— Ее только не хватало! — Эман искренне испугался. — Как она попала сюда? — Он подумал: «Быть беде».
Эмануэль был того же мнения. Он даже решил, что сам натворит бед, если Инга действительно здесь. Это было написано у него на лице; но как раз Эман был против насильственных мер и поэтому сразу стал бить отбой.
— Уверяю тебя, мне ничего не известно об участии в этом деле молодой дамы. Между прочим, я исключительно по дружбе предложил тебе свои связи и на сей раз, говоря откровенно, заручился ими через третьих лиц. Лично я незнаком с людьми, которые будут вести с тобой переговоры. Честное слово! — закончил он, направляясь к выходу. Он все время старался в меру человеческих возможностей не уклоняться от истины и действительно кое-что сделал для успокоения собственной совести — и вдруг напоследок ни с того ни с сего дал ложную клятву.
Эман стал искать укромного уголка, чтобы сесть за письмо. В этом ненадежном, опасном деле он под конец решил остаться на стороне концерна. Такое решение отвечало требованиям долга и было беспроигрышным. Никакая доля в деле, к которому его привлечет Эмануэль или даже сам Шаттих, не возместит потерь, вызванных ссорой с концерном. И вот в спокойной тишине Эман взялся за доклад своему отделу; он не умолчал ни об Эмануэле Раппе, ни о Шаттихе. Да, сам главный директор Шаттих состоял под наблюдением, и хотя это ему и во сне не снилось, высшие силы держали его под прицелом совершенно так же, как всякую мелюзгу.
Пока Эман выполнял свое благоразумное решение, другие находившиеся в доме лица были заняты тем, что старались изменить свою наружность. Пообедав в мире и согласии, Лист и Шаттих вместе пили кофе. А Эмануэль спал.
Попав в водоворот враждебных событий, он все же на время обрел покой. По мере того как день проходил, в душу Эмануэля закрадывалось подозрение, что его умышленно задерживают и морят голодом, чтобы ослабить его сопротивляемость в решительную минуту. У него хватило благоразумия уснуть, чтобы по возможности восстановить потерянные силы.
Когда он проснулся, уже стемнело, комната была освещена только с улицы, и в этом свете двигалась какая-то фигура.
— Прежде выключатель был тут, — сказал пришедший звучным тенором, упорно нажимая пальцем на какую-то точку в стене. — А мой ящик с гримом опять стибрили. Тут где-то, наверно, мои коллеги.
Эмануэль включил свет.
— А это кто? — спросил непрошенный гость. Невысокого роста, с завитыми светло-русыми волосами, он был загримирован под ангелочка.
— А вам-то что здесь надо, скажите на милость?
— Мне? Да я же играю полицейского комиссара.
— Полноте!
— Разве я недостаточно красив? «Меня все дамы обожают, как мотыльки в огне сгорают», — пропел коротышка. И тут Эмануэль узнал его.
— Рад встретиться с вами.
— Охотно верю. Как вам удалось получить роль в этой комедии? Ведь к услугам господина фон Листа все знаменитости, — выбирай любую! Он так щедро платит!
— У меня совсем маленькая роль.
— А, я, верно, ошибся этажом!
— Приходилось ли вам хоть раз видеть полицейского комиссара?
— Да, конечно, я ошибся этажом. Ведь вы получаете только половину! Конечно, я видел полицейского комиссара. Что я говорю! Одного разве? Перечислить вам все комедии? И каждый раз ему приходится применять закон по отношению к даме. Скажу вам по секрету, я внесу в эту роль новый штрих. Я арестую супруга. Как вы думаете, не припудрить ли мне чуточку виски? Ваше мнение?
— Уважаемый, здесь не до комедий.
— Впрочем, к чему это? Ведь полицейский чиновник может быть молод и обольстителен, если его играю я. От меня всегда этого требуют. Здесь, наверно, соберется преимущественно дамское общество, у господина Листа всегда так. Я что ни день устраиваю увеселения в богатых домах. С чего вы взяли, что мы сегодня вообще ничего не сыграем? Вы можете выступать или не выступать, вы статист. Но я-то выступлю и уж во всяком случае потребую свой гонорар.
— Как вы хорошо говорите, — искренне сказал Эмануэль.
— А не вставить ли номер с пением? Шутки в сторону, текст роли я все равно импровизирую. Господин фон Лист сказал только, что по ходу действия мне надо кого-то арестовать. За спекуляцию? Или за любовные похождения? Не знаю и не интересуюсь! У меня сегодня целый день были репетиции.
— А если другие разделаются с ним, прежде чем вы успеете его арестовать? Что тогда? В этом деле много ревнивых мужей, им ничего не стоит его прикончить.
— Ну, это мы сыграем. Тогда я выступлю и кое-что спою. Есть у меня такая песенка — за душу хватает! — Коротышка стал на одно колено, весь изогнулся и поднял глаза к небу — но с каким плутовским выражением!
Эмануэль подошел к актеру.
— Дорогой мой! Вы актер. Я — нет. Я пришел сюда по делу, но вижу, что мои партнеры отнюдь не безупречны. Мне, может быть, грозит опасность. Я говорю с вами, как человек с человеком: не действуйте против меня, если уж вы, как друг Листа, не хотите прийти мне на выручку.
Физиономия коротышки расплылась в улыбке. Но Эмануэль не сводил с него пристального взгляда; вдруг актер хлопнул себя по лбу.
— А, понимаю! Вы помешанный. Да, да, носитесь с какой-то вздорной идеей. Лист что-то такое говорил мне. Значит, это вы и есть. Почет и уважение! Для этого тоже нужны способности.
— Ошибаетесь, тут дело серьезное. Разве вы не понимаете? Донельзя серьезное! А вечером оно может принять черт знает какой опасный оборот — и, надо сказать, для всех участников.
— Но не для меня, тьфу, не сглазить бы. Меня любят. Зато вам сегодня обеспечен провал. Вашу роль вы играете без всякого юмора.
Выдающийся актер откланялся. Мысль о возможном провале испортила ему настроение.
— Привлеките на свою сторону любителей посмеяться, если вы не умеете петь, — напомнил он, уходя. — Юмором вы всякого возьмете. «Меня все дамы обожают, как мотыльки в огне сгорают», — пропел он уже за дверью, но тут же вернулся. — В одном я полагаюсь на вашу порядочность. Если вы понравитесь, если вам закажут звуковой фильм, вы будете работать со мной и ни с кем другим. Ведь я первый развил вашу идею.
Вошедший лакей попросил господина спуститься вниз.
— Иду, приятель. Сказали бы хоть: «Ни пуха, ни пера».
— Нет, не этого господина. Вот этого. Прошу вас.
Эмануэль ушел с лакеем. Актер прокричал на все три этажа, чтобы ему дали коньяку. Некоторое время в доме стояла тишина. Потом позвонили Инга и Брюстунг.
Лакею они не понравились, он собирался захлопнуть дверь, но Брюстунг уже просунул ногу между створками.
— Господина Раппа! — потребовала Инга, когда они проникли в холл.
— Такого не знаем.
— Советую вспомнить, — резко отчеканил Брюстунг.
— Господин Шаттих-то уж наверняка здесь, — заявила Инга.
— Господин Лист и господин Шаттих на совещании. Я не смею их беспокоить.
— Ага! На совещании с Баушем и Эманом. Да еще с Вильямсом. Все как по писаному, — сказала она Брюстунгу и перешла на высокие ноты. Ее поклонник никогда не замечал в ней грубости. Но сейчас он не узнавал кроткой Инги. — Через пять минут здесь будет полиция! Понятно? А в придачу этот господин хорошенько вздует вас, рохля вы этакий. Пустите! Мне надо к господину Раппу.
— Если это тот самый господин, который прождал здесь весь день, то он наверху. — Лакей не потерял самообладания, он был все так же вежлив, отчего его слова звучали иронически. Он проводил сердитых посетителей на третий этаж и тихонько постучался в дверь комнаты, где недавно расположился Эмануэль. Ответа не последовало. Лакей долго прислушивался, но Инга оттолкнула его и рванула дверь. Опрометью кинувшись в комнату, она стала звать Эмануэля; Брюстунг шел за ней по пятам, они проникли в ванную, осмотрели ее и повернули обратно.
— Эмануэль! — в последний раз крикнула Инга, собираясь выбежать из комнаты. Но дверь оказалась запертой.
Она взглянула на своего друга; в ее глазах был ребяческий страх.
— Что же это? — прошептала она.
Брюстунг вздохнул с облегчением. Она ему уже было почти разонравилась. Он стал ее успокаивать.
— Это, по-моему, просто недоразумение. Мы действовали слишком напористо.
— Револьвер при тебе?
— При мне мои кулаки.
— Значит, плохи наши дела, — сказала она в отчаянии.
— Ты забываешь, что с ним Вильямс. Вильямс и один его защитит.
— Когда же ты взломаешь дверь?
— Сейчас. У нас еще есть время, надо решить, чего мы, собственно, хотим. Прервать совещание не трудно. А дальше? Может быть, у Эмануэля все складывается наилучшим образом и он только рассердится на нас, если мы помешаем.
Инга подумала. Подняв голову, она холодно сказала:
— Ты сам этому не веришь.
Он обиделся, ему хотелось убедить самого себя, а она его расхолаживала. Брюстунг поехал в Берлин с самыми благородными намерениями: выручить из беды Эмануэля, грозившего отбить у него любимую девушку. Однако в пути произошло нечто, устранившее Эмануэля как соперника, так по крайней мере казалось Брюстунгу. И вмешиваться теперь уже не было смысла. Ему хотелось избавить Ингу от горя, — отсюда забота о ее друге. Но теперь она располагает им самим, Брюстунгом, и боксер считал, что этого вполне достаточно. Хорошо, он все-таки вызволит парня, но торопиться незачем.
Она взяла его за плечи, встряхнула и укоризненно сказала:
— Брюстунг, будь хоть ты порядочным человеком.
— Что же я — непорядочный? — с достоинством спросил он.
— Его машины возле дома не было.
— Ну да, ему надоело ждать, и он уехал.
— А на улице мы оба истолковали это иначе. Машину спрятали — чтобы никто не догадался, что Эм здесь.
— Ну, это было глупо, — сказал он, но потупился. — А с чем я приду на совещание? Те шестеро знают, что им делать и чего не делать, твой Эм тоже. А я? Сразу в драку? Надо хоть разузнать, кого вздуть.
— Шаттиха во всяком случае.
— На него вы точите зубы, потому что он ваш хозяин. А мои антрепренеры, думаешь, лучше? Все хотят заработать. Но скоро тебе не нужно будет никакого хозяина. Мы поженимся.