— Не желаю терять времени.
— Слушаюсь, — рявкнул директор. Он подозрительно и беспомощно взглянул на странного пилота, но воздержался от объяснений, предупреждений и всего, что могло бы задержать могущественного пассажира. На свою беду, в последнюю минуту ему вспомнилось одно не столь существенное обстоятельство, о котором он счел, однако, нужным сообщить.
— Однажды этот пилот посадил горящий самолет, и так искусно, что пассажиры остались невредимы.
— Прощайте, — весьма невежливо проворчал Карл Великий и поднялся в самолет.
Директор удалился, раскланиваясь и как-то вприпрыжку пятясь.
Марго, уже сидевшая на месте водителя, застегивала ремни. Стальная вышка напротив указывала направление: ей надо было стартовать против ветра. Самолет с единственным пассажиром поднялся в воздух. Впереди, на земле, прожектор освещал путь в пустоту.
Марго вела самолет, не сомневаясь в своих силах, — с сомнениями она уже покончила. Сердцебиение, оцепеневшая на руле рука, катастрофа, трупы, муки страха — все это она перечувствовала и изжила во сне. Вести машину она умеет, и незачем об этом раздумывать. Сейчас ее занимало одно: как заговорить с пассажиром? Стоит ей мысленно произнести первые слова, как сердце начинает биться часто и гулко. Прошли долгие полчаса, наконец она сказала в рупор:
— Я хочу поговорить с вами, сударь.
Она не знала, как его титуловать. «Ваше сиятельство» — этого, пожалуй, маловато; «ваше величество» — вышло из употребления. Впрочем, она не дождалась ответа. Предусмотрительно укрепив свое карманное зеркальце на уровне глаз, она видела его лицо через окошко, отделявшее ее от кабины пассажира. Неужели он испугался? Нет, скорее обрадовался этому необычайному сближению — наконец что-то случилось, а то жизнь чересчур долго шла по укатанной дорожке, в точности так, как желалось. Но вопреки выражению лица, за которым она украдкой наблюдала, голос его прозвучал сурово и грозно:
— Молчать!
— Как вам угодно, могу и замолчать. Но, во-первых, то, что я собираюсь сказать, не лишено значения и для вас.
Как рада была Марго, что пропеллер рокочет, что она под покровом ночного неба может говорить через аппарат непосредственно с высшей властью; мы ведь не любим стоять перед ней беззащитными. Здесь Марго была в укрытии и ей принадлежала ведущая роль; этот могущественный гном зависел от нее — в ее руках была его безопасность и сама жизнь.
— Кроме того, сударь, если вы не захотите со мной говорить, я изящно спланирую. Местность мною изучена. — Она не имела о ней ни малейшего представления. — Сплошь одни усадьбы, на много миль вокруг ни единого телефона. — Она, конечно, не собиралась идти на посадку, но знала, что палеонтолог ей поверит. Необходимо было добиться, чтобы он проникся сознанием опасности. Но Марго инстинктивно чувствовала, что может повлиять на него совсем иными, совсем иными средствами. — И тогда, сударь, вы прибудете в Берлин с очень большим опозданием.
Она затаила дыхание. Последовал первый ответ:
— Вы, конечно, понимаете, что ваша компания уволит вас, а я привлеку к ответственности.
— Да.
— Работы вы уже никогда не найдете. Судя по вашему поведению, вы хотите денег. Сколько?
— Вы судите обо мне превратно, сударь! — успела она возразить, и самолет вдруг попал в воздушную яму. Пока она вывела из нее машину, он уже забыл свой вопрос. Еще счастье, что он редко летал.
— Вы не умеете вести машину! — В зеркале она увидела искаженное лицо.
— Свидетельства у меня еще нет. Но объясняется это тем…
Она вскрикнула как бы в ожидании новой неприятности. Следы испуга уже исчезли с его лица. Теперь оно выражало растерянность и любопытство.
— Да вы женщина!
— Верно, и только поэтому у меня все еще нет свидетельства.
— Что вы затеяли? И вам не страшно, что с вами может случиться несчастье?
— Со мной? Невелика беда. Да ведь и вы можете разбиться, а это куда серьезнее. Но будьте совершенно спокойны. Я умею, умею летать.
Она говорила отчетливо, деловито, все более убеждаясь, что теперь в его душе берет верх другое — предугаданное ею. Она видела в зеркале, что на его лице появилось выражение робости. У него было человеческое сердце, что временами ставило его в затруднительное положение. Иметь человеческое сердце не входило в его обязанности. Но сейчас, когда он летел в ночном небе наедине с молодой женщиной, явно впавшей в отчаяние, это было не такой уж большой помехой. Она даже выключила прожектор. И он сказал:
— Что ж, поговорим.
— Я знаю, вы сами этого захотели.
— Нет, вы меня заставили. Но я забуду об этом, как только мы спустимся. Посмотрим, легко ли мне будет забыть то, что вы собираетесь мне поведать, — сказал он строго.
— Нет, это вам не удастся. Напротив, вам часто придется вспоминать о нашей беседе — ведь такого вы еще не слышали. И вы сделаете кое-какие распоряжения.
— Я жду, — прервал он ее.
— Меня зовут Марго Рапп. Я служащая концерна.
— И вы осмелились?..
— Мой отец — главный инженер Бирк. Он-то был недостаточно смел, оттого вы и позабыли о нем.
Молчание. Ведь так оно и было. В капище власти о Бирке забыли. «Как мы могли забыть о нем?» Это озадачило пассажира. «Открыватель новых путей, пионер героического века техники. Ну, понятно. Проявлял слишком большую самостоятельность, вот его и загнали на задворки. И только один человек может снова выдвинуть его в первые ряды. Я».
— Но затем произошли события, о которых вам необходимо знать. Воспользуемся же этой единственной возможностью, — предложила Марго.
— Согласен, — сказал пассажир.
— Мой отец изобрел нечто из ряда вон выходящее — взрывчатое вещество наивысшей бризантности.
— Его-то вы уж во всяком случае могли продемонстрировать мне внизу.
— Я ничего не собираюсь вам демонстрировать. Но пусть до вас дойдет правда о несчастном изобретателе. Люди, которые богаче его, которые держат его в руках, похищают плод долголетнего творческого труда.
— Кто это в данном случае?
— Прежде всего сам концерн. Если, скажем, это будет зависеть от главного директора Шаттиха, то концерн почти ничего не заплатит на том основании, что необыкновенное взрывчатое вещество открыто в его лабораториях.
— Этого требует закон. Я и не подумаю его отменять.
— Допустим. Но другие обходят его. Приглядитесь поближе к Шаттиху. Мы хотели продать изобретение нашего отца за границу.
— Государственная измена.
— Да, на этот счет мы получили точное разъяснение и хорошо его усвоили. Но вы думаете, что Шаттих станет считаться с законом? О, это наглец. Он собирается создать собственную компанию по эксплуатации изобретения, которое он стремится вырвать из наших рук. Тогда оно, конечно, и концерну не достанется.
— Не выйдет — ни у него, ни у вас.
— Знаю. Ваш знаменитый отдел контроля? Ах, как он преследовал моего мужа, который пытался хоть что-нибудь спасти из этого большого дела для нас, маленьких людей. Этот отдел работает на великих мира сего. Проследите-ка, сколько миллионов Шаттих переведет в Швейцарию в ближайшее время. Такие дела он обделывает в Берлине вместе со своим приятелем, коммерсантом Эгоном фон Листом. К нему в дом и завлекли моего бедного Эмануэля. И как раз теперь взяли его в оборот. Может быть, в эти минуты он уже… — Зубы у нее застучали, и только поэтому она замолчала, а вовсе не из-за слез. Марго не плакала.
— Вы, очевидно, боитесь за своего мужа? Пустое, сударыня. Жизнь не так страшна, как вам мерещится.
— Вы так думаете? Разве мы не рискуем каждую минуту полететь вниз и разбиться? А ведь по крайней мере здесь правлю я одна, — возмущенно возразила она.
Эти слова, этот устрашающий тон сразу образумили маленького и столь могущественного человека. Низменная борьба, горе, преступления — все это существовало вдали от него. Устранить их он не мог и не всегда способен был подчинить их своему контролю. Надо спуститься со своей высоты, признать факт их существования, найти, если удастся, компромисс — восстановить справедливость, поскольку она случайно, в виде исключения, коснулась его миропорядка.
— Если хоть какая-то доля ваших обвинений по адресу Шаттиха будет доказана, то час его, поверьте, пробил.
— А вы сомневаетесь? Кому же вы доверяете? Вашему чудному отделу контроля?
— Подсобные органы — необходимость. И когда я к ним обращаюсь, они действуют безотказно.
Марго подумала: «И такое вот правит миром!»
— Теперь, когда вам все известно, мне как раз и хочется выключить мотор и поставить точку.
Смутно чувствуя себя в долгу перед ней, он виновато сказал:
— Зачем же отчаиваться, сударыня. Ведь впереди — целая жизнь. Все пути открыты.
— Мы и думать о них не хотим. Мы постепенно убедились, что все они заводят в тупик. А мой старик отец?
— Я приближу его к себе. Даю вам слово. — В зеркале ей было видно, что он улыбнулся. — Если только на земле останутся в силе уступки, которые вы у меня вырвали в воздухе.
— Как бы то ни было, возьмите ваше вечное перо. Записывайте. Меня зовут Марго Рапп…
«И я героиня», — мысленно добавил Карл Великий.
— Мой муж, пытавшийся реализовать это изобретение, — Эмануэль Рапп, тоже служащий концерна.
— Не знал я, что в концерне столько служащих, забывающих, что такое долг.
Но на лице его читалось другое: он не знал, сколько в мире страхов и сколько мужества!
— Моя сестра Инга Бирк тоже служит в концерне. Ради Эмануэля она, как и все мы, самовольно отправилась в Берлин. Она хотела его только предостеречь! Только предостеречь! — проговорила Марго впервые за время беседы сдавленным голосом.
— Будет улажено, — обещал он, словно всемогущее божество.
Наконец она сказала:
— И еще Фриц Бергман, его надо оградить от неприятностей. Это пилот, который должен был сегодня лететь с вами, а предоставил это мне.
Кто бы мог подумать — Карл Великий ответил:
— К моему удовольствию.
Вскоре самолет пошел на посадку.