обивкой стен;
Эмануэль легко мог бы ее обнаружить. Нагнувшись, фон Лист вошел в смежную комнату, где сидел Шаттих.
Великий делец заявил столпу экономики:
— Не понимаю вас, дорогой друг. Я понаблюдал этого юнца, он глуп.
— Чего же вам лучше?
— Не мог его тесть доверить ему крупное изобретение, разве только что тесть сам дурак.
— В известном роде — да.
— Или, наоборот, он еще половчее, чем вы.
— Чем вы, пожалуй.
— Если у него есть голова на плечах, он пока будет добиваться одного: чтобы мы открыли свои карты. В результате он заполучит свидетелей против нас и тогда заговорит другим тоном. Тут только он и начнет делать дело.
— Выходит, что мой друг Бирк — подлый шантажист? — Шаттих был весь негодование. Он вскочил. — И кого же он будет шантажировать? Меня? Да он для меня горы сдвинет. Да он для меня камни будет грызть.
— К чему зря волноваться, дорогой друг? Я ведь не могу не передать вам своего впечатления. А впечатление совершенно определенное: такие дела нам не подходят.
— Вы становитесь моралистом, Лист?
— По-моему, дело это малорентабельно и, возможно — не серьезно.
— Когда вы предлагали мне свой дом, вы судили иначе.
— Видел я и вашего Эмана.
— Он оказывает мне важные услуги. Я его продвину.
— Да он сам вас двинет при первом удобном случае… в места не столь отдаленные. Дорогой Шаттих, меня поражают ваши связи с людьми чуждого нам круга.
— Высокая марка требует высоких расходов. — Шаттих намекал на их общие строительные дела, диктовавшие, казалось бы, более свободные взгляды на жизнь. Шаттиха злило, что Лист не разделяет его доверия к Бирку и не признает ценности бирковского изобретения.
— Ну, хорошо, — сказал Лист, — допустим, вы держите в своем зверинце такого стреляного воробья, как Бауш. Но зачем же еще и профессионального боксера? Кстати, я и сам любитель. — Он взбугрил мускулы на руке и показал их Шаттиху. Тому было не до нее.
— Зато уж актер — ваш собственный вклад, — бросил бывший рейхсканцлер.
— Для вас же стараюсь, ваше превосходительство. Видел, что вас разбирает охота покутить в ночных заведениях.
— Вот что я вам скажу, Лист. Вы потеряли всякое чувство меры: вы забываете, где вы находитесь и где в свое время сидели.
Как же, должно быть, распалил Шаттиха тон его друга! Слово «сидели», к сожалению, решило его участь. Но так как его друг ничем себя не выдал, он без стеснения продолжал:
— Вы уже считаете самым нормальным явлением, что наша с вами застройка Тиргартена идет как по маслу, что нас не сажают под замок, а напротив…
— Берут наши деньги, будем говорить прямо. Но это всё люди с положением, облеченные доверием избирателей. Если бы мы оступились, то по крайней мере знали бы, на кого опереться. Ваш боксер на случай беды — не опора.
Шаттих, однако, твердил, что не видит ни малейшей разницы между такой фантастической авантюрой, как застройка Тиргартена, и такой, как захват выдающегося изобретения, пусть даже несколько беспардонный.
— До поры до времени, — возразил Лист, — я считаю это изобретение безобидной игрушкой, поскольку взрывчатое вещество может быть безобидным.
И он снова заговорил о том, что имя Бирка еще далеко не является для него гарантией. Но его друг стал крайне серьезен, на лице его появилось, можно сказать, роковое выражение.
— Послушайте, Лист, для меня это дело — вопрос жизни и смерти.
— Всякое дело в той или иной мере есть вопрос жизни и смерти.
— Экономическое положение с каждым днем становится все более катастрофическим. Я впервые дошел до того, что затронул свои заграничные вклады, — иначе я не мог бы выполнить свои обязательства.
— Знаете ли, Шаттих, в нашей с вами — беседе это первое, что я нахожу безнравственным.
— Жена мне угрожает, и она в самом деле может стать для меня опасной.
— Вижу, вижу, вы на краю гибели.
— Все это я рассказываю не для того, чтобы доставить вам удовольствие, а для того, чтобы вы знали, с кем имеете дело.
«На мое счастье, скорее с бездарностью, чем с талантом», — подумал Лист.
Шаттих стал вращать глазами.
— Большим делом я восстановлю равновесие. Большое дело — изобретение моего друга Бирка. Из прибылей, которые получит компания от эксплуатации этого изобретения, я буду финансировать застройку Тиргартена. Это будет мой вклад. Теперь вы понимаете, Лист, что я решил довести это дело до конца и пойду на любой риск. Допустим, кое-что и просочится наружу. Но кто посмеет подкапываться под одного из виднейших представителей немецкой общественности? Все до одного будут волей-неволей меня покрывать. Я с железной решимостью иду навстречу событиям. Наше будущее — в концентрации всех здоровых элементов общества… — Он умолк, обливаясь потом.
Лист заметил:
— Вы сбились на вашу речь о рационализации Германии, дружище. В общем, все правильно, за исключением одного. Я могу вас отстранить от дела и, недолго думая, отстраню, если вы не выложите вашу долю наличными.
Шаттих уже не говорил, а кричал:
— Попробуйте! Кто и в чем может меня уличить? Не забывайте, во всем этом тиргартенском деле мое имя нигде не фигурирует. Я безыменная сила, действующая за кулисами. Вы меня не разоблачите, скорее уж я вас. Начисто скомпрометирую! — кричал Шаттих.
— Меня? — спокойно спросил Лист, слегка пожимая плечами.
Но этого было достаточно, его друг почувствовал себя безоружным; одно спокойно брошенное слово открыло ему глаза: Лист уже давно изобличен, и если он до сих пор не скомпрометирован, значит никто в мире не в силах этого сделать. Слишком много он знает, слишком много нажил. К тому же он — не фигура. Купец Эгон фон Лист! С него взятки гладки… Шаттих перестал кричать и вращать глазами. Он молча мигал, глядя на Листа, как глядят на голого атлета в свете юпитеров.
А для голого атлета наступил психологический момент — наконец-то высказаться без обиняков.
— Уступите мне это изобретение — и вы забудете о своих мытарствах!
— Уступить вам изобретение? — пролепетал Шаттих, и мурашки забегали у него по спине. Ему стало ясно, что он позволил своему другу Листу оттеснить себя на самый край пропасти, — дальше отступать некуда, остается одно: прыгнуть через пропасть… С презрительной улыбкой честного маклера, внезапно открывшего в своем конкуренте преступника, несчастный Шаттих спросил: — И что же — столь сомнительное на ваш взгляд изобретение пойдет в счет моей доли по застройке Тиргартена, если я не сумею внести ее в срок?
— Нет. Ничуть не бывало. Вы внесете свою долю, или я вас выставлю. Изобретение я получу за то, что в конце концов снова предоставлю вам возможность развернуть плодотворную деятельность. Я уже вам сказал, на каком посту вы мне нужны. Конечно, при условии, что вы и ваше изобретение не обманете моих ожиданий. Согласны? — спросил господин фон Лист. — Еще бы! — ответил он сам себе. — Иначе бывшему сановнику, — пока не станем его называть, — недолго пребывать в спасительной тени. Об этом позабочусь я. Ну, давайте сразу же подтвердим друг другу самое существенное в письменной форме.